Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов

о друзьях по сибирской ссылке. Первым делом вспомнили Оскара Энгберга. Он, как и уговаривались, поселился в Выборге. Токарь на заводе. Отвечает на письма. Съездил в Кенигсберг за «Искрой». Жаль, что Шаповалова подсек ревматизм. Кажется, надолго. И всего обиднее, что так быстро «влетел» в Тифлисе Курнатовский. Видать, не поберегся. Да с его характером это, пожалуй, и невозможно: рысаку нелегко возить телегу тяжеловоза. В каких условиях он сидит — никто не знает. Недавно еще раз написали кавказским друзьям, чтобы помогли ему. При его здоровье это безотлагательно необходимо. А вот с Лепешинскими в Пскове хорошо: верны слову, активны.

— В последнее время что-то и они приуныли, — досадливо проронила Надежда.

— Уверен — это временно. Так, легкая хандра, — Владимир Ильич отпил глоток чая. — Лапоть не подведет.

— И мы не сидели без дела. — Зинаида Павловна, отодвинув чашку, выбралась из-за стола. — В Томске — прокламации, уличная манифестация. Представьте себе — три тысячи человек! Полиция даже в набат ударила!

— Об этом мы уже напечатали в «Искре». Для Сибири — большое событие. А Глеб Кржижановский прислал нам одну-единственную корреспонденцию о жуликах на Сибирской магистрали, разворовавших миллионы — Владимир Ильич ткнул пальцем в сторону передней, где курил гость. — Единственную заметку! На большее, видите ли, не хватило времени. — И, улыбнувшись, смягчил голос: — Это я ему по-дружески.

— Узнаю тебя, Брут! — крикнул Глеб Максимилианович из передней. — И на правду не обижаюсь. Но дай, Володя, срок.

— История нам не дает большого срока. Это, Глебася, надо помнить.

— Сибиряки еще покажут себя! — продолжала Зинаида Павловна. — В Томском университете до самых каникул шумели беспрерывные сходки.

— О студентах я пришлю письмо одного волгаря, — пообещал Кржижановский, входя в кухню. — Может, пригодится для газеты. Он там описывает, как через Самару проследовало вагонов двадцать пять со студентами, высланными в Сибирь. Это взбудоражило город. А одна партия подъехала к Челябе с красным флагом на крыше вагона.

— А какую песенку они распевали! — подхватила Зинаида Павловна и потрясла кулаком. — Про то, как министру просвещения Боголепову влепили пулю. Ты же поэт — должен помнить. Читай.

— Сейчас, сейчас, — Кржижановский встал. — Начало не помню. А второй куплет такой:

В министерскую траншею

Залетел снаряд

И попал министру в шею, —

Это за солдат.

Ордена, чины и ленты —

Целый воз наград.

Вот награда от студентов.

Я ужасно рад!

— Непременно пришли, Глебася, полностью, — попросил Владимир Ильич.

В передней залился звонок.

— Это Мартов, — сказала Надежда и пошла открывать дверь.

3

Осень оборвала с каштанов ржавые листья. Дворники смели их в кучи на асфальтовых тротуарах.

Ульяновы и Кржижановские шли по улице прогулочным шагом. Навстречу им шел веснушчатый мальчуган с ранцем за плечами; поравнявшись с кучей, слегка разметанной ветром, обошел вокруг нее, ногой пододвинул крайние листья в ворох. Направился к следующей куче. Все четверо оглянулись на него. Он и ту подворотил.

— Не распинал, — заметила Зинаида Павловна. — Немецкая аккуратность! С детских лет!

— Педагогам есть о чем подумать, — отозвался Владимир Ильич, перекинув взгляд с Кржижановской на свою жену.

Вот и последние дома предместья. Прямая дорога, проложенная между шеренгами пирамидальных тополей, еще не утративших зеленого наряда, вывела за околицу. По одну сторону в просветах между тополями виднелись сады с румяными яблоками на ветках, по другую — поля с желтыми квадратами пшеничной стерни, с малахитовыми клеверищами. Далеко впереди в сизой дымке дремали горы, принакрытые снежными одеялами.

— Манят они к себе, — сказала Надежда. — Как Саяны из нашей Шуши. Где-то там Тироль. Хочется съездить. В жизни не видала снежные горы вблизи.

— Дай срок, — съездим, — пообещал Владимир Ильич, широким жестом указал Кржижановскому на окрестности дороги. — Обычно мы гуляем вот здесь. Стараемся уйти за фруктовые сады, забраться подальше в лесок, где подичее и народу поменьше. Иногда хочется развести костерок, как бывало в Сибири, а нельзя. Строгости. Частные земельные владения, черт бы их побрал. Тут, Глебася, чай не вскипятишь — приходится всухомятку обходиться бутербродами. Или запивать пивом из горлышка бутылки. Пиво у них, надо отдать должное, везде отличное. Да мы сейчас отведаем.

И он, тронув Кржижановского за локоть, повел гостей к загородному ресторану, приютившемуся среди садов неподалеку от дороги.

— Примечательное место! Мы его узнали во время знакомства с демонстрацией по-немецки!

— Демонстрация была не какая-нибудь своевольная, а с разрешения полиции!

— Полиции?! — переспросил Кржижановский. — Это как же так?

— А вот так! Немецкий Maifeier[18]. — Под рыжеватыми усами Владимира Ильича плеснулась саркастическая усмешка. — Прочитали мы в газетах про эту маевку — пошли посмотреть. Восторженные, приподнятые: наш первый праздник за границей! Сейчас, думаем, увидим, как полощутся на ветру красные знамена, полотнища с лозунгами, услышим радостный песенный поток. Чему-то научимся — в «Искру» напишем. И вместо боевой демонстрации увидели… обывательщину! Идут вразвалку тихие бюргеры. С женами, с детишками. Будто к теще да к бабушке в гости. Поджаренных колбасок откушать!

— Понимаешь, Зинуша, идут и молчат как рыбы! Видимо, полиция так велела!

Та молчаливая демонстрация напомнила Ульяновым прогулку глухонемых и пробудила недоумение. До того дня им думалось: немецкое социалистическое движение выросло и окрепло. Рабочее движение давнее. Так где же революционные ветры? Где же борьба с бернштейнским реформизмом? А ведь у них есть Бебель, которого Энгельс называл самой ясной головой во всей немецкой социал-демократии. Есть Клара Цеткин, многое воспринявшая от Энгельса. Есть молодой Карл Либкнехт. Светлые умы. Энергичные деятели. Им удалось создать миллионную партию, которая держится за десяток своих испытанных политических вождей, ценит их. Это большой плюс. Есть чему поучиться. Но уж очень немцы увлеклись парламентаризмом. И даже Бебель как-то обронил слова против баррикад, опасаясь, что в век скорострельных пушек и нового типа ружей восставшие будут «перестреляны, как воробьи». А дело-то в тех, кто стоит у замков пушек. Пушки могут стрелять и со стороны баррикад…

Во время этого разговора с друзьями, продолжавшегося уже за столиком в дальнем углу полупустого ресторана, Ульяновы сожалели, что у них нет непосредственных впечатлений от немецкого рабочего класса. Вынужденные всячески оберегать тайну издания «Искры» в Германии и жить нелегально, они опасались встречаться с кем-либо из местных социал-демократов и удерживали себя от посещения рабочих собраний. И, в свою очередь, их, русских эмигрантов, никто не навещал. Лишь однажды побывала у них Роза Люксембург, жарко вспоминавшая родную Польшу.

— Чинно и благородно прошли эти, так сказать, демонстранты по улицам