Лучшее юмористическое фэнтези. Антология - Нил Гейман

С третьего раза мы попали ему куда-то в посадочную область, и он с воплем помчался вдоль улицы. К счастью, летел он так высоко, что снизу его было почти не видно.

Мы побежали за ним и на углу встретили первого прохожего. Как на грех, он оказался полицейским.

— Так, так! Что тут происходит? — поинтересовался он подозрительно и, заметив, что мы без шляп и без сил, зато у одного из нас в руке веревка, добавил: — Куда направляемся?

— Прогуляться, — ответил я невинно.

— Вот оно что! Значит, живете тут поблизости?

— Неподалеку, — начал Кларенс, но тут раздался голос с небес:

— Здрасьте всем!

Констебль быстро оглянулся. Потом посмотрел в один конец улицы, в другой. Затем грозно глянул в сторону ближайшего сада. И наконец, уставился на нас еще более подозрительно.

Благодарение Господу, нам хватило выдержки не поднять глаз кверху, а там, метрах в двух над констеблем, как небольшой цеппелин, завис Корпусти в непринужденной позе возлежащего за трапезой римлянина.

На какое-то мгновение полицейский растерялся, но потом вытащил блокнот. Когда он начал перелистывать страницы, Корпусти весело расхохотался. Констебль замер и буквально просверлил нас взглядом.

— Я вас предупреждаю, — произнес он.

— Послушайте, — принялся объяснять Кларенс, — мы ничего такого не делаем. Просто гуляем. Мы…

К несчастью, в этот момент Корпусти решил сменить положение и подобно Юпитеру, сошедшему на Данаю золотым дождем, осыпал изумленного полицейского целым градом монеток, вывалившихся из его карманов.

Если бы монеты вручили надлежащим образом, то эффект, возможно, был бы положительным. Но деньги, посыпавшиеся, словно манна небесная, за шиворот вместо подставленной ладони, нельзя истолковать иначе как попытку дачи взятки должностному лицу.

— Ваше имя и адрес, будьте любезны, — рявкнул констебль, и с замиранием сердца мы услышали приближающийся топот еще одного полицейского.

Должен признать, что Корпусти, несмотря на весь свой эгоизм, выручил нас. Мы увидели, как он поднялся повыше — для лучшего разгона, так сказать, а потом в положении сидя рухнул прямо вниз на голову блюстителя закона, надвинув ему каску до самых усов. Мы тут же дали деру, пока констебль, ничего не видя из-под крепко нахлобученного головного убора, беспорядочно махал кулаками, а его товарищ спешил ему на помощь. Мистер Корпусти, как разрезвившийся терьер, весело скакал над нашими головами и давал ободряющие советы касательно расположения, передвижения и настроения наших врагов.

От второго полицейского, впрочем, нам далеко уйти все равно не удалось бы, поэтому незаметно вернуться в дом не представлялось возможным.

Однако наше воздушное сопровождение блестяще справилось и с этой задачей. Корпусти развернулся и полетел прямо на преследователя, как раз на уровне его лица. Это было слишком даже для доблестной лондонской полиции. Пронзительным голосом констебль воззвал к Провидению, пригнулся, сел на землю, уцепился за фонарный столб и закрыл глаза рукой.

Корпусти, очень довольный собой, нагнал нас у двери, не спеша подплыв на боку, и мы благополучно вошли в дом. Он сказал, что устал и летать больше не будет, но рисковать не стоило. Мы уложили его в постель, привязали, а сами провели ночь в гостевой спальне.

Мы не развязывали Корпусти до тех пор, пока на следующее утро не вернулась его жена, но и потом не спускали с него глаз вплоть до трех часов, когда явился сэр Джеймс Блейкер. Должен признать, выглядел Корпусти весьма плачевно. Ночные полеты страшно изматывают.

Сэр Джеймс слушал нас со скептической улыбкой. Мне казалось, нет на свете человека, который труднее поддается убеждению. Он излучал недоверие. Когда мы закончили, он только и произнес:

— Ну что ж, джентльмены, лучше один раз увидеть…

Теперь настала очередь Корпусти. Он собрался с силами и попытался взлететь. Сначала мы думали, что у него ничего не получится из-за откровенного недоверия, исходящего от сэра Джеймса, поэтому отчаянно желали ему успеха, пока наконец он не начал подниматься. Однако, едва Корпусти оторвался от земли на какие-то незаметные глазу пару сантиметров, сэр Джеймс нетерпеливо отрезал:

— Я знал, что все это ерунда. Человек не может летать с помощью одного только усилия воли.

В ту же секунду Корпусти покачнулся и опустился на землю.

— Но послушайте, — закричали мы, — он ведь только что висел в воздухе.

— Чепуха, — ответил сэр Джеймс.

Корпусти закрыл глаза, и мы прямо-таки физически ощущали, как он старается. Но ничего не вышло. Скептицизм сэра Джеймса оказался сильнее.

Естественно, наша затея с треском провалилась, и сэр Джеймс был очень недоволен и выговаривал нам, пока с Корпусти не случилось что-то вроде припадка по причине, как злорадно объявил сэр Джеймс, чрезмерного увлечения портвейном. С тем он и ушел, саркастично поблагодарив нас за интересное утро.

Больше Корпусти не летал. Способность подниматься в воздух зависела от его собственной непоколебимой веры в успех, а сэр Джеймс впервые заставил в этом усомниться. Корпусти не мог забыть, как однажды потерпел фиаско, и потому его вера уже не была абсолютной.

А мы теперь никогда не сможем заставить кого бы то ни было поверить в то, что видели собственными глазами. Иногда нам кажется, разыщи мы тех двух полицейских… но порой возникает ощущение, что те и сами не прочь были бы нас разыскать.

Джон Кендрик Бэнгс

БОЛЬШОЙ СИНДИКАТ ЖЕЛАНИЙ[132]

Перевод О. Ратникова

Ферма превратилась в руины. Все пастбища покрылись буйной растительностью — чертополохом и прочими колючими сорняками. Строения пришли в безнадежное состояние и не подлежали ремонту, а старый дом, фамильный особняк Уилбрахамов, являл собой картину ужасающего запустения. Крышу латали в течение десятков лет, и теперь она напоминала своих собратьев только древностью происхождения. Ни в одном из окон особняка нельзя было найти целого стекла; да здесь они были и не нужны. Соседи поговаривали, что как-нибудь во время одной из жестоких бурь, которые на памяти старожилов часто проносились над этими местами, трубы дома, прежняя гордость графства, зашатаются и рухнут, превратив дом в груду развалин. Одним словом, ферма Уилбрахамов, бывшая когда-то образцовой, стала притчей во языцех и предметом насмешек; говорили, что она годится лишь на то, чтобы служить живописной моделью для какого-нибудь экстравагантного художника.

Однажды ночью, когда за окнами неистовствовала гроза, владелец старого дома, Ричард Уилбрахам, сидел в компании жены, которая пыталась найти на последней паре носков своего мужа хотя бы одно целое место, чтобы заштопать их. Уилбрахам безмолвно смотрел на тлеющие угли в камине, и тишина в комнате нарушалась лишь шипением поленьев на решетке да время от времени вздохом одного из супругов.

В конце концов женщина заговорила.

— Когда наступает срок платежа по закладной, Ричард? — спросила она, беспокойно пошевелившись в кресле.

— Завтра, — выдавил муж; казалось, это слово застряло в глотке и душило его.

— А ты… ты уверен, что полковник Дигби не продлит ее? — выпытывала она.

— Он отказался даже обсуждать со мной этот вопрос, — сказал Уилбрахам. — Каждый раз, когда я прихожу к нему в офис, он довольствуется тем, что размахивает бумагой у меня перед носом, а сам подзывает посыльного, чтобы тот выпроводил меня. Я не верю в знамения, Этелинда, есть лишь один верный знак — если к завтрашнему дню мы не раздобудем денег, то уже через сутки останемся без крыши над головой.

Женщина содрогнулась.

— Но, Ричард, — запротестовала она, — ты… ты же давно начал откладывать средства, чтобы выкупить дом. Где они?

— Все истрачено, Этелинда, истрачено на эту безумную аферу с яйцами, которую я пытался провернуть два года назад, — вздохнул Уилбрахам, закрыв лицо руками, чтобы не показывать своего горя и унижения. — Я продавал то, чего еще не получил, — добавил он. — Ты помнишь то время, когда первая группа инкубаторных кур начала нестись так обильно; мне казалось, что удача повернулась ко мне лицом — нет, раскрыла свои объятия и приглашает меня разделить с ней огромные богатства. В тот год на рынке образовался большой дефицит яиц, и я поехал в Нью-Йорк, продавал их дюжинами, сотнями дюжин, тысячами дюжин…

Поднявшись, он принялся в возбуждении мерить комнату шагами.

— Я продавал яйца миллионами, Этелинда, — продолжал он, огромным усилием воли совладав с собой. — Продавал яйца, которые должны были снести куры, чьи прапрапрабабки еще не вылупились из яиц, покамест не снесенных несуществующими цыплятами.

Уилбрахам понизил голос и заговорил хриплым, гортанным шепотом.

— И я обанкротился на поставках, — пробормотал он. — В течение последних восемнадцати месяцев цены на яйца постоянно росли, а вчера я не только отдал за сто тысяч свежих яиц, которые я должен был поставить, чтобы выполнить контракты, все свои деньги до последнего пенни, но и выдал долговое обязательство сроком на шестьдесят дней, которое я и не надеюсь оплатить. Иначе говоря, Этелинда, мы разорены.