Ночной карнавал - Елена Крюкова

Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, яко же и мы…

Я не знала тогда, что такую же баланду я буду хлебать из подобной миски в далекой, хваленой Эроп.

В той Эроп, о которой мы, дети, мечтали, как о сказке, да сказкой она нам воистину и казалась.

Мадлен потянулась и открыла глаза. Утро. Одно из многих утр. И опять зима. Боже, как она любит лето! Жару! Солнце! Как прекрасно не кутаться в шубы, в меха, не пялить на ноги высокие теплые сапоги со шнуровкой и опушкой, не надвигать на глаза пушистую шапку, похожую на епископскую митру, сшитую из шкуры бедной чернобурой лисы или белого, как снег, песца, убитого метким выстрелом на далеком Севере! Меха привозят в Пари не только из Рус; из Нового Света, из Канады, с северных побережий Бретани, из далекой страны Лапландии, из легендарной Гипербореи, где сапфиры и аметисты грудами лежат под снегом — только потрудиться раскопать лопатой. За окном валил снег. Пари притих, наблюдая снегопад. Как во сне. Снег идет как во сне, и, значит, скоро наступит время карнавала. А Новый Год?.. Как это она забыла про Новый Год! Подарки!.. Дурни кавалеры не позаботятся о подарках. Им надо напоминать. Приказывать: купи мне то, притащи это. Хочу к празднику бонбоньерку с марокканским шоколадом!.. А от тебя — ожерелье из индийских агатов!.. А от тебя… что бы заказать тебе, старый медведь, лысый дурачила, — ты же сам говоришь мне, что я вернула тебя к жизни, так сделай же мне новогодний подарок!.. о, может, я в Новом Году уже не увижу тебя, хрыч, ты благополучно преставишься, как ты мне надоел… — купи мне розовое платье! Мечтаю о розовом платье… Все вы целовали мнея… а розового платья… никто не подарил мне… никто…

Утро, и гостей нет. И колокольчик безжалостной мадам еще не звенел. В зимнее утро старая ведьма дает девочкам поспать. Какое счастье. Кусок свободы. Кази и Риффи дрыхнут. Она может прогуляться. В булочную? Купить себе рогаликов, круассанов, пончиков, — от них толстеют, но зимой, в холода, можно есть все, с горячим чаем так чудесно сгрызть круассан с начинкой из взбитых сливок… Чай… глинтвейн… они с Риффи любят горячее… зимой они всегда варят себе грог, глинтвейн… Решено, она сейчас оденется, пойдет в булочную, побежит, — в своих сапожках на высокой шнуровке, в песцовой шапке… брат песец, там, на Севере, вольготно тебе жилось, ты бегал взад-вперед по тундре, а тут пуля возьми и просвисти… Удобно ли тебе на моей бедовой голове?.. ты у меня — моя белая корона… пуховая… как та, давняя, зима…

Все. Бред и сны пора заканчивать. День жесток и весел. А круассанов очень хочется. И глинтвейну тоже.

Мадлен накинула беличью шубку, нахлобучила шапку на брови, подхватила в руки сумку и выбежала на улицу, простучав по мраморной лестнице особняка высокими каблуками.

Пари дохнул ей в лицо запахом первого снега, молотого кофе, свежего хлеба. Пекарня и булочная находились рядом, в двух шагах. На светло-розовом, чуть голубоватом небе рассыпались перьями нежные, как прикосновения любящих рук, далекие облака. В витринах магазинов и лавок стояли наряженные, обмотанные блестящим дождем и серпантином елки, светились кошачьими глазами гирлянд и ламп, фосфоресцирующими шарами, золотыми рыбами, снежинками, усыпанными блестками, красными клубниками, обвернутыми в цветную фольгу орехами, пылающими огнем мандаринами. Новый Год! Рождество! Детское торжество! Мадлен забежала в булочную — там тоже стояла маленькая ель, топырила живые малахитовые ветки. Иглистые руки тянулись к Мадлен. Эта лесная красотка хочет, чтобы ей на шею надели еще одно украшение. Что ж! Мадлен, смеясь, сняла с шеи ожерелье из поддельных изумрудов и накинула елке на дерзкую ветвь. Зеленые камни резко, слепяще вспыхнули в свете люминесцентных ламп.

— О, мадмуазель с ума сошла!.. Наденьте опять!.. Заберите!.. Мы не можем принять такой роскошный подарок…

Толстая кондитерша и две гризеточки рядом с ней защебетали наперебой. Мадлен сморщила нос и отмахнулась, как от мух.

— Я не вам подарила, — сказала она строго, — а ей. Глядите, какая она красавица!

— Вы тоже, — прошептала маленькая продавщица, восторженно глядя на Мадлен снизу вверх.

— Три круассана! И торт, пожалуйста!..

— Да мы теперь бесплатно вам будем все отпускать… такие дорогие изумруды…

— Бросьте, это стекляшки, — улыбнулась Мадлен, деньги зазвенели об стол, она подставила сумку, засунула круассаны и роскошный многослойный торт — его в Пари почему-то звали «Император» — и выпорхнула на снежную улицу.

Теперь в будуар; горячий чай; веселая болтовня Риффи; громыхание ложечкой в чашке Кази… О, холодно!.. Скорей, скорей… Ноги мерзнут… Сапожки на собачьем меху… Надо графу заказать — пусть купит… Елки везде, за всеми стеклами, во всех окнах, окошках и оконцах, елки перед дверьми кафе и бистро, модных магазинов и крохотных галерей, под завязки набитых антиквариатом и дешевой, на потребу, живописью, — сверкающие, колючие, увешанные шишками, орехами, нугой, рахат-лукумом, ослепительными гирляндами елки, утыканные восковыми свечками, горящие светло и страстно, как образа в церкви, куда ходят молиться люди из земли Рус… Радость праздника! Не отнимешь. Ни за что. Скорей, скорей! Бежать! В тепло! Пусть ненавистная мадам… пусть эта постылая жизнь… она убежит из этого Дома тоже… когда-нибудь…

Ей под ноги упала, метнулась из-за угла — или сверху, с высокого этажа?.. откуда?.. она не поняла… — огромная кедровая шишка, облепленная цветной, розовой и золотой, фольгой. Шишка, величиною с голову ребенка… она могла бы расшибить ей лоб, висок!.. Она нагнулась, взяла шишку в руки. Глядела на подарок небес. Ощупывала его. Лайка перчатки нежно гладила выступы, где спали таинственные зерна, сладкие семечки. Шишка с древнего дерева кедр, из земли…

— Здравствуйте, дорогая Мадлен, на веки веков.

— Аминь, — закончила она и вскинула глаза.

Перед ней стоял офицер, с которым она танцевала на балу у короля.

— Боже! — только и могла она вымолвить.

Офицер взял ее руку и поднес к губам. Она, сведя брови, глядела, как он целует ее лайковую перчатку — сначала пальцы, потом ладонь, потом запястье. Потом берет и прижимает ее руку к своей щеке.

— Я думал о вас, — говорит он просто.

— Я тоже думала о вас, — отвечает она, и сердце ее колотится у горла. Сердце — воробей. Вороненок. Птица синица, она садится на еловую ветку, она поет на всю мертвую зиму о жизни, о счастье.

— Давайте торт и сумку, — он подхватывает у нее из руки поклажу. — Куда вы?

— Я?.. — Она задохнулась. — Зачем вы спрашиваете?.. Я — туда, куда и вы.