Осенний лист, или Зачем бомжу деньги - Владимир Царицын

Бирюк относился к Майке насторожённо. А всё потому, что сразу после его оформления в Дом престарелых (это случилось по совету Окрошки и при помощи Сидорова) по «Приюту» прошёл слушок, что Бирюк — вор в законе, и что где-то у него зарыта кубышка с сокровищами. А в богадельне он просто отсиживается после очередного дела, скрывается от закона, так сказать. Чушь, но что ещё делать старикам, как не молоть чушь? Бирюк их разубеждать не стал, да ему вряд ли удалось бы.

«Камеру» ему Сидоров выбил одиночную. В ней стоял телевизор «Сони» и холодильник «Индезит». Был в «камере» отдельный туалет с ванной и маленькая кухонька. Если быть точным, такого одноместного люкса в Доме престарелых раньше не было, его оборудовали специально для Бирюка, так как все другие комнаты были заселены. «Камеру» сделали из помещения неясного назначения — не то гостевая, не то кабинет релаксации тут раньше был. Другие старики подобным богатством не обладали, а потому им было совершенно ясно, что Бирюк здесь на особом положении. Сидоров, правда, выделил средства для улучшения жилищных условий всех одиноких и брошенных стариков «Приюта», но пристройку решили возводить весной, ближе к лету, когда земля разморозится. А постояльцы решили, что все обещания — очередная брехня.

С первого появления на работе Майка стала относиться к Бирюку с повышенным вниманием, чем ещё больше укрепила веру стариков и старух в мифическое бирюково богатство, и внесла в душу старого вора сомнение в том, что делает она это просто так — из уважения и от чистого сердца.

— Доброе утро, Егор Николаевич! — Майка лучезарно улыбнулась, стрельнув в Бирюка своими чуть раскосыми зелёными глазами, и, картинно выгнув руку и оттопырив пальчик, взглянула на маленькие дешёвые часики, — Ох! А уже девятый час, — притворно удивилась она.

Стало быть, сегодня снова Майкина смена, подумал Бирюк. Странно! Её же только вчера, один день-то и не было. То есть сутки, одни сутки. А положено двое. Сутки через двое — такой график. Нарушение трудового законодательства, но что поделаешь, если на такую, чисто символическую, зарплату желающих работать сёстрами-опекуншами в городе не сыскать? Хоть на переработке денежку какую-то получить.

Майка прошлась по комнате. Остановилась у заправленной кровати, закинула красивые белые руки за голову и с лёгким стоном потянулась, выгнув спину, как рыжая кошка. Эротично, ёшкин кот!

— Ох! Не выспалась я сегодня! — снова зелёный выстрел в Бирюка. С намёком. — Сейчас бы поваляться в постельке часок-другой.

У Бирюка что-то тренькнуло в груди, но он заставил себя успокоиться.

— Муж спать ночью не давал?

— Какой муж? Незамужняя я. Никто замуж бедную девушку не берёт, — и Майка улыбнулась.

Вопреки логике. Должна была изобразить на своей смазливой мордашке что-то вроде досады, а она улыбнулась.

— Нет, Егор Николаевич. Никакой не муж. И не любовник. Некогда мне глупостями заниматься. Я же на заочном в медицинском колледже учусь. А кроме этого места, у меня ещё одна подработка есть.

«Уж не в гостинице ли „Центральная“? — подумал Бирюк. Встречал я там таких подработчиц».

— Я в колледже полы мою, — смущённо призналась Майка. — жить-то надо как-то.

— Тяжело?

Майка пожала плечиками.

— Когда девушка одна, без умного и опытного спутника, ей всегда тяжело… Вы на завтрак спуститесь? — Майка снова выгнула руку и оттопырила пальчик. — Завтрак сегодня, как всегда, по расписанию. Без задержки. Через десять минут.

— А что сегодня? Манная?

— Овсянка, сэр!

— Нет, спасибо. Я что-нибудь здесь перекушу, — отказался Бирюк, — чайку попью, — и подумал: «А может предложить Майке позавтракать со мной?».

У Бирюка в холодильнике стояла баночка с красной кижучёвой икрой, колбаска — мягкая и полукопчёная, сыр какой-то в банке — в заливке из горчицы, оливкового масла и всяких трав. А кроме чая, кофе приличный имелся. Правда, растворимый, но дорогой. Окрошка не забывает — продукты подбрасывает регулярно. Нормальным мужиком, между прочим, оказался. Да и был он таким всегда, просто к нему привыкнуть надо было.

Майка вздохнула:

— Хорошо. А я пойду, овсянки похлебаю…

Так что? Предложить или нет Майке остаться с ним? А зачем? Чтобы усилить её разочарование, когда она поймёт, что он — обыкновенный бомж, которому посчастливилось дожить свой век в тепле и уюте? Нет, не надо. Нечестно вселять надежду в её пусть уже слегка испорченную корыстью и притворством, но ещё такую юную душу.

Бирюк промолчал. Майка тоже молчала, не хотела уходить. Ждала, наверное, что он предложит ей отведать колбаски и бутербродов с лососёвой икрой. И кофейку чашечку выпить. Она ведь знала, что у Бирюка в холодильнике, ей, по должностным функциям, положено следить за тем, чем питаются подопечные, помимо того, что готовится на кухне дома престарелых.

— Пойду… — Майка окинула грустным взглядом Бирюково жилище, — картина косо висит.

— Там, — Бирюк кивнул на окно, — на заводе. Стены рушат, вот, и трясётся всё. «Приют» весь ходуном ходит.

— Надо поправить…

Над кроватью висела картина в абстракционистском стиле. На насыщенном сине-фиолетовом фоне — жёлтые, красные и зелёные пятна. Словно одновременно горящие огни светофора. А по краям радужные мазки, как отсветы в окнах, или в магазинных витринах. Но яркие пятна расположены горизонтально.

— Надо поправить, — повторила Майка и вытянулась в струнку, желая дотянуться до верхнего края тонкого серебристого багета.

Можно было не тянуться, подумал Бирюк, поправить можно и за нижний край. И вдруг увидел, что короткий белый халатик Майки подскочил вверх, и стали видны её трусики. Белые, белее халата.

Ёшкин кот!..

У Бирюка даже дыхание перехватило. Когда он жил на «Искре», думал, всё — отыгрался заяц на барабане. Даже мыслей о бабах ни разу не возникло. А тут, в богадельне!.. Майка, что ли, на него так повлияла? Или её трусики? Нет, не моги думать! Только не с ней. Только не с Майкой. Нельзя! Табу! Он с трудом отвёл взгляд, подошёл к окну и стал сердито думать:

«Почему клочок женского белья вызывает у мужиков это? Бретелька там, кружева краешек, застёжка какая-нибудь? А у баб тоже так? Если я, скажем, забуду застегнуть ширинку, буду ходить и сверкать трусами, они что, тоже будут воспринимать это как эротику, и трястись от страсти? Или, допустим, у меня из штанин завязки от кальсон торчать будут? Ерунда! Какая это эротика? Да, и где сейчас можно достать кальсоны с завязками?..»

— Вот, теперь ровно, — услышал он за спиной.

Майка подошла и встала рядом. Бирюк ощутил жар её тела, или жар ему лишь показался, но он попятился от неё, как от чумной, и, отойдя, сел на кровать. Оттуда увидел, что Майка зябко передёрнула плечами (значит, не шло от неё жара!), подула на стекло, моментально запотевшее, и что-то написала на туманном пятне пальцем. Потом стёрла написанное и молча вышла.

На стекле остались две последние буквы: АК. Дурак? А может мудак? Нет, наверное, дурак. Старый дурак! Бирюк вернулся к окну и стер эти «АК». Открыл форточку. Звуки ударов стали ещё громче.

Где-то там по площадке носится неугомонный Окрошка. Носится и на всех кричит, учит всех и каждого, как надо работать. Объясняет, небось, машинисту драглайна как правильно управлять механизмами, и в какой участок стены надо вдарить, чтобы половчей её развалить. И не жалко ему «родного дома», в котором долгие годы жил? Окрошка теперь не на костылях прыгает. Сидоров заказал ему протез, и Окрошка моментально научился ходить на двух ногах. Словно у него всегда было две ноги. Со стороны и не заметишь, что у человека протез. Быстро и легко выучился. Он вообще быстро всему обучается. Теперь Окрошку все называют Петром Васильевичем. Он теперь большой человек — заместитель директора строительной компании «Екатерина Великая». Директор Сидоров Алексей Алексеевич, но Окрошка по-прежнему зовёт его Ляксеичем.

По поводу того, что строить на месте бывшей «Искры», у них с Сидоровым спор вышел. Сидоров сказал, что строить будет завод железобетонных изделий, а потом город застраивать и расширять станет. Жилья не хватает. А Окрошка настаивал на том, что строить надо консервный завод. Чтобы все, значит, сыты были, и консервов вволю поели. Сидоров посмеялся. Окрошка обиделся. Но обижался недолго, с жаром включился в работу.

Кроме Окрошки, в Сидоровской фирме почти все «искровцы» работают. Только Сёстры Звягинцевы ушли в монастырь. Работать они не смогли, а богу молиться… каждому своё, однако. Это Сидоров им посоветовал в монастырь идти, и лично к настоятелю отвёз. Кроме сестёр — все в «Екатерине Великой». Кто на рабочих местах, а кто на умственной работе. Ведь в прошлой жизни многие интеллигентными людьми были. Серёга Потоцкий, Малыш, например. Работу Малыша, правда, трудно умственной назвать, он в службе безопасности трудится. А Серёга конструктором когда-то был. Сейчас у Сидорова какие-то конструкции рассчитывает.