Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что́ вы делаете, карлы,
Этот – голубей олив –
Самый вольный, самый крайний
Лоб – навеки заклеймив
Низостию двуединой
Золота и середины?
(II: 281).
В этом примере из стихов о Пушкине голубое является гиперболическим обозначением сразу двух цветов: смуглого и оливкового, а сравнительная степень прилагательного эту гиперболу усиливает еще больше.
В произведениях Цветаевой гиперболизирующая функция наиболее активно проявляется у синего цвета. Синее представлено гиперболой черного, белого и серого, во всех случаях с активизацией архаических значений слова синий. В ранних древнерусских памятниках письменности это слово употребляется в трех основных значениях: 1) ‘сияющий, блестящий’: синие молнии (на историческую первичность этого значения указывает этимология слова с корнем -си-); 2) ‘темный, цвета пепла’: синее мгле, под синие оболока; 3) ‘черный’: синя яко сажа (Суровцева 1964: 90–95).
Гиперболическое обозначение черного синим отчетливо представлено в следующем контексте:
Вкрадчивостию волос:
В гладь и в лоск
Оторопию продольной –
Синь полунощную, масть
Воронову. – Вгладь и всласть
Оторопи вдоль – ладонью
(II: 123).
Синее как гипербола черного существует и в современном русском языке – в прилагательном иссиня-черный, эксплицитно не выражающем значение блеска, но потенциально такое значение содержащем. Приведенный контекст обнаруживает связь слова синь с первичным этимологическим значением сияния, блеска через слова в гладь и в лоск.
Гиперболическое обозначение белого синим представлено в таких контекстах Цветаевой, в которых первичное основание гиперболизации (сияющее белизной) утрачена. Это цветообозначение оказывается связанным преимущественно с образами смерти и сна:
1. Томики поставив в шкафчик –
Посмешаете ж его,
Беженство свое смешавши
С белым бешенством его!
Белокровье мозга, морга
Синь – с оскалом негра, горло
Кажущим…
(II: 282);
2. Аминь,
Помин,
Морская Хвалынь.
Синь-Савановна
(П.: 114);
3. Так в воздухе, который синь –
Жажда, которой дна нет.
Так дети, в синеве простынь,
Всматриваются в память.
(II: 194).
Однако во всех приведенных примерах связь синевы со смертью и сном неоднозначна. В стихотворении о Пушкине (1) гиперболизированная мертвенная белизна вообще отрицается гиперболизированной жизнеутверждающей белизной – белым цветом зубов смеющегося негра, подобно тому как «белокровье мозга» отрицается «белым бешенством» – предельным проявлением аффекта. В контексте всего стихотворения можно видеть противопоставление разных символических значений белого цвета друг другу, а также их переинтерпретацию в соответствии с системой ценностей мира Цветаевой: 1) белое как положительная характеристика с точки зрения обыденного сознания и как отрицательная характеристика с точки зрения Цветаевой (Черного не перекрасить / В белого – неисправим! – II: 281); 2) белое как символ бесстрастия (белокровье мозга) и как символ аффекта, обнаруживающийся во фразеологизмах довести до белого каления, белая горячка, а в стихотворении Цветаевой – в сочетании белым бешенством; 3) белое как символ смерти (морга синь) и белое как сияние, блеск, символ радости (образ белозубого смеющегося негра). В таком противопоставлении прямых, переносных, символических и фразеологически связанных значений максимальное напряжение связано с гиперболическим обозначением белого синим. Во втором контексте сочетание Синь-Савановна, входящее в многочисленный ряд подобных окказиональных апеллятивов, мотивировано не только образами смерти, но и образами морских и небесных (в контексте всего стихотворения) просторов: смерть в этом стихотворении имеет прямую, многократно мотивированную связь с пространством – далью, глубиной, высотой. Образы синего пространства и служат поэтому мотивацией обозначения белого (смерти) синим.
При употреблении слова синий и его производных значение ‘серый’ реализуется в произведениях Цветаевой сочетаниями, в которых оно определяет дым, ладан, тучи, сталь, клинок, рельсы. Гиперболичность при обозначении дыма, ладана, туч, часто связанная у Цветаевой с элементами фантастики, мотивирована изображением сгущенной, темной субстанции:
Память о Вас – легким дымком,
Синим дымком за моим окном.
‹…›
Двери – с петлей! Ввысь – потолок!
В синий дымок – тихий домок!
(I: 411).
Синие тучи свились в воронку.
Где-то гремит, – гремят!
Ворожея в моего ребенка
Сонный вперила взгляд
(I: 348).
При обозначении металлических предметов наиболее активно проявляется связь синего цвета с блеском, со способностью отражать свет. Возможно, это происходит потому, что стальной цвет, реально связанный с блеском металла, не нашел в русском языке выражения в собственно цветовом наименовании. Относительное прилагательное стальной еще отчетливо сохраняет связь с названием металла. Поэтому слово синий в этой функции неизбежно образно, хотя может быть и вполне соотносимо с реальным цветом стали при определенном освещении.
Эффект металлического блеска у Цветаевой нередко метафоризируется глаголами:
В некой разлинованности нотной
Нежась наподобие простынь –
Железнодорожные полотна,
Рельсовая режущая синь!
‹…›
Растекись напрасною зарею
Красное, напрасное пятно!..
Молодые женщины порою
Льстятся на такое полотно
(II: 208–209);
Двусторонний клинок, синим
Ливший, красным пойдет… Меч
Двусторонний – в себя вдвинем.
Это будет – лучшее лечь!
(II: 219).
Глагольная метафора режущая синь, основанная на языковой метафоре – фразеологизме резать глаза (о чрезмерной яркости, блеске) в контексте усилена фонетически – анафорическим повтором первого слога слов рельсовая и режущая. В следующей строфе метафора продолжена картиной самоубийства под колесами поезда, образом крови, пролитой «режущей синью»: художественный образ мотивирует языковую метафору через метафору индивидуально-авторскую, связанную с исконным значением слова синий ‘режущий глаза чрезмерным блеском’.
Во втором контексте причастие ливший образовано от инфинитива лить, но на семантической основе глагола отливать в его переносном значении ‘иметь какой-нибудь отлив, т. е. дополнительный оттенок, в который переходит основной’ (MAC).
