Адмирал Ушаков - Леонтий Раковский

Уволили вице-адмирала Гавриила Голенкина, сначала определив и его в тот же Балтийский гребной флот.

Не у дел оказался и второй верный соратник Ушакова, вице-адмирал Павел Пустошкин. Ушаков понимал, что скоро настанет и его черед.

Зато пошли вверх все бездарности, все кабинетные адмиралы, такие, как фон Дезин и Чичагов.

Много недель крепился Федор Федорович, все еще надеясь на что-то, но в конце концов решился пойти на крайнюю меру. 19 декабря 1806 года он подал на имя царя прошение об отставке. Федор Федорович не мог удержаться, чтобы хоть намеком не сказать о настоящей причине своего ухода из флота. Он написал, что «отягощен душевной и телесной болезнию и опасается по слабости здоровья быть в тягость службе».

Он написал это, хотя фактически никакой службы уже не нес и в свои шестьдесят два года чувствовал себя бодрым и крепким и был готов идти на любого «крокодила морских битв».

Александр I, считавший себя большим знатоком человеческой души, обратил внимание на странную формулировку просьбы об увольнении и приказал адмиралу Чичагову узнать у Ушакова, «в чем заключается душевная его болезнь, дабы его величество мог сделать что-либо к его облегчению».

Адмирал Ушаков ответил:

«Всемилостивейший государь!

В письме товарища министра морских дел объявлено мне: Вашему императорскому величеству в знак милостивого благоволения благоугодно узнать подробнее о душевной болезни моей, во всеподданнейшем прошении о увольнении меня при старости лет за болезнью моею от службы упомянутой.

Всеподданнейше доношу, долговременную службу мою продолжал я от юных лет моих всегда беспрерывно с ревностью, усердием и отличной неусыпной бдительностью. Справедливость сего свидетельствуют многократно получаемые мною знаки отличий, ныне же, по окончании знаменитой кампании, бывшей на Средиземном море, частию прославившей флот Ваш, замечаю в сравнении противу прочих лишенных себя высокомонарших милостей и милостивого воззрения. Душевные чувства и скорбь моя, истощившие крепость сил, здоровья, богу известны — да будет воля его святая. Все случившееся со мною приемлю с глубочайшим благоговением. Молю о милосердии и щедроте, повторяя всеподданнейшее прошение свое от 19 декабря минувшего 1806 года».

Неизвестно, что подумал Александр, этот «властитель слабый и лукавый», прочтя объяснения Ушакова, написанные кровью сердца.

Но очевидно, он все же внял голосу Мордвиновых и Траверсе, а не голосу бессмертного адмирала Ушакова.

17 января 1807 года Александр I «повелел»:

«Балтийского флота адмирал Ушаков по прошению за болезнью увольняется от службы…»

Таково было царское «облегчение».

XXVII

За несколько дней до отъезда Ушакова на родину в Тамбовскую губернию к нему неожиданно явилась Любовь Флоровна.

В первый год, когда Федора Федоровича назначили в Петербург, Любушка часто бывала у него, — после смерти тетушки Настасьи Никитишны Метакса жил в ее домике на Васильевском. Но в следующем, 1803 году Метакса снова уехал из Петербурга на юг, в Таганрог.

И Федор Федорович не виделся с Любушкой пять лет.

Денщик Федор первый встретил дорогую гостью.

— Барыня, Любовь Флоровна, вы ли это? — всплеснул он руками. — Вы все как цветок!

— Нет, голубчик, какой уж там цветок! Веник, а не цветок! — отшутилась она.

Любовь Флоровна сильно располнела, но ее щадила седина: в русых волосах она едва была заметна.

— Здравствуй, Феденька! — сказала Любовь Флоровна, входя в кабинет адмирала. Она поцеловала его.

— Откуда ты, Любушка? — обрадовался Федор Федорович, усаживая ее и садясь с нею рядом.

Он так был рад ее приходу. Ведь, кроме денщика Федора, это был у него единственный близкий человек.

— Приехала из Таганрога. Павел задумал продавать тетушкин дом. Я и решила: поеду в последний раз в Петербург. Прощусь со всем.

— Спасибо, Любушка. Спасибо, моя дорогая. Ну, а где Егорушка плавает?

— Он еще в экспедиции Сорокина в Средиземном море. А ты как, дорогой дружок? Собираешься на родину?

Федор Федорович помрачнел:

— Да, надо на покой. Довольно. Пусть тут графы да маркизы командуют, а мы, мужланы, уже не годимся… Как ты живешь?

— Что — я? Старею, — виновато улыбаясь, искренне и просто сказала она, дотрагиваясь своими маленькими пухлыми пальцами до его рукава.

Сидели молча. Слова не шли.

Федор Федорович смотрел на нее, невольно высчитывая в уме. Она на восемь лет моложе его, стало быть, ей уже пятьдесят четыре. А все не сдается.

Любовь Флоровна тоже незаметно рассматривала его. Поседел, постарел, хотя все такой же крепкий — не расплылся, как другие в его годы. В квадратном подбородке чувствуется большая сила. А в глазах горит прежний ушаковский огонь.

— Да-а, жизнь прожита, — сказал он, думая о них обоих.

— Прожита, Феденька, — печально согласилась Любовь Флоровна. — Что ж, ты прожил большую, настоящую жизнь. У тебя было счастье…

Федор Федорович секунду помолчал.

— Счастье? Мое счастье разобрали по кусочкам другие! — вспыхнул он, вставая.

Замолчали снова. Но теперь молчание уже стало тягостным. Любовь Флоровна склонилась и тихо заплакала. Слезы капали на бархат платья.

Ушаков, как все мужчины, не переносил слез. Он подошел и положил руку на ее вздрагивающее плечо:

— Не надо, не надо. Успокойся. Былого не воротишь!

«В первый раз увидел ее плачущею, и вот в последнее свидание она тоже плачет. А ведь по натуре — веселая…»

— Что уж говорить, Феденька! — поднялась она, вытирая слезы. — Я пойду. Верно, былого не воротишь. Прощай, мой дорогой! Прощай!

Любовь Флоровна порывисто обняла его и быстро пошла из комнаты, прикрывая лицо рукою.

А Федор Федорович остался стоять на месте. Он стоял, нахмурив брови и крепко опираясь рукой о спинку стула.

Ему вспомнилось их прощанье на пристани в Воронеже, когда он уезжал и матросы пели:

Закрепили паруса,Прощай, любушка-краса!

Вот теперь уж действительно прощай! Ушаков глядел куда-то в одну точку. Думал о себе, о прожитом.

ЭПИЛОГ

Порывистый, холодный ветер бил в лицо, трепал волосы, но денщик Федор все стоял на крыльце, глядя вслед адмиралу. Не послушался, все-таки пошел в бор. Не молоденький — семьдесят третий год, а все не усидит! Особенно когда подымется ветер.

На всю жизнь осталась вера моряка: главное — это ветер!

Вчера было плохо с сердцем — едва отлежался. Но тут же радостно говорил: это к перемене, это к норд-осту.

И как верно сказал: сегодня ветер подул с севера. Погнал хмурые осенние тучи. Покатился волнами по шумному, гулкому бору.

И адмиралу уже не сидится в доме. Пошел на свою любимую горку.

Федор Федорович стоит на верху холма. Хоть и трудно взбираться на эту площадку, но здесь он чувствует себя словно на шканцах флагманского корабля.

Вверху, как мачты, качаются высокие сосны. И где-то одна сухая чуть поскрипывает, точно гнется под свежим ветром бизань.

Сегодня Федор Федорович едва отдышался, взобравшись наверх. Сел на пенек. Тяжело дышит.

Думает все о том же, о чем думал всю жизнь, о чем думает каждый день все эти десять лет, что томится в отставке: о родном, русском флоте.

Ушакова отстранили, забыли. Но русские моряки не забыли его заветов: на флоте остался верный ученик Ушакова — Дмитрий Сенявин. Он с честью продолжал славное русское морское дело.

Знатные завистники отставили и Сенявина.

Ушаков и Сенявин вели русский флот к победе. Бездарности и выскочки ведут его к гибели.

Дошло до того, что адмиралов послали командовать пехотой. Пять лет назад, в Отечественной войне, сухопутный адмирал Чичагов осрамился на весь мир. И не в Средиземном море, не в Черном, не в Балтийском, а на простой, тихой реке Березине.

Стыд и позор!

А Наполеона победил славный Кутузов. Великий ученик великого полководца.

Французы…

Как бил их Ушаков на Ионических островах!

Вспомнил о былой славе и разволновался. Покраснел.

Стало душно. Рванул ворот полушубка. Распахнул на груди старый адмиральский мундир. Сидел, тяжело дыша.

А над головой, не умолкая, шумели сосны, как морской прибой.

Он сидел и видел.

Высоко вздымаются седые гребни волн. Кружевная пена сыплется мелкими брызгами.

Вот, рассекая грудью грозные, черные валы, летят его легкие белокрылые фрегаты. Его бесстрашный авангард.

А за ним идут, шумя парусами, большие, тяжелые, могучие многопушечные корабли.

Скрипят, качаются мачты. Гул ширится и растет. Волны все крепче. Ветер все сильнее. Но всего сильнее — боль.

Нет, он не может больше молчать! Он бросит в лицо этим бездарным графам и маркизам: «Отстранили Ушакова и Сенявина — на их место встанут другие! Не погубите! Русский флот будет жить! Будет!..»