Река прокладывает русло - Сергей Снегов

— А чем строительство хуже фабрики? — возразил дядя Федя. — Я вчера Сашку встретил, помнишь, рыжего? Ничего, говорит, не жалуюсь, не хуже, чем на старом месте.

Они некоторое время молчали, облокотившись о перила помоста, потом измельчитель засмеялся.

— Этот высокий, худой, Закатов, что ли, — смех один! Ничего толком не понимает, даром что инженер. Я, конечно, давно видел, что грязь в динамик натекает, да молчал: меня не спросили, без меня и расхлебывайте. А он, знаешь, бегает, то за провод ухватится, то в прибор полезет, то обеими руками в волосы вцепится. И бормочет: «Все ясно! Все ясно!» А что ему ясно? Как в темной ночи плутал. За того, приятеля твоего, не скажу — толковый мужичок. Как он на меня налетел — молодец! Думал, по шее кулаком огреет. Ну, я бы ему сдачи дал! Так и решил: полезет в драку, — я его ключом газовым!

— Хвастайся! — сурово сказал дядя Федя. — Душа, небось, в пятки ушла!

— Слово даю, дядя Федя! Ты не смотри, что я худой, дело не в жире. И другой, толстый, Галан, тоже с понятием человек. Настоящего работягу мы понимаем.

— Приборов вы не понимаете, — вздохнул дядя Федя. — Куда сегодняшний день идет, не видите.

— Очень даже видим, — возразил уязвленный измельчитель. Больше всего ему хотелось теперь оправдаться от обвинения в отсталости. — Возьмите этот пескомер — никто против него слова не скажет. Толковая штучка! Посмотришь на него — и сразу видишь, сколько у тебя песков крутится; не нужно на классификатор бегать. Или звукомер. То же ухо, только побольше, мы понимаем. Вот я тебе скажу: оборудуйте нам все мельницы звукомерами и пескомерами, спасибо скажем. А автоматика, точно, лишнее — и без нее работа идет, никто не жалуется.

19

Лубянский представил Лескова трем пожилым людям, сидевшим в кабинете. Это была бригада специалистов, присланная из министерства, — профессор Шрамов, кандидат наук Тройкин, руководитель сектора производственной автоматики Гронберг. Приезд бригады был неприятен Лескову вообще, особенно неприятно ее сегодняшнее появление: приходилось забрасывать наблюдение над работой исправленного регулятора и идти парадом по фабрике — хвастаться будущими достижениями, скрывать нынешние затруднения. Он с облегчением узнал, что предварительная беседа уже состоялась. Лубянский ознакомил бригаду с историей работ по автоматизации фабрики, не забыл упомянуть и о бурном партийном собрании. («Только после того, как было сломлено сопротивление маловеров и ленивцев, не желающих переходить на новые методы работы, удалось по-настоящему развернуться!»). Теперь оставалось показать бригаде регуляторы в действии, для этого и пригласили Лескова.

Выходя из кабинета, Лубянский шепотом спросил:

— Выяснили, что случилось с этим чертовым регулятором?

— Выяснили, ничего, — ответил Лесков. Лубянский так удивился, что заговорил громко:

— Как ничего? Ведь он немыслимо барахлит!

Лесков нетерпеливо отмахнулся.

— Ничего, все в порядке. Потом объясню.

Они шли из цеха в цех, осматривали новую аппаратуру, проходившую испытания. Объяснения давал Закатов; он развернулся, каждый прибор лаборатории в его изложении представал как открытие в технике.

Лубянский шепнул Лескову, посмеиваясь от возбуждения:

— Знаете, Александр Яковлевич, как Савчук принял комиссию? Вот уж мамонтово обхождение! Даже не понимает, что сегодня он им нагрубит, а завтра они его в официальном докладе разнесут. Вначале все шло честь честью: улыбался, руки жал, даже погордился немного: первая все-таки фабрика в стране, которая переходит на автоматику. Он не дурак, понимает, что немалый капитал можно на этом нажить. А потом его вдруг прорвало. Профессор Шрамов просит: «Не могли бы вы пройти с нами по цеху, очень интересно узнать ваше мнение о каждом регуляторе». Он отваливает все с тою же улыбкой: «Не до автоматов, товарищи, у меня план по концентратам проваливается, пусть этими пустяками товарищ Лубянский занимается — его начинание!»

Лесков знал, что в этом месяце фабрика плана не выполнит, один измельчительный цех со своими мощными резервами шел в норме. Одолевавшие Савчука заботы были Лескову понятны.

— Прав он, все эти показные обходы — пустяки, я их иначе не расцениваю, — ответил Лесков.

Лубянский возразил, уязвленный:

— Боюсь, он имел в виду не обходы, а саму автоматизацию — москвичи так его и поняли.

Через час профессор Шрамов в кабинете Лубянского подводил итоги первым впечатлениям. Он был объективен, это Лесков сразу признал — многое москвичам понравилось, со многим они не соглашались.

— Вам было бы легче, если бы вы связались с центральными институтами, — указал он. — Во всех лабораториях Союза сейчас бьются над сходными задачами, а к чему такая разобщенность? Вы слишком громоздкую ношу навалили себе на плечи, если и вытянете ее, то не очень скоро. Мы, конечно, широко оповестим о вашем опыте другие заводы министерства.

Это было резонно, Лесков не возражал против любой помощи, готов был и сам оказать ее. Он согласился представить москвичам письменную информацию о своих работах.

Он шепнул Закатову:

— Писать будете вы: что-что, а расписывать вы умеете.

Закатов был так обрадован похвальным отзывом московских специалистов о его приборах, что даже не рассердился.

На другое утро Лесков явился на фабрику раньше всех: он страшился новых неожиданностей. Регулирование шло исправно, мельница показывала максимальную производительность. Сухов встретил его злобным взглядом — норовистый измельчитель не скрывал своих чувств. Еще вчера Лесков серьезно подумывал о рапорте Савчуку; он не оставил мысли убрать Николая Сухова подальше от опытной мельницы. Повинуясь внезапному порыву, Лесков поступил совсем по-иному. Он дотронулся рукой до плеча отвернувшегося измельчителя и сказал:

— Товарищ Сухов, послушай, это же глупо: чего ради мы враждуем?

Измельчитель мрачно слушал, он не уходил, но и не поворачивался лицом, Лесков продолжал еще горячее:

— Чепуха какая-то! Должны бы помогать один другому, а не наскакивать с кулаками.

Сухов угрюмо отозвался:

— Я, к примеру, кулаками не машу, хотя сдачи всегда могу… А помощника ты уже нашел — Алексея. Видать, оттого, что он за мной не угонится, ты в нем великого специалиста открыл. Твое дело, конечно. Я скажу прямо: Николай Сухов только тебе как мастер неизвестен, другие о нем наслышаны. Без автоматики проживу, своими руками.

Он протянул Лескову ладони, глаза его гордо глянули в лицо Лескову. И тут Лесков вдруг нашел единственные слова, способные тронуть душу этого человека:

— Нет, Николай, неправда — я о тебе тоже слышал. И, как все, одно хорошее. Скажу по-честному: надеялся, что подружимся. А почему-то не выходит — или я к тебе не подошел, или ты не понимаешь наших задач.

Сухов глядел по-прежнему замкнуто и высокомерно, но Лесков знал, что лед сломан. Измельчитель сказал ворчливо, без прежней вражды:

— Задачи, говоришь?. Задачи я понимаю, может, лучше твоего. Вон расхвастались: максимальная производительность, лезвие ножа! Смех — столько крику. А где он, максимум? С собственной автоматикой не справляетесь!

Лесков с изумлением слушал его.

— Позволь, разве ты считаешь, что у нас не максимальный режим? Ты берешься поднять его выше?

Измельчитель кивнул головой.

— Берусь. На твоих глазах, чтоб сам увидел, кто таков Николай Сухов. В руки настоящие взять твои приборы — тогда они чего-нибудь будут стоить.

Лесков сейчас же решился:

— Ладно, отдаю автоматику в твои руки, показывай, что еще можно сделать.

Они шли к щиту. Измельчитель хмурился. У щита он потребовал:

— Только так: раньше растолкуй мне все рычажки и стрелки, что к чему. Я мнение свое составил, теперь надо проверить.

Лесков тут же убедился, что «мнение» Сухова было правильно — он хорошо знал, как действует регулятор. И не торопился, повторял в уме показанные ему операции, передвигал рычаги так осторожно, словно мог сломать их поспешным движением: он уважал эти хрупкие и могущественные в своем действии части прибора. Потом Сухов пошел настраивать процесс. И это делал иначе, чем Лесков или Закатов, даже не так, как Алексей. Лесков залюбовался его движениями. Николай словно рисовал картину, а не регулировал мельницу: он, подбегал к ней, вслушивался и всматривался, потом подходил к щиту и передвигал рычаги на миллиметр, на полмиллиметра, касался пальцами, словно мазки клал. И на каждое прикосновение его пальцев механизмы отвечали невидным глазу изменением подачи руды, мельница — неслышным уху изменением шума. Пораженный Лесков видел, что Николай уходит за признанную границу; та самая заветная область — «лезвие ножа» — была у него дальше, они, оказывается, не достигали ее. Мельница работала тяжело, на низком, рычащем басе, гигантские массы песков вздымались из классификатора — мощный, уверенный ход, ровный ход, подлинный максимум был и в этом глухом грохоте мельницы и в песках, что наполняли ее, не забивая, — нужно было удивительно знать процесс, удивительно владеть им, чтобы так его вести.