Все реки текут - Нэнси Като

– Постой на улице, я сейчас!

С этими словами она взбежала по лестнице, надела пальто, окутала голову и шею легким кружевным шарфом.

Кевин напряженно ждал. Увидев ее, он порывисто подошел и взял ее под руку, тесно прижав к себе. Он был широкоплеч и невысок ростом. Дели доставляли физическое удовольствие слаженные движения их ног, ритмичные касания бедер. Они прошли всю Верхнюю улицу до красивой арки из эвкалипта, обозначающей вход в парк. Вдруг Дели резко остановилась и повернула назад.

– Только не туда!

– Но куда же? Я хочу проститься с тобой по-настоящему, Дел. Знаешь, почему я вызвал тебя? Послезавтра мы выступаем. Я принес тебе свое фото.

Он неловко сунул ей в руки кусочек твердого картона с вставленной в него фотографией. В смутном свете газового фонаря ей доверчиво улыбалось юное лицо под армейской фуражкой.

– Давай пойдем назад по другому берегу роки.

– К мосту? Хорошо, только мне нельзя опаздывать в часть. Я хочу увести тебя в такое место, где никто не помешает мне поцеловать тебя.

Она легонько прижала к себе его локоть. Его возбуждение передалось ей и на миг затмило рассудок. Что если кто-нибудь увидит, как она идет с молодым человеком по темным улицам, направляясь к уединенному месту на заросшем зеленью берегу реки? Впрочем, чтобы потерять репутацию, надо ее иметь.

Они повернули вниз, мимо бездействующей плавильной печи и вышли к обмелевшей за лето реке выше территории гавани, где пыхтел маневровый паровоз, тянущий за собой длинный ряд товарных платформ. Под обрывистым берегом было теперь широкое сухое пространство, затопляемое в весенний разлив. Река спокойно лежала, украшенная бриллиантами звезд, сверкающих на ее поверхности.

Ни звука не было слышно вокруг, только призывный крик дикой утки или водяной курочки отдавался эхом в зарослях тростника на дальнем берегу. Река скользила мимо, молча, неторопливо.

Кевин взял Дели за руку и повел ее вдаль от города. Когда они прошли под бетонными опорами моста, он свернул в сторону от воды, снял с себя шинель и расстелил ее поверх упругих ветвей стелющегося по земле кустарника. Бережно усадив на нее Дели, он встал перед ней на колени, не отрывая глаз от едва различимого в свете звезд бледного лица.

– Ты простудишься, – запротестовала она.

– Нет, мне жарко… Дай мне твои маленькие ручки. Ей стало смешно.

– Они вовсе не маленькие, а большие и неуклюжие. Он взял ее руки и прижал их к груди. Сквозь рубашку было слышно, как сильно колотится у него сердце.

– Я хотел бы заставить вот так же биться твое сердце. Могу ли я надеяться?..

– Наверное, можешь…

Она и сама не знала, зачем произнесла эти глупые бессмысленные слова! Неужели из пустого кокетства? Ее сердце мертво, оно похоронено в могиле вместе с Адамом.

– Правда?.. Это правда? – шептал он ей в самое ухо, точно в горячке. Она отвернулась, но он настойчиво тянулся к ней, пока его мягкие юношеские губы не закрыли ей рот. Дели вздохнула. Она не чувствовала отвращения, скорее наоборот, однако пульс ее оставался спокойным и ровным…

Будто во сне она чувствовала на своем теле нетерпеливые ищущие руки. Она никогда не казалась себе особенно красивой и не задумывалась над тем, что у нее есть тело. Она обнаружила это только теперь под его нежными, будто вопрошающими пальцами… Наконец, она оттолкнула его от себя и села.

– Дели, я люблю тебя! Дели…

Растроганная его дрожащим от страсти голосом, она тем не менее отодвинулась от него.

– Но я не люблю тебя, Кевин.

– Ты тоже любишь меня… хоть чуть-чуть. Иначе зачем же ты пошла со мной?

– Мне было жаль, что ты уезжаешь. И ты говорил, что хочешь попрощаться. Извини, мне пора, а то хозяйка не пустит меня ночевать.

– Ты не хочешь попрощаться со мной, как следует! – вскричал он. Бросившись на траву, он закрыл лицо руками и застыл в позе обиженного ребенка.

Она была тронута. В полумраке его силуэт, его густые волосы напомнили ей Адама. Острое воспоминание о той лунной ночи, когда она оттолкнула от себя любимого и послала его на смерть, больно отозвалось в сердце. Этого мальчика, возможно, тоже ожидает смерть… Она погладила его по голове. Он схватил ее руку, жадно целуя пальцы, ладонь, запястье… Когда он снова обнял ее, она не противилась.

Оба они были молоды и неопытны: Дели, однако, знала достаточно, чтобы отдавать себе отчет в том, что на самом деле ничего серьезного не случилось и что ей не надо бояться того, что произошло с Минной.

Они возвращались в полном молчании, тесно прижавшись друг к другу, ступая в унисон, точно действовал единый слаженный механизм.

У дверей пансиона он поцеловал ее долгим требовательным поцелуем.

– Впусти меня! – шептал он, точно в бреду. – Я хочу остаться с тобой на всю ночь…

Дели строго покачала головой. Все это казалось ей нереальным, будто происходило не с ней, а с кем-то другим. Она удивлялась самой себе.

– Извини меня, Кевин, но это невозможно. Поднимаясь к себе наверх, Дели почувствовала себя иной, более раскованной что ли. Казалось, металлическая броня, сковывавшая ее сердце, понемногу разжималась.

Она присела на край кровати и размотала шарф, затем подошла к комоду и вынула из ящика небольшое фото, которое она сделала когда-то с портрета, где она была снята в голубом платье. Господин Гамильтон просил ее отретушировать один экземпляр для витрины, и теперь ее изображение красовалось в окне ателье, привлекая внимание клиентов.

Она спрятала фото Кевина в комод и обернула свое в бумагу, чтобы послать ему. Покончив с этим, она бросилась на кровать и стала смотреть в потолок. Суждено ли ей полюбить снова? Она будет писать Кевину на фронт длинные письма, вязать ему солдатские носки и посылать книги. Она будет ему сестрой, но не больше.

Прежде, чем по обмелевшей реке прекратилось всякое сообщение, Дели получила письмо, доставленное в Эчуку последним пароходом. Ему потребовалось десять дней, чтобы добраться сюда из Суон-Хилл, застревая во всех местечках. Письмо пришло из Берка, с дальнего Запада штата Новый Южный Уэльс. Движимая внезапным порывом, она разорвала конверт и, вынув письмо, взглянула на неразборчивую подпись. Почерк был крупный, неряшливый; он выдавал человека, не привыкшего держать в руках перо. Как и следовало ожидать, писал Брентон Эдвардс. Она ощупала листки, будто желая почувствовать написанное пальцами, как если бы слова имели свою, отдельную жизнь. Затем она разгладила листы на столе и начала читать.

«Дорогая мисс Гордон!

Я посылаю это письмо с оказией. Почте я не очень-то доверяю, зато вполне доверяю своему приятелю, шкиперу «Келпи», который доберется до Эчуки, если только это возможно вообще. Боюсь, что я должен сообщить вам плохую новость. Дело касается бедняги Тома. Один раз он осматривал двигатель, вместо захворавшего Чарли, и неосторожно наступил на вал. Его штанина попала в маховик, который мы используем иногда для лебедки, и прежде чем кто-либо из нас успел прийти к нему на помощь, ему оторвало ногу. Мы отвезли его в Берк, где он и умер в больнице. Помнится, он очень боялся, что придется окончить жизнь в доме престарелых, где не разрешается жевать табак и сквернословить. Теперь ему это не грозит…»