Четыре года в Сибири - Теодор Крёгер

Часть третья ЗАБЫТАЯ ДЕРЕВНЯ

Я становлюсь торговцем мехами

Постепенно в моей деятельности наступил застой. Все было организовано; я становился излишним. На весну у меня были на Никитино большие планы. Все же теперь, когда снаружи лежал снег, можно было вести себя только пассивно и просто ждать наступающих событий.

Я стал спокойным, необычно спокойным для самого себя. Я сидел, погрузившись в мысли, и размышлял... над чем, я и сам не знал.

У меня было слишком много бесполезного времени.

«Ты снова и снова должен говорить себе, что у меня есть так много бесполезного времени, что я должен его убить. Погрузись очень глубоко в прекрасные воспоминания. Старики и мы, заключенные, живут только воспоминаниями». Мой друг, великан Степан, часто говорил эти слова мне, когда мы оба были связаны цепями друг с другом. Он учил меня ожиданию. Ожиданию чего?... Ожиданию как раз... ничего. Где он был теперь? Где могла бы быть его Маруся? Сопровождает ли она его еще, или потеряла его из виду за это время?

Да, тогда приходилось ждать часами, целыми днями, можно было думать обо всем, также и о возможности побега, теперь, однако... не обо всем!...

Я добровольно отказался от этого, с самым полным воодушевлением, из самого глубокого убеждения!

Но теперь...?

Я должен снова ждать! Только я не могу думать обо всем! Мне придется научиться еще и этому. Научиться владеть собой и ждать!...

Теперь я мог иногда серьезно и долго смотреть Фаиме в глаза.

- Не печалься, не печалься, Петруша, подожди, пожалуйста, только лишь немного. – Так она каждый день снова утешала меня.

- Не печалься, нет, не печалься, только подожди немного, – я как эхо повторял ее слова, и у девушки снова появлялась ее таинственная, необъяснимая улыбка. Я знал, что она улыбалась, чтобы не заплакать.

- Если бы я смог научиться твоей улыбке, моя дорогая, я больше не был бы в своих глазах карликом!

Наступил день моего освобождения.

Фаиме, только она, снова и снова только она, никогда не устававшая, всегда заботящаяся обо мне, принесла его мне в своей детской ручке.

- Капитан разрешил тебе покупать шкурки в деревнях. Я говорила с ним. Я могу сопровождать тебя повсюду, куда бы ты ни поехал.

Как будто свалившись с неба, я стою и не могу поверить озорно смеющейся девчонке.

- Я – я могу покупать шкурки в деревнях?

- Да, Петр, теперь пусть глаза у тебя станут такими большими, как грецкие орехи. Разреши мне только сначала рассказать. Условия очень благоприятны. Два солдата, самые испытанные и самые надежные, постоянно должны сопровождать тебя. Ты должен заботиться о еде и питье для этих часовых. Ты осуществляешь все сделки от имени моих братьев, ты – их уполномоченный. Капитан получает, согласно твоему клятвенному обещанию, десятипроцентную долю от прибыли и больше ничего. Ты согласен с этим, Петр, или я сделала что-то не так?

- Мой капитан не потребовал клятвенного обещания, что я при этом не попытаюсь убежать?

- Нет, Петр, это совсем не было нужно! «Крёгер скорее бросит на произвол судьбы меня, чем поставит на карту жизнь своих товарищей своей попыткой побега. Его товарищи надеются на Крёгера, и он никогда в жизни не злоупотребит этим их доверием» – так я говорила ему, и он учел это, да, он должен был это учесть, Петр, так как это самая святая правда!

- Надежда... Доверие... никогда не злоупотребит... самая святая правда! Да, Фаиме, это правда и, все же, ... это так тяжело!

Я охватываю голову Фаиме обеими руками и смотрю ей в глаза. В их глубине, я вижу, они излучают великолепный свет. Только в этих черных, глубоких, таинственных глазах я видел этот свет...

Этот свет не позволил мне стать мерзавцем.

- Смотри, Петруша, теперь ты улыбаешься точно так же, как я. Ты научился нашей улыбке, все же...

Тут внезапно снова меня охватывает страсть к этой девочке. Я покрываю ее лицо поцелуями, я должен коснуться каждого места ее любимого тела и целовать, чтобы знать, что она принадлежит мне.

- Ты ведь теперь снова счастлив, Петр, любимый?

- Да, Фаиме, счастлив и силен!

Вечером нам позвонили в дверь. Ольга пошла открывать: это был Иван Иванович.

Добродушная, очень смущенная улыбка играла на его лице. Медленно он подал свою армейскую шинель и шапку служанке, отстегнул саблю, поставил ее аккуратно в стойку для зонтиков, снял перчатки, очень аккуратно положил их на стоячую вешалку, пригладил волосы и только потом, не смотря мне в глаза, протянул мне руку.

- Иван, я благодарю тебя. Я благодарю тебя от всего сердца!

- Ладно, ладно, Федя, я не мог иначе. Он сказал это так, как будто бы он должен был просить прощения у меня. Только когда он удобно устроился в кресле и несколько раз затянулся предложенной ему сигаретой, он добавил:

- Целыми днями я не мог смотреть Фаиме в глаза. Я знал, что она хотела бы меня кое о чем попросить. И при этом я точно знал, что однажды мне придется это сделать, что я не смогу отказать ее просьбе. Я пытался не попадаться ей на пути, снова и снова ничего не помогало, она буквально окружала меня. Даже ночью, во сне, ее черные глаза глубоко проникали в мою душу. Я знал эту девочку, когда она была еще ребенком. Мы все называли ее тогда «черным чертенком», потому что она была черной и проворной как черт. Мы все избегали ее, из-за ее странного взгляда. Только если ребенок смеялся, то ее глаза сияли как настоящие солнца, как сверкающие угли.

Сегодня она пришла ко мне. Спокойная, уверенная, неприступная. Она действительно стала другой. Она смотрела на меня так мило, и внезапно я, старый осел, не мог ей налюбоваться. Очень спокойно она говорила мне, как дети говорят со своим отцом, когда он не хочет разрешить им какую-то маленькую шалость: «Иван, будь добр и разреши это, как вознаграждение я положу мои руки тебе на щеки», так мне, по крайней мере, тогда показалось... и тогда... тогда я как раз согласился и сам был этому очень рад.

Она подошла ко мне, я не мог встать со стула, и действительно она положила мне руки на щеки, улыбалась и говорила своим немного глубоким голосом: «Это очень мило с вашей стороны, очень, очень любезно, я благодарю вас от всего сердца...». Она уже шла, а я все еще сидел. Странно, не так ли? Я был рад, что запах ее духов остался в моем безобразном кабинете, и я не хотел его проветривать, хоть в нем и было накурено. Ну, не скотина ли я, нет? И капитан сделал недружелюбное, усталое движение рукой.

- Дай мне, пожалуйста, хороший стаканчик, чтобы выпить!

Он осушил его одним глотком, новая сигарета зажглась, и теперь это снова был прежний, улыбающийся Иван Иванович.

Когда вошла Фаиме, он чрезвычайно осторожно взял ее правую руку обеими руками, склонился над ней с необычайной величавостью и поцеловал руку девочки.