Голубой Марс - Ким Робинсон

И все же она что-то видела, а перед наступлением темноты ей постучали в дверь. С дрожащим, как марсоход на рессорах, сердцем она подбежала к окну и выглянула наружу. Там стояли какие-то фигуры, такого же цвета, как окружающие их камни, и махали руками. Люди.

Это оказалась группа Красных экотажников. Когда они вошли по ее приглашению внутрь, то сказали, что узнали ее марсоход по описанию людей из убежища Темпе. Они как раз надеялись с ней пересечься и поэтому были счастливы: смеялись, болтали, ходили по салону, прикасались к ней. Молодые высокие местные с каменными клыками и сияющими юными глазами, среди которых были и азиаты, и белые, и негры. И все были счастливы. Она узнала их, видела на горе Павлина – не кого-то конкретно, но как группу. Молодые фанатики. И по спине Энн пробежал холодок.

– Куда вы направляетесь? – спросила она.

– В Ботаническую бухту, – ответила одна девушка. – Собираемся разрушить лаборатории Уайтбука.

– И станцию Буна, – добавила другая.

– О нет! – воскликнула Энн.

Они умолкли и внимательно на нее посмотрели. Точно как Касэй и Дао в Ластфлоу.

– Что вы имеете в виду? – спросила девушка.

Энн сделала глубокий вдох и попыталась сообразить.

– Вы были в Шеффилде? – спросила она.

Они кивнули, поняв, что она имеет в виду.

– Тогда вы и так должны понимать, – медленно проговорила она. – Нет смысла пытаться воссоздать красный Марс, проливая кровь по всей планете. Мы должны найти иной путь. Но не можем делать это, убивая людей. И даже убивая животных и растения, взрывая машины. Это не сработает. Это все погубит. Так люди ничего не поймут, понимаете? От этого никто не выиграет. Даже станет хуже. Чем больше мы делаем таких вещей, тем более Зелеными становятся они. А мы таким образом отдаляемся от своей цели. И если мы это знаем и все равно делаем, значит, мы предаем свою цель. Понимаете? Мы делаем это только ради того, чтобы справиться со своими чувствами. Потому что мы злимся. Или чтобы ощутить риск. Нам нужно найти другой способ.

Они смотрели на нее, не понимая, раздражаясь, поражаясь, чувствуя презрение. Но слушая внимательно. Все-таки перед ними была Энн Клейборн.

– Я не знаю точно, каким должен быть этот другой способ, – продолжила она. – Не могу вам сказать. Но думаю… что с этого нам следует начать работать. Это должно быть что-то наподобие Красной ареофании. Ареофанию всегда рассматривали как что-то, относящееся только к Зеленым, с самого начала. Думаю, так получилось из-за Хироко, потому что она стала первой, кто сформировал ее суть. И она первой воплотила ее в жизнь. Так что понятие ареофании всегда было смешано с viriditas. И все же на это нет никаких причин. Мы должны это изменить – иначе никогда ничего не добьемся. Нужно создать Красный культ этих мест, такой, чтобы каждый смог научиться его чувствовать. Красность первозданной планеты должна стать силой, противодействующей viriditas. Мы должны добавить своих красок в этот зеленый цвет, пока он не сменился каким-то другим. Каким-нибудь цветом, который вы видите в этих камнях, – в яшме или в офите. Вы же понимаете, что я имею в виду. Я о том, чтобы заставить людей выйти на местность, может быть, показать горы, дать увидеть, что это такое. О том, чтобы расселиться там, повсюду, установить права собственности и распоряжения землей – так мы сможем защищать интересы земли, и им придется нас слушать. Также надо утвердить права кочевников, права ареологов, права скитальцев. Вот что может означать ареоформирование. Вы понимаете?

Она замолчала. Молодые люди слушали ее внимательно и были озабочены – либо состоянием ее рассудка, либо тем, о чем она говорила.

– Мы уже когда-то обсуждали нечто подобное, – сказал молодой человек. – И кое-кто уже этим занимается. Иногда мы и сами этим занимаемся. Но мы все же считаем активное сопротивление необходимым. Иначе нас просто подомнут под себя. Тогда все станет зеленым.

– Если мы их подкрасим, то нет. Прямо изнутри, в том числе изнутри самих Зеленых. Но саботаж, убийства… все это только на руку Зеленым, поверьте, уж я такое видела. Я борюсь с ними столько же, сколько вы, и я все это видела. Из-за ваших нападок они становятся лишь сильнее.

Молодого человека это не убедило.

– Они дали нам шестикилометровый предел, потому что боялись нас, потому что мы были движущей силой революции. Если бы мы не боролись, наднационалы до сих пор бы повсюду заправляли.

– Тогда противник был другой. Когда мы боролись с землянами, это произвело впечатление на марсианских Зеленых. Но когда мы боролись с Зелеными, их это разозлило. И они стали более Зелеными, чем когда-либо.

Группа сидела в молчании, задумавшись и, может даже, придя в уныние.

– Но что тогда нам делать? – спросила седовласая женщина.

– Отправляйтесь на какую-нибудь территорию, которой грозит опасность, – предложила Энн. Она указала рукой на вид за окном. – Даже здесь неплохой вариант. Или куда-нибудь поближе к шеститысячной границе. Поселитесь там, постройте город, сделайте из него главное убежище, пусть он станет прекрасным местом. И туда мы потом спустимся с гор.

Это не вызвало у них воодушевления.

– Или поезжайте в города и организуйте туры, создайте правовой фонд. Показывайте людям природу. Подавайте в суд на каждое их предложение что-то изменить.

– Черт, – молодой человек потряс головой. – Звучит отвратительно.

– Ну и пусть, – ответила Энн. – Неприятную работу тоже придется сделать. Но нам нужно победить их изнутри. Проникнуть в их мир.

Унылые лица. Они сидели и обсуждали то, как жили сейчас, то, как хотели жить. Что могли сделать, чтобы первое превратилось во второе. Говорили о том, что, когда война закончилась, жить как подпольщики стало невозможно. И так далее. Они часто вздыхали, иногда плакали, упрекали и ободряли друг друга.

– Поехали со мной завтра, посмотрите вблизи на это ледяное море, – предложила Энн.

На следующий день группа подпольщиков отправилась вместе с Энн на юг по шестидесятой долготе. Кхала, как говорили арабы, – пустая земля. С одной стороны, здесь было красиво, и нойский горный ландшафт наполнял их сердца чувствами. С другой, экотажники вели себя тихо и покорно, точно паломники при каком-то неопределенном мрачном обычае. Они подъехали к крупному каньону, который назывался Ступенью Нилокерас, и спустились в него по широкому и неровному природному съезду. К востоку лежала покрытая льдом равнина Хриса, еще один рукав Северного моря, от которого, похоже, нельзя было спастись. На юге находилась борозда Нилокерас, служившая краем комплекса каньонов, начинавшегося далеко на юге, в огромной впадине каньона Гебы. Этот каньон был со всех сторон закрыт, но его проседание, как теперь считалось, случилось из-за прорыва водоносного слоя чуть западнее, в верхней части каньона Эхо. Тогда по Эхо хлынуло неимоверное количество воды, прямо к западному краю плато Луна, в результате чего образовался высокий крутой утес Эхо-Оверлука, а потом в нем образовался прорыв, и вода устремилась по нему, разорвав большую излучину каньона Касэй и вырезав глубокий канал в низинах Хриса. Это был один из крупнейших прорывов воды в истории Марса.

Сейчас Северное море уже достигло Хриса, и вода заполняла нижние концы Нилокераса и Касэя. Плоская возвышенность – кратер Шаранова – напоминала гигантскую башню, гнездившуюся на высоком выступе этого нового фьорда. А посреди фьорда находился длинный узкий остров, один из лемнискатных островов, образованных древним наводнением и теперь снова превратившихся в острова, выделяющихся своим красным цветом на фоне белого льда. В будущем этот фьорд должен был стать даже лучшей гаванью, чем Ботаническая бухта: у него были крутые стены, но в них то тут, то там имелись уступы, которые могли стать портами. Хотя, конечно, по каньону Касэй сюда проникал бы неприятный западный ветер, порывы которого не пускали бы сюда корабли из залива Хриса…

Как странно. Она вывела молчаливых Красных на съезд, по которому они выбрались на широкий уступ к западу от ледяного фьорда. К тому времени уже наступил вечер, и, когда они вышли из марсоходов и стали спускаться к заливу, как раз начался закат.

Когда солнце уже опускалось за горизонт, они стояли тесной печальной кучкой перед одиноким ледяным блоком метров четырех высотой, чьи подтаявшие выпуклые формы были гладкими, словно мышцы. Они стояли таким образом, что солнце находилось за ледяным блоком и светило сквозь него. С обеих сторон блока яркий свет отражался от зеркального мокрого песка. Словно предостерегая. Неоспоримо, по-настоящему – к чему это их побуждало? Они стояли и молча смотрели на закат.

Когда солнце скрылось, Энн отделилась от группы и сама поднялась в свой марсоход. Она оглянулась на склон: Красные все еще были там, завороженные. Казалось, среди них находилось белое божество, подкрашенное оранжевым, как неровная белая гладь ледяной бухты. Белое божество, медведь, бухта, дольмен из марсианского льда – океан останется здесь навсегда, такой же реальный, как камни.