Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цветовую гиперболу можно видеть не только в обозначении одного цвета названием другого, но и в цветовой номинации того, что вообще цвета не имеет. Это прежде всего относится к изображению пространства.
Семантика дальности, бесконечности, потенциально свойственная обозначению синего, опирается на фразеологизированные традиционно-фольклорные эпитеты в словосочетаниях синее море, синее небо и проявляется в сочетаемостных сдвигах, т. е. в тех случаях, когда определяемый компонент не является номинацией или, по крайней мере, прямой номинацией водного или небесного пространства:
И тучи оводов вокруг равнодушных кляч,
И ветром вздутый калужский родной кумач,
И посвист перепелов, и большое небо,
И волны колоколов над волнами хлеба,
И толк о немце, доколе не надоест,
И желтый-желтый – за синею рощей – крест,
И сладкий жар, и такое на всем сиянье,
И имя твое, звучащее словно: ангел
(I: 293);
Над синевою подмосковных рощ
Накрапывает колокольный дождь.
Бредут слепцы калужскою дорогой, –
Калужской – песенной – прекрасной, и она
Смывает и смывает имена
Смиренных странников, во тьме поющих Бога
(I: 271–272).
В следующих контекстах речь идет именно о море и о небе, однако перифрастическая номинация включает в себя такие обозначения пространства, которые на языковом уровне не сочетаются с прилагательным курсив:
Как по синей по степи
Да из звездного ковша
Да на лоб тебе да…
– Спи,
Синь подушками глуша
‹…›
Шаг – подушками глуша.
‹…›
Смерть подушками глуша
(II: 165);
Не естся яблочко румяно,
Не пьются женские уста,
Всё в пурпуровые туманы
Уводит синяя верста
(П.: 17);
Синие версты
И зарева горние!
Победоносного
Славьте – Георгия!
(II: 38).
В первом примере из стихотворения «Колыбельная» употребление слова синь в структурном параллелизме Синь подушками глуша ‹…› Шаг ‹…› подушками глуша ‹…› Смерть подушками глуша показывает, что Цветаева включает в понятие моря («синей степи») цвет, движение, бесконечность. Сочетание одного и того же деепричастия глуша со словами синь, шаг и смерть указывает не только на зрительно-звуковую синестезию, но и на связь чувственных представлений с ощущением бесконечности-абсолюта. Чувственное представление пространства через цветовую гиперболу находит наиболее лаконичное выражение в сочетаниях синяя верста и синие версты. Соединение синего с красным, принципиально важное в поэзии Цветаевой, наиболее четко обозначено в заключительных строках поэм «На красном коне» и «Молодец»:
Доколе меня
Не умчит в лазурь
На красном коне –
Мой Гений
(П.: 105);
Зной – в зной,
Хлынь – в хлынь!
До – мой
В огнь синь
(П.: 180).
Цветаева создает образ синего пространства и включением слова синий в некоторые сочетания со значением ‘синие глаза’ (вспомним, что у Цветаевой образы черных и желтых глаз связаны более с цветовой символикой, чем с прямым цветообозначением).
Гипербола цветообозначения может приводить к уничтожению цветового значения слова, что хорошо видно на окказиональной цветаевской семантике слов лазурь и лазорь и их производных. Эти слова тесно связаны по своей стилистической окраске с фольклорной поэтикой, где их цветовая семантика принципиально неопределенна (Голубева 1970: 105–107). Частое употребление этих слов в фольклоре, но не в обиходном языке, можно объяснить тем, что при фольклорном цветовом алогизме (Аленький мой беленький цветочек, розовый, лазоревый василечек) слово лазоревый обычно означает предельность качества (Хроленко 1977: 95). В литературную традицию, преимущественно поэтическую, слова лазурный, лазоревый вошли в начале XIX века, уже практически утратив номинативную функцию: в них содержалась не столько понятийная, сколько эстетическая информация (Алимпиева 1984: 128).
У Марины Цветаевой находим именно гиперболическое употребление слов с этим корнем: так, в строке из поэмы «Автобус» Господи, как было зелено, / Го́лубо, лазорево! (III: 754) наречие лазорево распространяет свой признак неопределенности на оба соседних слова, и на основе этого признака в дальнейшем происходит преобразование фразеологизма молодо-зелено – преобразование не словесное, а интонационное и семантическое:
Отошла январским оловом
Жизнь с ее обидами.
Господи, как было молодо,
Зелено, невиданно!
(III: 754).
Символом молодости слово лазоревый является и в стихотворении «Молодость моя, моя чужая…»: Полосни лазоревою шалью (II: 65). Так как речь идет о молодости ушедшей или уходящей, «лазоревое» оказывается связанным с понятием утраты, нереальным в настоящем и будущем – сказочным.
Лазоревый или лазурный цвет как знак высшей степени качества в произведениях Цветаевой преимущественно связан с обозначением небесного или морского пространства как стихии. При этом лазурь нередко является метафорой духовного стремления и пути в запредельность. Слова лазурный, лазоревый часто употребляются именно в перифрастических названиях моря или неба:
Горе! Горе!
Лютый змей!
Из лазоревых горстей
Дарственных твоих – что́ примем,
Море, море? Было синим.
Вал, как старец, поседел
(III: 625);
Не камень! – Уже
Широтою орлиною –
Плащ! – и уже по лазурным стремнинам
В тот град осиянный,
Куда – взять
Не смеет дитя
Мать
(II: 29).
Развивая значение предельности (а у Цветаевой и запредельности) признака, слово может утрачивать прямую семантическую связь с обозначением пространства благодаря крайнему абстрагированию метафоризируемого члена:
Не разведенная чувством меры –
Вера! Аврора? Души – лазурь!
Дура – душа, но какое Перу
Не уступалось – души за дурь?
(III: 755).
В поэме «Переулочки», написанной по мотивам былины «Добрыня и Маринка», слово лазорь, обозначая высоту и запредельность, другую землю, другой мир, а
