Дайте им умереть - Генри Олди

— Доказательства, Кадаль? — наконец хрипло выдохнул из угла Рашид, однозначно демонстрируя свое бодрствование.

Рядом с хакимом тихо, почти беззвучно плакали на два голоса Лейла и Сунджан.

— Сколько угодно, Рашидик. Эпидемия самоубийств с применением огнестрельного оружия — слышал?

— Слышал. И ты сам понимаешь, что это слабый аргумент в пользу совершенно бредовой теории. С тем же успехом я могу предположить вмешательство зеленых псиоников, прилетевших на гравичайнике с этой… Альфы Змееносца!

— На здоровье. Передавай зеленым привет. И не забудь добавить, что почти всегда при акте суицида оружие взрывалось! Иногда потому, что самоубийца забивал ствол песком — зачем, кстати?! — а иногда и без всяких видимых причин.

— У меня двое корешей погибли, — неожиданно поддержал Кадаля телохранитель. — У них пушки прямо в руках взорвались, непонятно с чего. Песком забили? Им проще было бы в глаза себе песка насыпать! А еще тот гад, с «бастардом», в «Розарии»…

— По моим сведениям, из-за этой пакости и перемирие с хакасцами заключили, — буркнул Равиль, ковыряясь в бороде. — Оружие взрываться начало. И у тех и у других. Вплоть до полевых орудий. Пару раз вроде даже танки сами заводились, без экипажа — и прямой наводкой…

— Спасибо, господа. — Кадаль с суеверным ужасом посмотрел на пистолет, который все еще держал в руках, и спрятал оружие в карман. — Спасибо за искренность. Вы сами сказали это. Оружие хочет умереть. Все, целиком. Целое. Весь организм. И аура тотального суицида прессом давит на психику людей, заставляя их почувствовать виском беспощадный холод ствола, вжимающегося все сильней в податливую хожу… Извините, я заговорился. Теперь это давит и на меня. Повторю еще раз: оружие хочет умереть, но ему мешают. Мешаем мы, люди! Большинство, которое отказывается забивать песком ствол и совать его себе в рот; те, кто чистит, смазывает, разбирает и собирает, проверяет исправность пистолетов и ружей, налаживает ракетные комплексы, ремонтирует танки и пушки… Эти люди всегда рядом, они продлевают агонию умирающего, и поэтому оружие может умереть только вместе с нами, людьми — со всем Человечеством. Мы существуем вместе — и вместе уйдем.

— Ну, допустим, ты прав. — Голос хакима предательски дрожал. — Но почему оно хочет умереть? И при чем тут катаклизм, происшедший с нами, — стена вокруг мектеба, девочка, от которой зависит новый год?

— Извини, Рашидик, я не Творец. Я даже не Иблис, а потому не могу знать всего. Тем не менее свобода воли при мне, и я могу догадываться, строить предположения… Оружие мечтает о смерти, потому что все его существование — это непрекращающаяся пытка! Оно… оно страдает, господа! Страдает изначально, с момента сотворения, неся на теле клеймо проклятия! Ему больно стрелять.

И снова — тишина. Ветер за окном с трудом ворочает вязкие пласты сгустившегося воздуха. Шепчутся деревья; призраки копошатся в кустах и изредка счастливо блеют. Чуть потрескивает догорающая свеча. Лица тонут в бархатных тенях, превращаясь в сумрачные маски ночных демонов.

Тишина вглядывается в лица и передергивается.

— Тогда — почему оно все же стреляет? И почему — не стреляет здесь? И почему тебе все же удалась?.. — Слова Равиля ар-Рави тяжелыми каплями падают в омут молчания, и от каждого «почему?» по воде медленно расходятся круги.

Когда круги достигают Кадаля, доктор вздрагивает, как от пощечины, и вновь начинает говорить:

— Это муравейник, Равиль. Я уже говорил. Муравейник, одержимый жаждой самоубийства, нутром чувствующий финал — но все еще работающий. Мы, люди, заставляем его функционировать. А здесь… то оружие, которое попало на территорию мектеба, оказалось в положении муравьев, отрезанных от родного муравейника. Части, насильно отсеченные от Целого. Мы гораздо проще переживаем изолированность — и то, посмотри на нас… Теперь муравьи — сами по себе, смысл жизни исчез, и они перестали выполнять программную функцию! Люди принуждали работать Целое, через него воздействуя на части. Здесь этот механизм дал сбой — и пистолеты перестали слушаться. Ну а я… случай, совпадение обстоятельств, называй как хочешь! — я вошел в психический контакт с оружием! Словно с очередным наркоманом или шизофреником, чью фотографию мне подсунули, и ради всего святого, атабек, не начинай мне пенять, что я вновь кого-то вылечил бесплатно! Я соединился не с Целым, а лишь с исчезающе малой его частью — потерянной, несчастной, одинокой; я попытался помочь ей… ему — как помогал до этого больным людям! В результате я стал для него Целым. Он выстрелил, защищая меня. Он знал, что ему будет очень больно, что часть его при выстреле погибнет (полагаю, это в определенном смысле напоминает аборт или выкидыш!), но другого выхода не оставалось. Он не мог снова потерять Целое и оказаться в одиночестве — и муравей укусил, подобно пчеле вырывая с жалом часть брюшка… Ради меня.

Доктор Кадаль увлекся и не заметил, как Большой Равиль подал Альборзу какой-то знак. Доктор еще говорил — а телохранитель, с неожиданной для его комплекции легкостью и быстротой, уже скользил к Кадалю через комнату. Заподозривший неладное Рашид предупреждающе крикнул — поздно, крик пропал втуне. Обманчиво небрежный, но при этом ювелирно точный удар швырнул доктора на пол, и Альборз-пахлаван грозно завис над Кадалем, не спеша доставая нож из потайных ножен.

На лице Кадаля, скрытом от Рашида и Лейлы, зато прекрасно видном Альборзу и Равилю, вкрадчиво приблизившемуся сбоку, возникло удивленно-обиженное выражение — и лезвие ножа, поймав блик свечи, сверкнуло прямо в глаза золотой Равилевой курице. Лицо доктора Кадаля почти мгновенно затвердело, встопорщившись проволокой бородки, и правая рука метнулась к внутреннему карману, зажив на миг собственной жизнью.

Дальше все происходило очень быстро.

Даже профессионал-телохранитель не успел заметить, в какой момент в руке Кадаля возник пистолет и когда доктор успел снять «гюрзу» с предохранителя. Черный зрачок уставился Альборзу точно в лоб — и Кадаль лишь на долю секунды замешкался, прежде чем нажать на спуск.

Ничтожно малый отрезок времени, миг изумления человека, понимающего, что приручил тарантула.

Но этой доли секунды хватило шейху Равилю, чтобы пнуть доктора ботинком в предплечье. Оглушительно шарахнул выстрел, пуля с визгом вошла в стену, отколов кусок штукатурки. Пронзительно завизжала Лейла; Сунджан же, напротив, зажала рот обеими ладонями.

Альборз-пахлаван попятился, невольно ощупывая свои обгоревшие волосы.

Опоздай шейх…

— Все в порядке, доктор, — принужденно рассмеялся Равиль, излучая дружелюбие в опасной для здоровья концентрации. — Это была проверка. Всего лишь маленький эксперимент. Извини, дружище: я должен был убедиться, действительно ли оружие слушается тебя — или произошла случайность, а твоя стройная теория никоим образом не соотносится с суровыми буднями. Не сердись…