Упражнения - Иэн Макьюэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Восторг, возникший при мысли, что ты находишься в когда-то запретном месте, начал выветриваться. Пробыв в изумлении двадцать минут посреди песчаной пустыни и фотографируя все происходящее, люди, охваченные воодушевлением и проникшие на восточную сторону сквозь провал в Стене, начали постепенно возвращаться обратно на запад. Роланд последовал за ними. Покуда он стоял на месте, ему стало холодно. Как и все остальные, он испытывал странный восторг от того, что оказался в эпицентре важнейшего исторического перехода, и теперь ему хотелось, чтобы такой же переход случился снова где-то еще на государственной границе. Остаток вечера он бесцельно бродил по городу в поисках новых признаков или повторения судьбоносного события. Он двигался в гуще неутомимой толпы, навстречу которой лился поток людей, спешивших увидеть то, что Роланд уже видел. И он не переставал искать взглядом Алису.
Когда он прошел сквозь провал в Стене, его встретили восторженными возгласами и аплодисментами. У Стены уже собрались новые люди и по ошибке приняли его и тех, кто шел рядом с ним, за жителей Восточного Берлина, спешивших к свободе. Сгорбленный старик сунул ему в ладонь пачечку жевательной резинки. Не было смысла пытаться ее возвращать ему. Сегодня историческая справедливость могла в полной мере восторжествовать. В 1945 году американский или британский солдат, высунувшись из башни танка или кабины армейского грузовика, тоже мог сунуть какое-то лакомство этому старику, тогда мальчишке. Недавно прибывшая на место съемочная группа остановила Роланда. Перекрывая шум, репортер с микрофоном спросил его с мелодичным валлийским говорком, понимает ли он по-английски. Тот кивнул.
– Фантастический день. Как вы себя чувствуете?
– Фантастически чувствую.
– Вы пересекли нейтральную полосу, печально знаменитую «полосу смерти». Вы откуда?
– Из Лондона.
– Господи! Выключи камеру! – Репортер расплылся в слащавой улыбке. – Извини, приятель. Без обид.
Они обменялись рукопожатием, и Роланд повернул на север, так что Стена осталась справа от него. Как и тысячи других, он хотел увидеть, что происходит у Бранденбургских ворот.
Когда он туда добрался, уже смеркалось. Там собралась куда более многочисленная толпа, и Стена, скрывающая нижнюю часть величественных ворот, стояла здесь нетронутая. На вершине ворот выстроились шеренгой сотрудники «Фопос» в ярком свете телевизионных юпитеров. Вид у них несколько комичный, подумал Роланд. Как будто они готовились разыграть театральное ревю. С одной стороны, на земле стоял их командир, нервно курил и шагал взад-вперед. Толпа напирала, приближаясь к Стене с явным намерением отбить ее у полицейских. Но когда кто-то швырнул в них пивную банку, раздался строгий крик: «Keine Gewalt!» (Никакого насилия!) Роланд вместе со всеми двинулся вперед. Полицейские так же нервничали, как и их командир. Их было человек тридцать, а толпа насчитывала тысячи и с легкостью могла их одолеть. Потом раздались недовольные выкрики, насмешливые визги и медленные хлопки в ладоши. Несколько минут толпившиеся вокруг Роланда люди не видели, что там происходило. А затем, когда людская масса вдруг дрогнула и волной сдвинулась с места, все стало ясно. Вытянувшаяся вдоль Стены шеренга западноберлинских полицейских взяла силы «Фопос» под свою защиту. Видимо, в высших кругах командования у кого-то не выдержали нервы. Возникшая напряженная ситуация вполне могла закончиться взрывом. Многие годы аналитики предупреждали, что Третья мировая война могла бы начаться из-за случайной стычки около Стены. Коммунистические власти могли бы попытаться восстановить статус-кво. Все помнили о событиях на площади Тяньаньмынь в Пекине. И Роланда тревожили воспоминания об апрельской трагедии в «Хиллсборо»[95]. Десятки людей оказались беспомощными в толчее и погибли, смятые чужими телами. Там достаточно было кому-то одному споткнуться на бегу. Теперь ему хотелось только одного – выбраться из толпы.
Он отвернулся и начал пробираться сквозь людскую массу назад, потом вбок. Это оказалось нелегко. Оказавшись зажатым среди сотен тел, он не мог преодолеть напора толпы, бездумно устремленной на восток. Людей в возникшей давке раздражал его рюкзак, но он не мог снять его со спины. Ему понадобилось добрых полчаса работы локтями и бесконечного бормотания entschuldigung[96], прежде чем он смог выбраться из людского водоворота. Он оказался недалеко от того места, откуда начал двигаться к Стене, на южной стороне, поэтому было вполне логично просто вернуться туда, откуда он пришел. Ему хотелось помочиться, и там стеной стояли деревья.
Роланд вернулся к Потсдамер и обнаружил, что сгустившиеся сумерки не заставили толпу поредеть. Люди залезли на березы и свисали с объятых тенями ветвей, точно исполинские летучие мыши. И почему он тут снова оказался? Потому что он по-прежнему пытался найти ее, не просто скользил взглядом по лицам людей, но сознательно искал ее. Он убедил себя в том, что ее просто не может тут не быть. Он прислонился к опоре смотровой площадки и смотрел на шедших мимо него людей. Телевизионные юпитеры давали достаточно хорошее освещение. Он чувствовал себя глупым, нерешительным, не зная, что бы мог сказать ей при встрече. Надо ли ему позвать ее по имени, тронуть за локоть? Чувство, которое он сейчас к ней испытывал, нельзя было назвать любовью. И он не был расположен обвинять ее в чем-либо. Ему просто хотелось ее увидеть. Бессмысленно. Она сейчас сидела где-то у себя и смотрела все происходящее по телевизору. Но нет, он был не в силах выбросить ее из своих мыслей.
Спустя полчаса он решил, что уже увидел все мыслимые варианты людских лиц, все возможные вариации простой темы. Глаза, нос, рот, волосы, их цвет. Но они все шли и шли, нескончаемым потоком, из которого он вылавливал лица с бесконечными различиями во внешности. А знал ли он сам, что именно он ищет? Отросшие короткие волосы, все еще выкрашенные хной? Да это не имело никакого значения. Он бы узнал ее сразу, стоило бы ей оказаться рядом.
Наконец он сдался и двинулся дальше. Вскоре он уже шел около Стены, по Нидеркиршнер-штрассе. Он прочитал написанное белой краской граффити: Sie kamen, sie sahen, sie haben ein bisschen eingekauft. (Пришли, увидели, походили по магазинам.) В историческом Берлине Цезаря, безусловно, никто не забыл. Роланд замедлил шаг около развалин разрушенного штаба гестапо. От здания практически ничего не осталось. Он всмотрелся в руины. Ряд подвальных камер с белым кафельным полом поблескивал в полутьме. Здесь в агонии и ужасе проводили свои последние минуты жизни евреи, коммунисты, социал-демократы, гомосексуалисты и бесчисленные другие жертвы. Прошлое, недавнее прошлое, превратилось в тяжкое бремя под грудой щебенки, забытого горя. Но и на нем лежало то же бремя, пускай и не ощущавшееся им лично. Оно было почти невесомым. По заранее не просчитываемому капризу фортуны он родился в 1948 году в благополучном мирном Гэмпшире, а не на Украине или в Польше в 1928 году, его не подобрали на ступенях синагоги в 1941 году и не привезли сюда. Его камера с белым кафельным полом – упражнения на фортепьяно, преждевременная любовная связь, отсутствие образования, отсутствие жены – по сравнению с этими гестаповскими застенками была номером-люкс в роскошном отеле. Если его жизнь до сих пор была полной неудачей, как ему часто казалось, она могла считаться таковой лишь на фоне грандиозных событий истории.
Он прибыл на контрольно-пропускной пункт «Чарли» в приподнятом настроении. Встречные волны радостных людей и бесцельные поиски в толпе привели его в состояние безмятежного спокойствия. Он перестал разглядывать лица. Здесь все было именно так, как показывали по телевизору: веселый гомон людей, аплодисменты, которыми пешеходы приветствовали друг друга, «Трабанты», из окон которых радостные пассажиры окатывали прохожих шипучими фонтанами «Зекта»[97], восточные берлинцы, стоявшие в очереди, терпеливо ожидая свои приветственные дойчмарки. Он тоже провел немало томительных часов в этих очередях. Но вдобавок он увидел озабоченных членов съемочных групп, пытавшихся
