Наваждение - Екатерина Мурашова

– Да, Соня?

– Ты скоро уедешь…

– Ну да… – Матвей опустил подбородок, густого медного оттенка волосы сзади приподнялись, обнажив тонкую мальчишескую шею с продольной ложбинкой. – Мы же все вместе так решили: мама Вера, ты, я… Я поеду в Екатеринбург, поступлю в инженерное училище. Я должен учиться. Отец этого хотел бы, и мама хочет…

– Мама Вера оставила бы тебя при себе и пристегнула булавкой к своей юбке, будь у нее хоть малейшая для того возможность, – резонно заметила Соня и тут же виновато-лукаво улыбнулась. – А на инженера поехала бы учиться Стеша. Хоть сейчас…

– Да, у нашей мелкой явный талант к механике. Жалко, что девчонкам нельзя инженерами стать! – засмеялся Матвей.

Соня оторвала от стекла замерзший, мокрый палец и медленно погладила им ложбинку на шее Матвея. Юноша вздрогнул и замер, напрягшись. В застывшем воздухе словно прозвенел колокольчик.

Девушка и весь мир ждали, но ничего не произошло.

– Матюша… Ты помнишь? – медленно спросила она.

– Всегда, – хрипло, словно перемогая боль, ответил Матвей.

– Но что это значит?

– Если бы я знал!!

– Но ты скажешь мне, когда узнаешь? Поймешь?…

– Конечно, Соня… Конечно, скажу…

Василия Полушкина можно было бы счесть красивым мужиком. Высокий, статный, хорошей формы рот, нос, серые, внимательные, чуть близорукие глаза, аккуратно выгнутые брови. Портили все темные, бурые веснушки, которые круглый год пятнали не только нос и скулы, но и все лицо, включая едва ли не губы и даже оттопыренные уши.

Впрочем, к внешности своей Василий Викентьевич относился вполне равнодушно, почитая из мужских достоинств куда более красоты физиономии – деловитость, годовой доход и успех в различных предприятиях. В этом он уж много лет оставался на высоте, сохранив и по мере сил преумножив доставшееся от батюшки-подрядчика наследство. Последние годы жизни, особливо после смерти своего давнего друга-конкурента Ивана Гордеева и бегства старшего сына Николаши, батюшка Василия от подрядных дел почти отошел, увлекся постом, молитвой, поездками по монастырям да старцам и прочими богоугодными делами. Младший сын, с детства мечтавший о занятиях наукой в столице империи, безропотно взвалил на себя семейное дело и, как выяснилось позже, будучи от природы и научных занятий вдумчив и скрупулезен, обнаружил к нему вполне достаточную сноровку.

Веру Михайлову он уважал давно, причем именно как делового человека, будучи едва ли не единственным в Егорьевске и Мариинском поселке мужчиной, который когда-то и по сей день остался вполне равнодушен к ее женским, змеиного разлива, чарам.

Временные деловые соглашения у них случались и раньше. Полноценных совместных предприятий не было доселе ни разу. Пока был жив престарелый сожитель Веры, некоронованный король приишимской тайги, остяк Алеша, никакой нужды в постоянных партнерах у Веры Михайловой не могло быть по определению. С его смертью все должно было измениться, хотя вечно невозмутимая Вера вела себя так, словно не изменилось ничего. Кроме того, что теперь на поселковом кладбище она обихаживала, давая пищу неутихающим много лет слухам (впрочем, Веру многие поселковые считали ведьмой, и все нелестные слухи о ней передавали шепотком, три раза оглянувшись и перекрестившись), три могилы: своего невенчанного мужа Матвея Александровича Печиноги (отца Матвея-младшего); разбойника и беглого каторжника Никанора (по тем же слухам – отца Стеши, младшей дочери Веры) и остяка Алеши, с которым она жила все последние годы его жизни.

Нынче затеянный фактической хозяйкой Мариинского поселка разговор обещал быть интересным. Василий, не признаваясь себе, ждал его с нетерпением. Доселе, согласно советам отца и матери, во всех делах он вел себя крайне осторожно, и авантюрно-исследовательская часть его натуры фактически много лет находилась под спудом. Может быть, именно сейчас настало время выпустить ее оттуда? Ведь, в противоположность его собственным, почти все предприятия остяка Алеши и Веры Михайловой были крайне рискованными, изменяли окружающую жизнь и приносили деньги и удачу…

Увидев в Верином кабинете Ивана Притыкова, который, сидя в кресле и закинув ногу за ногу, листал какой-то журнал, Василий заинтересовался еще больше.

Ванечка Притыков, внебрачный сын егорьевского отца-основателя Ивана Гордеева, покинул Егорьевск около восьми лет назад после какой-то темной истории, в которую была замешана его мать Настасья – бывшая любовница Ивана Парфеновича, и егорьевский урядник Загоруев.

Уехав на Алтай вместе со своей зазнобой, вдовой казачкой и двумя ее сыновьями, Ваня, по-видимому, вполне использовал унаследованную от отца деловую хватку. За недолгие годы он сумел как-то подняться на ноги в полудиких краях и организовал на Алтае свое дело, связанное сначала с добычей и переработкой графита, воска, дегтя, медвежьей желчи и других редких лекарственных средств. Говорили, что наладить сбыт и связи ему помогла сведущая в медицине Надя Коронина, которую он, в свою очередь, снабжал деньгами и припасами. Потом, когда ее муж, Ипполит Михайлович Петропавловский-Коронин, вышел из острога, и супруги поселились в Екатеринбурге, бывший ученый связал своего бывшего ученика с кем-то из своих знакомых в Петербурге и Москве. Иван сначала приобрел пароход, а потом, когда ввели в строй железную дорогу, продал его, совершив на нем с грузом графита, дегтя и медикаментов крайне удачный рейс из Обской губы через Европу в Санкт-Петербург. Теперь Иван, по слухам, взял в аренду несколько медно-цинковых месторождений и советовался с Корониным о планах организации какого-то химического производства. За это время казачка, с которой Иван венчался немедленно по прибытии на Алтай, родила ему еще не то трех, не то четырех сыновей.

– Иван Иваныч!

– Василий Викентьич!

Мужчины по-родственному обнялись, чувствительно и с удовольствием постучав широкими, натруженными ладонями по широким спинам. По обстоятельствам оба почти не знали друг друга на текущий момент, но оба же полагали, что, раз отцы дружились, так и сыновьям надо держать марку, пока дело не потребовало обратного.

– Как дела? Как сыновья? – улыбнулся Василий, по слухам зная наверняка, чем можно доставить удовольствие Ивану.

– Растут, как на подбор. Грибы-боровички.

– Сколько ж их всего? Прости, запамятовал…

– Шестеро! – не удержавшись перед старым знакомцем, Иван расплылся в совершенно мальчишеской, искренней и восторженной улыбке. – Двое Лушиных, и четверо наших. Да мы не различаем…