Дайте им умереть - Генри Олди

«Устроились, — с удивившим его самого раздражением подумал Рашид, хмуро изучая игру теней. — Костры, луна… пикник. Каникулы, однако…»

Отголоски истерики еще бродили в хакиме, затихая с большой неохотой, и было противно думать о том, что он, аль-Шинби, стал похож на Улиткины Рожки — только на прошлые Улиткины Рожки, а не на того монументального надима, каким был Исфизар на кафедре.

Однако при любых обстоятельствах оставаться в одной комнате с Кадалем и его криминальными приятелями Рашид не мог.

После всего, что случилось…

За спиной послышались шаги. Лейла… посетите меня в моем одиночестве… «Господи, — взмолился Рашид, чувствуя затылком робкое дыхание девушки, — Творец-с-сотней-имен, клянусь чем угодно: выберемся отсюда, я первым же делом женюсь на ней! Ребенка родим… девочку. Господи, ведь все, по горло, под завязку — сколько ж можно?!»

Данный обет странным образом успокоил хакима, словно обещание зарегистрировать у сепахдар-факиха[36] брак с Лейлой могло каким-то образом помочь выбраться из западни.

— Хаким Рашид… пожалуйста, пойдемте к костру. Смотрите — вон Валих с близняшками…

Сунджан, увязавшаяся за своей взрослой подругой, просительно тронула Рашида за рукав.

— Пошли, а?

Это Лейла. Ну что ж, пошли… Вы правы, девочки, — все лучше, чем торчать на крыльце и есть себя поедом.

— А он им ка-ак даст! Раз — голова наземь, два — руку отрубил, два с половиной — насквозь проткнул! Они бежать, а он следом и все рубит, рубит…

Все было ясно. Валих Али-бей увлеченно пересказывал близняшкам бар-Ханани последнюю серию бесконечной эпопеи Чэна-в-Перчатке.

— А тут сбоку подлетает Фальгрим и давай полосовать! Крутит восьмерку и ревет на всю степь: «Не воздам Творцу хулою!..» А двуручник его, эспадрон, так и свищет!

— Эспадон, — машинально поправил хаким, скосившись в сторону первого костра, где сидел хайль-баши в компании старухи, девчонки и новенького гуляма. Нет, краденого меча отсюда видно не было. «А вдруг сломала?» — Рашид поразился спокойствию, с которым он воспринял эту мысль.

— Что?

— Эспадон, говорю. Эспадрон — это сабля такая, а лоулезский двуручник — это эспадон. Без «р». И восьмерки им не крутят — тяжел больно. Придурки твой сериал снимали, парень. И знаешь, кто самый главный придурок?

— Кто, хаким Рашид?

— Вот-вот, именно хаким Рашид. В самую точку попал.

Шестиклассник Валих — худенький, жилистый мальчишка, совершенно не похожий на гиганта-дядю, — озабоченно заморгал.

Молодому Али-бею было неясно, как воспринимать заявление хакима.

— Твой хаким принимал участие в съемках сериала «Чэн-в-Перчатке», — усмехнулась Лейла, глядя мимо покрасневшего аль-Шинби. — Можешь преисполниться гордости.

— Ну да? — не поверил мальчишка. — Кого ж вы там играли, хаким Рашид?

Под пристальным взглядом детских глаз Рашид почувствовал себя неудобно. Самое время заявить, что играл самую главную роль… наиглавнейшую.

Порубленных врагов в госпиталь возил.

— Там в этих… в титрах написано, — подала голос Сунджан. — В конце, когда песню поют, так и написано: «Рашид аль-Шинби, магистр истории, консультант». Я однажды прочитала.

Разумеется, Валих Али-бей сроду не читал титров любимого сериала, но отстать от девчонки он не мог.

— А-а-а… ну да, конечно! Хаким Рашид, а почему вы никогда об этом не рассказывали?

— Не знаю, Валих. Стыдился, наверное.

— Чего?!

На лице Фаршедвардова племянника было отчетливо написано, что он, Валих Али-бей, доведись ему хоть краем прикоснуться к истории Чэна-в-Перчатке уже трезвонил бы об этом замечательном факте на всех перекрестках.

— Чего? Пожалуй, того, что я хотел как лучше, а вышло как всегда. Жвачка. Ложь и бессмыслица. Действительно, тогда проще сунуть правду, подобно мечу, между стволами кизила и налечь всем телом…

— Как эта… Сколопендра, — добавила Сунджан.

— И пусть бы себе ломала, — безапелляционно заявил Валих. — Тоже мне ценность: железяка ржавая! На любой свалке таких горы валяются!

— Горы? — прищурился Рашид. — Может, и горы… Только вот эта ржавая железяка скорей всего и есть тот самый эспадон Гвениль, которым твой Фальгрим в сериале рубился! Настоящий… или другой лоулезский двуручник. Поди покрути таким восьмерку! Зато волос на воде им и вправду рубили, было такое развлечение у лордов Лоула… И носили его не в ножнах за плечом, а просто на плече. Без ножен.

Валих недоверчиво наморщил лоб.

— Это как оглоблю, что ли? Ну, вы, хаким Рашид, и скажете! На спине его носили, чтоб рукоять из-за плеча высовывалась, — и как только враги, так сразу, со свистом…

— Ты, парень, хоть раз бы попробовал задуматься: как его при эдакой длине из ножен выхватывать? Возьми швабру, проверь! Он же длиннее перехвата руки! Умники хреновы! Я им еще на съемках сто раз говорил, а они: нам лучше знать, что нужно массовому зрителю! Теперь вижу — действительно лучше!

— Здесь дети, Рашид, — предупредительно бросила Лейла.

— Дети! Везде дети! И все смотрят, как герой вырезает подчистую сотни, тысячи врагов, как они падают марионетками, не вызывающими ни сострадания, ни отвращения… Ничего! Что ж удивляться, если ребенок вырастает, и слово «убить» связано теперь для него с механическим процессом, голым действием без привкуса страха и реальной смерти! Помнишь, Валих, полмесяца назад: я выхожу на крыльцо, а ты скачешь вокруг бар-Ханани и орешь благим матом: «Убить! Убить! Убить тошнотиков!» Помнишь?!

Фаршедвардов племянник отвел взгляд — с памятью у него проблем не было.

— Правда нужна, правда… как кровь толчком выхлестывается из раны, заливая тебе лицо, как рукоять меча срывает с ладони мозоль, и боль обжигает тебя, но воздух уже поет под клинком! Да, я сам ни разу не испытывал ничего подобного, но я хотел, я мечтал, а они — они никогда даже не задумывались, какая она, правда!

— Хаким Рашид, — хором вмешались близняшки бар-Ханани, — хаким Рашид, а какая она, правда?

— Про Чэна-в-Перчатке, — добавил Валих, разглядывая собственную ладонь.

Словно мозоли от рукояти искал.

— Правда… не знаю. Но хотел бы знать. Или придумать.

— А ты придумай. — Лейла тронула хакима за плечо.

— Придумать? Что ж, давайте попробуем… Рашид присел у костра и некоторое время глядел в сердцевину пламени.

— Мы встретились с харзийцем за угловой башней Аль-Кутуна, — слова рождались сами, словно их подсказывал кто-то, целую вечность дожидавшийся этого часа, заставляя голос наполняться чувственной хрипотцой, — в одном из тех грязных и узких переулков района Джаффар-ло, которые подобны нитям старого темляка — спутанным и лоснящимся.