Голубой Марс - Ким Робинсон

– Но мы не стали этого делать. И сейчас быть Красным – это значит стремиться сохранить первичные условия среды, насколько это возможно, в рамках ареофании – то есть проекта создания биосферы, которая даст людям свободу пребывания на поверхности – ниже определенного уровня. Вот что теперь значит быть Красным. И таких Красных много. Думаю, ты тревожишься оттого, что думаешь: если ты хоть чуточку изменишься, это станет концом для всего Красного движения. Но это движение сильнее тебя. Ты основала его и задала направление, но никогда к нему не принадлежала. Если бы ты была одной из них, никто бы не стал тебя слушать.

– Они и не слушали!

– Кое-кто все же слушал. И многие слушали. Красные будут существовать независимо от того, что сделаешь ты. Можешь уйти на покой, стать кем-нибудь совершенно другим, стать лимонно-зеленой – но Красные останутся. Они даже могут стать более Красными, чем ты когда-либо себе представишь.

– Я представляла их себе Красными, насколько это возможно.

– Это все альтернативные варианты. Мы проживем один из них и останемся жить дальше. Процесс нашей с этой планетой соадаптации продлится тысячи лет. Но мы здесь. И в каждый момент тебе стоит задавать вопрос: а чего не хватает сейчас? И работать над принятием текущей реальности. Это нормально, это жизнь. Тебе нужно представить свою жизнь тут.

– Не могу. Я пыталась, но не получается.

– Тебе правда стоит выйти и посмотреть. Устроить прогулку. Увидеть все вблизи. Хорошенько посмотреть на ледяные моря. Но не только. Тогда естественно в тебе начнется противоборство. Но это не всегда плохо, ты только взгляни для начала, а? Осознай. А потом подумай насчет того, чтобы подняться в горы. На Фарсиду, Элизий. Подъем в горы – это как путешествие в прошлое. Твоя задача – познать тот Марс, который выживает, несмотря ни на что. Это настоящее чудо. Перед большинством людей не ставится таких чудесных задач, как эта. Тебе просто повезло.

– А тебе?

– Что мне?

– У тебя какая задача?

– У меня какая задача?

– Да. Твоя задача.

– …Ну, не знаю. Говорю же, я завидую твоей. Мои задачи… запутаны. Помогать Майе и самому себе. И всем остальным. Все улаживать… Еще я хотел бы найти Хироко…

– Ты долгое время был нашим мозгоправом.

– Да.

– Больше сотни лет.

– Да.

– И так и не дал каких-либо результатов.

– Ну, мне все же нравится думать, что я немного помог.

– Но это твой надуманный вывод.

– Пожалуй.

– Ты действительно считаешь, что люди начинают проявлять интерес к психологии, потому что у них самих проблемы с психикой?

– Таково общепринятое мнение.

– Но тебе никто никогда не вправлял мозги.

– О, у меня были свои психотерапевты.

– И помогли?

– Да! Весьма. Действительно помогли. Я имею в виду… сделали все, что было в их силах.

– Но ты не знаешь своей задачи.

– Нет. Хотя я… я хочу домой.

– Куда это – домой?

– В том-то и проблема. Тяжело, когда не знаешь, где твой дом, да?

– Да. Я уж думала, ты останешься в Провансе.

– Нет-нет. То есть Прованс – мой дом, но…

– Но сейчас ты летишь обратно на Марс.

– Да.

– Ты решил вернуться.

– Да…

– Сам не знаешь, что делаешь?

– Не знаю. Зато ты знаешь. У тебя есть дом, и это бесценно! Тебе следует об этом помнить, не отказываться от этого дара и не считать его обузой! Глупо так считать! Это дар, черт возьми, бесценный, бесценный дар, понимаешь меня?

– Я подумаю над этим.

Она покинула убежище на старом, прошлого века метеорологическом марсоходе, высокой квадратной штуковине с роскошным водительским отсеком наверху, оснащенным окном. Передней частью он был похож на экспедиционный марсоход, в котором она в первый раз ездила на Северный полюс с Надей, Филлис, Эдвардом и Джорджем. А поскольку она провела в таких машинах тысячи дней, то поначалу у нее сложилось впечатление, что сейчас она снова занимается чем-то обыденным, согласующимся с остальной ее жизнью.

Но она двинулась на северо-восток, вниз по каньону, до дна мелкого безымянного канала на шестидесятой долготе. Эта долина была высечена после прорыва небольшого водоносного слоя в позднюю амазонийскую эру[26], вылившегося в ранее существовавшее русло по нижележащим склонам Большого Уступа. Разрушения, которые причинило это наводнение, все еще были заметны из-за обрывов стен каньона и чечевицеобразных островков коренной породы, выступающих на дне канала.

Теперь ведущего на север прямо в ледяное море.

Она выбралась из машины в ватном костюме, маске с углекислым газом, очках и ботинках с подогревом. Воздух был разреженным и прохладным, несмотря на то что на север шла весна – Ls=10°, М-53. Холод и ветер, неровные линии низких пухлых облаков, плывущих на восток. Либо уже начинался ледниковый период, либо, если Зеленые своими усилиями его предотвратили, «год без лета», каким был 1816-й на Земле, когда мир охладился от извержения вулкана Тамбора.

Она вышла к берегу нового моря. Тот находился у подножия Большого Уступа, в Земле Темпе, во впадине среди древних гор, простирающихся на север. Темпе, судя по всему, избежала вскрытия северного полушария, так как находилась примерно на противоположной стороне от точки Большого удара, который, как теперь считало большинство ареологов, пришелся на долину Храд, что севернее Элизия. И в итоге – побитые горы, нависающие над покрытым льдом морем. Скалы напоминали поверхность плещущегося красного моря, а лед – прерии посреди зимы. Здешняя вода, как сказал Мишель, была здесь с самого начала, когда-то даже на поверхности. Такое было трудно постичь. Ее мысли путались, бросаясь в разные стороны, причем все в одночасье, – это походило на безумие, но не было им. Она знала разницу. Гул ветра не разговаривал с ней тоном лектора Массачусетского технологического, и ей не сдавливало грудь, когда она пыталась дышать. Ничего такого. Скорее, ее мысли метались в ускоренном темпе, обрывочные и непредсказуемые, как стая птиц надо льдом, рисуя зигзаги в небе при сильном западном ветре. О, она чувствовала то же самое – как ветер подталкивает ее, а этот новый разреженный воздух играет с ней, словно лапа огромного животного…

Птицы неустанно боролись с вихрем. Она стояла и наблюдала за ними – поморники, охотящиеся над темными прожилками открытой воды. Полыньи служили выходом к огромным объемам жидкой воды, что скрывалась подо льдом; она слышала о непрерывном канале подледной воды, теперь охватывавшем всю планету и выдающемся на востоке поверх старой Великой Северной равнины, образуя на поверхности редкие полыньи, которые затем остаются жидкими на какое-то время, будь то час или неделя. Подводная температура, даже несмотря на холодный воздух, повышалась от затопленных мохолов и тысяч термоядерных взрывов, устроенных наднационалами на стыке столетий. Эти бомбы были помещены глубоко в мегареголит, предположительно – чтобы не допустить распространения их радиоактивных осадков, но от теплового излучения это не спасало: импульсы проходили через породы и не стихали годами. Нет уж, Мишель, конечно, мог говорить, что это все вода, присущая Марсу, но в этом новом море было не много естественности.

Энн взобралась на гребень, откуда открывался лучший обзор. Вот он, лед – по большей части ровный, но кое-где колотый. И безмятежный – будто бабочка, сидящая на ветке, – казалось, его белизна могла вдруг подняться вверх и упорхнуть. По движению птиц и облаков можно оценить силу ветра: все смещалось к востоку, и только лед оставался неподвижен. Ветер с низким шумом скреб по миллиардам мерзлых каменных граней. Он будоражил участки серой воды, и каждый его порыв отмечался рябью, и чем сильнее он дул, тем большей чувствительностью отвечала вода. И под этой соприкасающейся с ветром поверхностью – планктон, криль, рыба, кальмары. Энн слышала, что в рыбных питомниках производили морских созданий предельно короткой антарктической пищевой цепочки, а потом выпускали их в море. Населяли его.

Поморники кружили над головой. Одно их облачко ринулось вниз куда-то вдоль берега, за скалами. Энн подобралась к ним поближе. Вдруг она увидела их цель в расщелине на краю льда: почти съеденные кем-то остатки тюленя. Тюленя! Труп лежал на тундровой траве, в укрытии песочных дюн, за каменистым гребнем, уходящим под лед. Среди темно-красной плоти, окруженной белым жиром и черным мехом, проступали кости. Все было разорвано и открыто небу. Глаза выклеваны.