Преторианец - Томас Гиффорд

— Слушай, я совершенно не понимаю, о чем ты толкуешь, и, честное слово, Макс, не могу я больше здесь быть… давай-ка спустимся, ты соберешься с мыслями и…

— Ради бога, Роджер… я ее поцеловал. Я ее поцеловал!

— Кого? Ведь не… Ох, Макс…

— Присциллу. Мы вышли с ней в сад, играли с котятами, она подняла одного к лицу, он лизнул ее в щеку… я будто ума лишился! Никогда со мной такого не бывало. Сам не понимаю.

Он понемногу успокаивался, и Годвин свел его вниз на площадку второго этажа. Лунный свет сочился в окна по обе стороны длинного коридора. Худ, судя по лицу, оставался в полуобморочном состоянии. Остекленевший, бессмысленный взгляд…

— Я взял у нее котенка и опустил на скамеечку, а она взглянула на меня так странно, и я взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы… меня словно молнией ударило… я вдруг страшно возбудился, и она это поняла… потом я прервал поцелуй и шагнул назад, я, должно быть, выглядел, как этот чертов призрак оперы, онемел оттого, что натворил… она только глянула на меня, и я забормотал, что виноват, что мне ужасно жаль, а она знаешь, что сказала, Роджер? Ты не поверишь… она сказала: «Все в порядке, Макс, не надо волноваться». Я хочу сказать, что за существо!

Макс качал головой, привалившись к высокому сосновому шкафу.

— Ну что ж, — сказал Годвин, — забудь. Она понимает. Она на тебя не в обиде. Это все шампанское натворило, Макс. Летняя ночь, танцы, праздник, шампанское…

— Но я не хотел останавливаться, — тихо сказал Макс. — Я чувствовал в ней женщину, губы были женскими, я прижимал ее к себе… я желал ее. Она же ребенок!

Последние слова прозвучали сдавленно и хрипло. Он сдерживался из последних сил. Сейчас он был вне себя.

Годвин еще не мог принять того, что произошло. Но все так и было: Макс сделал то, что сделал, и был страшно потрясен своим поступком. Может быть, вспомнил и о жене, но хуже было другое: Сцилла еще ребенок.

— А теперь я не могу ее найти, — говорил Худ. — Что с ней? Куда подевалась? Я должен ее найти…

— Послушай меня, Макс. Мне кажется, это не так уж срочно. Ты сейчас не в себе. Слишком взволнован. На твоем месте я бы пока держался от нее подальше. Я хочу сказать, до утра. Она знает, что ты чувствуешь себя виноватым, и довольно. По правде сказать, сдается мне, наша маленькая Присцилла куда взрослее, чем мы думаем. Я уверен, что она понимает. Ручаюсь, она и не подумает на тебя обижаться. Вечеринка есть вечеринка. Не раздувай дела, Макс, не так все страшно.

— Как раз очень даже страшно, Роджер. Ты не понимаешь. Может, она и понимает, но ты — нет.

Он зажег спичку, чтобы прикурить, огонек отразился в его неподвижных глазах.

— Мне больше нельзя оставаться с ней наедине. Вот так просто. Я бы опять это сделал, я мог бы пойти и дальше… нельзя рисковать. Неужели не понимаешь? Если я и мог на что-то надеяться, теперь все погибло.

Годвин кивнул, хотя вряд ли что-нибудь понимал. Главное, что он понял: что Макс Худ был не просто «почти влюблен» в Присциллу Дьюбриттен.

И честно говоря, бедолагу не приходилось особенно винить.

Почему-то Годвин никак не мог заставить себя уйти. Возможно, он ощущал некое волшебство, осенившее этот праздник.

Многие гости так же как он не могли уйти в ту ночь, оторваться от соблазнов музыки, шампанского, компании и огоньков свечей, колеблющихся на ночном ветру. Годвин один сидел в саду под разноцветными огоньками, полускрытыми листвой, ерошил пальцами мягкую шерстку пары котят, и тут появилась Сцилла. Было, верно, уже часа три ночи, он засыпал, веки сами опускались на глаза. Фонтан напевал колыбельную. Мысли его блуждали. Он услышал, как щелкнула уличная калитка и петли тихонько скрипнули, когда она открылась.

Она вошла, бледная в сливочном лунном свете, поправила элегантный локон у уголка глаза. Увидела Годвина и солнечно улыбнулась ему, и тут же прикрыла рот ладошкой, когда улыбка перешла в зевоту. Прислонилась к чаше фонтана, глядя на него.

— Вы спали, — сказала она.

— Вы в порядке?

— Конечно. Почему бы и нет?

— Мы с Максом вас обыскались.

— Зачем?

Он пожал плечами:

— Макс хотел попрощаться и поблагодарить вас за праздник. Забеспокоился, когда не сумел вас найти.

— О…

Ее пальцы вцепились в край старого фонтана.

— Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? Вы такая бледная.

— Чуточку голова кружится.

Она опустила глаза.

— Столько волнений… У меня маловато опыта в таких делах.

— Так где же вы были?

Он все представлял, как Макс целует ее, держа ее лицо в ладонях. Он не знал, что и думать. Просто так уж вышло.

— Я очень разгорячилась… Все эти свечи, запах воска, шампанское. Захотелось прогуляться, вот я и сбежала потихоньку. Столько народу, я думала, никто не заметит. Прошлась немножко, посидела в парке.

— Ну, вы заслужили передышку, — сказал Годвин.

Поднявшись, он потрепал ее по плечу.

— Я тоже что-то засиделся. Пора идти.

Она повернулась и вместе с ним прошла к калитке на улицу. Они стояли рядом, когда из темноты вынырнула знакомая фигура. Клайд Расмуссен.

Он взмахнул широкой ладонью:

— Привет, приятель. Как прошел бал, моя дорогая? Я опоздал?

Он хлопнул Годвина по спине, а Присциллу чмокнул в лоб.

— Большой успех, — откликнулся Годвин, — но мы уже решили, что с нас хватит.

— Эй, продержитесь еще малость. Я рабочий человек, вы же знаете.

— Времени еще хватит, — сказала она. — Заходи, выпей шампанского. Хатч еще здесь.

— Этот бес! — Широкая щербатая ухмылка.

— Идите вдвоем, — сказал Годвин.

— Роджер, это ты? Я думала, ты уснул.

Из-за фонтана появилась Клотильда.

— Уходишь без меня?

— Я и пришел без тебя.

— Ну, так просто не отделаешься.

Она поцеловала его в щеку.

— Какой успех!

Это относилось к Присцилле.

— Вечер, который каждому запомнится навсегда, — добавил Роджер.

— Ну, дайте мне хоть глазком взглянуть, пока он не стал историей, — взмолился Клайд. — Ведите меня к радостям жизни, юная леди.

Она послушалась, а Клотильда взяла за руку Роджера Годвина и повела его домой, в постель. Но засыпая, он думал о Максе Худе.

После той ночи Годвин решил, что все понял, хотя на самом деле ничего он не понимал.

Странное дело, он чувствовал, что устал от всей компании. Действительно, они его замучили, и он не знал, что с ними со всеми делать. Макс Худ с его жаждой, стыдом и отчаяньем — все из-за Сциллы; Клайд с его страстью к очень молодым дамам, в данный момент к юной африканке, которая, может быть, держала его за яйца и вела прямиком к большим неприятностям. Как ни странно, он устал даже от Сциллы, которая занимала слишком много места, дьявольски много места в жизни каждого из них: двусмысленная роль девочки-женщины, которую она играла, утомила его, потому что он не знал, как ее понимать, не знал, какой ценой это дается ей. И он предпочел держаться подальше от всей компании и от элегантного дома с котятами и фонтаном и с пачками книг у полотняных кресел. Он виделся только с Клотильдой, с головой ушел в работу, писал по тысяче слов в день о Париже и его обитателях и о том, как он их видит.

Обед с Маршаллом Хакером из издательства «Бони и Ливерайт» длился почти четыре часа. Подписание контракта привело Годвина в чрезвычайно приподнятое настроение. Он отправился домой пешком самой долгой дорогой, свернул к знакомой двери и, убедившись сперва, что Клотильды в квартире напротив нет, решил пригласить Клайда выпить. Новости: Маршалл Хакер, обед у «Фуке» и контракт с «Бони и Ливерайт» — так и рвались из него. Они стали свидетельством, доказательством, что все это лето не было затянувшейся галлюцинацией.

У двери Клайда он из вежливости постучал и тут же вломился внутрь с криком:

— Клайд, Клайд, где ты…

Колени у него подогнулись, словно от удара дубиной по голове, или от сердечного приступа, или от самого страшного в мире зрелища. Сердце остановилось, и он чувствовал, как кровь отхлынула от лица. Потом его охватила жаркая вспышка стыда, и захотелось бежать прочь, но он словно прирос к полу. В животе стало пусто, как при спуске на скоростном лифте. Сквозь кожу пробился холодный пот. Все это происходило одновременно.

Голый Клайд стоял коленями на полу спиной к Годвину. Лицом он зарылся между ног женщины, обхватившей ляжками его голову и вцепившейся пальцами в его щетинистую шевелюру, чтобы заставить прижаться плотнее. Слышалось только ее дыхание: сухое гортанное дыхание, прерывавшееся, когда она толчком откидывалась на спинку кушетки, а потом снова тянулась к нему.

Годвину показалось, что он смотрел очень долго. Дневная жара вливалась в комнату, задернутые занавески шевелились, в комнате было сумрачно и пахло цветами.