Живой Журнал. Публикации 2016, январь-июнь - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А это точно, что книга, а не фильм про балерину?
Но не спросил.
В общем, чудны дела Твои.
Я думал, что этот лебедь уж где-то там, в омуте, воркует с чайкой по имени Джонатан Ливингстон.
Отчего-то вспомнил стишок, рассказанный мне архитекторами в конце семидесятых.
Сколько я помню, Зотов был в Моссовете начальником отдела, ведавшего строительством канализации.
В этом я, впрочем, не уверен.
Уверен в другом — удивительной силе этого стихотворения, созданного его подчинёнными, которое, поронесённое памятью через года, не утратило своей силы:
Средь говна и сточных вод
Лебедь белая плывёт
В галстуке, заботах…
То — товарищ Зотов.
Извините, если кого обидел.
03 апреля 2016
Радиометр (День геолога. Первое воскресенье апреля) (2016-04-03)
Фраерман поступил в институт в сорок четвёртом. Он был демобилизован по ранению и так и не добрался до чужих стран. Но при поступлении ему зачли все годы, что он проучился в педагогическом до войны.
Теперь он стал геологом.
Ещё на фронте он понял, что нужно поступать не как все, успех приносит движение зигзагом, обходной манёвр. Но это должна быть не трусость, а что-то другое — бросок в сторону, а потом бросок к цели.
В сорок втором, когда немцы прижали их к берегу, он прыгнул в воду с остальными. Доплыли двое — он и один казах. Оказалось, отец этого казаха научил сына плавать, хотя к ближайшей воде пришлось ехать за пятьсот километров. Война развела случайных знакомцев, но Фраерман иногда представлял себе, как этот невозмутимый казах вернётся домой и расскажет всё своему старику. Ведь его отец сделал правильный выбор, потому что это был выбор неожиданный.
Над ним смеялись, потому что он уделял больше внимания физике, чем прочим практическим дисциплинам. Физика шла туго, но Фраерман не сдавался.
Для других геология была не сколько наукой, сколько путешествием, пробой на выносливость — так, по крайней мере, все думали.
В институте было много девочек. Из этих девочек потом вышли правильные начальницы, жёсткие и властные. С семьями у них не заладилось, а с работой — наоборот. Мальчики, что поступили в институт после школы, прятали глаза, потому что свою бронь нужно было объяснять.
Их сверстники подъезжали на танках к Берлину, а они сидели над минералогическими коллекциями.
Фраерман сидел вместе с ними, но, погружаясь в геологию, повсюду таскал с собой учебник физики, и это был его выбор.
Он выходил из института в большой город — напротив был Кремль, звенели на Моховой трамваи. Торопился домой народ, останавливаясь у репродукторов.
Война кончалась, и прохожие, выслушав сводку, продолжали путь с бодростью.
Раньше они вжимали головы в плечи, выслушав сводку — впрочем, Фраерман фантазировал.
В те времена он был далеко отсюда.
Под Воронежем, в сорок втором, когда мир стоял на краю, Фраерман встретил одного человека. Это был странный воентехник, который имел опыт какой-то другой прежней жизни. Этот воентехник постоянно отпрашивался с аэродрома на окраине разбитого города в библиотеку. В городской библиотеке он, наверное, был единственным посетителем. Однажды Фраерман увязался за ним и увидел, что воентехник читает научные журналы.
Этого странного человека внезапно отозвали из части, и Фраерман остался один на один с советом, данным посреди пустынного здания библиотеки. Совет был — держаться физики.
Он и держался.
И не вернулся в педагогический, а пошёл в геолого-разведочный, потому что считал, что физикам понадобятся геологи, как рыцарям — оруженосцы. Соперничать с физиками он не сумел бы, но он знал, в чём соперничают они — на разных концах земли.
И когда в сорок шестом, перед первым полем, им зачитали постановление Совета министров, он понял, что не прогадал.
Постановление было секретное, Фраерман был предупреждён об ответственности за разглашение деталей, но всё Геологоуправление обсуждало подробности по коридорам.
О том, что за новое месторождение урана с запасами металла не менее тысячи тонн при среднем содержании урана в руде от одного процента и выше, дадут Сталинскую премию первой степени, звание Героя и шестьсот тысяч рублей. А так же, за счет государства, начальник партии получит в собственность в любом районе Советского Союза дом-особняк с обстановкой и легковую машину.
Много о чём говорили в Геологоуправлении — и о пожизненном бесплатном проезде для всей семьи и о бесплатном обучении детей в школах и институтах.
Фраерман не думал о детях, он не думал о семье, которой у него не было.
Семья его превратилась в дым; выпадала дождём на землю; текла, разбавленная водой, в море.
Он не думал о семье, Фраерман давно запретил себе это.
Он думал о том, что сделал всё правильно — и теперь он пригодится.
Когда из Москвы в Геологоуправление приехал человек и поставил перед ними на столе зелёный металлический ящик, Фраерман всё понял.
Москвич откинул крышку, и спросил, усмехнувшись, знает ли кто, что это такое.
— Это портативный радиометр, — уверенно ответил Фраерман, выйдя вперёд.
Старики-геологи в этот момент буравили ему спину своими взглядами.
Но ему, сосунку, единственному в тот год, дали самолёт.
Радиометры изменили всё — разведка на уран пошла гораздо быстрее. Раньше приходилось отправлять образцы в лабораторию, и это сильно тормозило дело.
Теперь изменился даже масштаб карт.
Вокруг Фраермана лежала казахская степь, на горизонте поднимались горы.
Горы были обманчиво близко, но его район касался их краем. Молодой начальник партии примеривался к этим горам, но территория была нарезана давно, и там должны были работать другие люди, даже из другого Управления.
В середине полевого сезона они стояли в маленьком посёлке.
Фраерман шелестел унылой пустой картой — там были кварц и кальцит, и молибденит там тоже был, но уран покинул своих спутников и бродил где-то далеко.
Самолёт, переживший всю войну в каком-то лётном училище, старый и неказистый, каждый день исправно поднимался в воздух. Раньше курсанты летали по квадрату, а теперь так же летал и Фраерман — только полёты у него были не по квадрату, а по кругу, от точки к точке. Его подчинённые занимались рутинным делом: снимали слой дёрна, отбивали породу кайлом. И, наконец, радиометрами определяли радиоактивность — она была, и уран был — но не больше десяти тысячных процента. Уран был и ушёл. Так острили про термин «следовое количество».
Потом Фраерман шёл к старикам и по ночам, когда жара не была
