…Ваш маньяк, Томас Квик - Ханнес Ростам

Ян Ульссон соглашается с этой точкой зрения:

— Мы проделали огромную работу, Андерс Эрикссон и я.

Тема разговора ему явно неприятна, однако он не прячется от трудных вопросов. Сам он считает, что суд Йелливаре был введен в заблуждение, поскольку многие обстоятельства, говорившие против рассказа Квика, не были представлены суду. Он имеет в виду стопку с водкой, странную возню вокруг реконструкции, а также радиоприемник убитых супругов, найденный в Виттанги. И еще он имеет в виду мешок с мусором, наглядно иллюстрирующий, что Квик понятия не имел, как на самом деле произошло убийство.

— Задним числом я подумал, что мне следовало сказать это на суде. Но вместе с тем — хотя это, конечно, отговорка — я ведь выступал в качестве свидетеля-эксперта, который должен отвечать на вопросы, а не делать собственные выводы. Я ожидал вопросов об этом со стороны адвоката защиты, но с той стороны была полная тишина.

Из опыта Ян Ульссон знал, что адвокат защиты обычно цепляется ко всем неясностям в уликах, поэтому пассивность Клаэса Боргстрёма оказалась для него полной неожиданностью.

— «Он же должен спросить меня про мешок с мусором?» — подумал я. — Ведь о нем все было написано в протоколе осмотра места происшествия. Должен быть адвокат, который все ставит под сомнение, — это совершенно необходимо, — говорит криминалист.

Ульссон рассказывает, что вместо этого их с Эрикссоном очень хвалили после их общего выступления.

В протоколе судебного заседания я читаю, что и Свен-Оке Кристианссон оказался там, чтобы свидетельствовать о достоверности показаний Квика. Клаэс Боргстрём спросил его, существует ли вероятность того, что речь идет о ложном признании. Кристианссон ответил, что «не было выявлено никаких фактов, которые бы подтверждали, что со стороны Квика последовало ложное признание».

Удивительное совпадение — как раз в эту минуту в суд поступил факс, в котором содержалось длинное и подробное письмо от судебного психолога, предупреждающего о возможности ложных признаний и ложных воспоминаний. Факс был передан председателю суда.

Репортер криминальной хроники и эксперт по Квику Губб Ян Стигссон так передал это событие в газете «Дала-Демократен», вышедшей на следующий день.

«На некоторое время возникло замешательство, когда судьи, прокурор и защита обсуждали, как поступить с письмом. Тут взял слово Квик:

— Я считаю, что мы вообще не должны его рассматривать. Если какой-то шарлатан из Эльмхульта посылает сюда какую-то бредню, то ей место в мусорной корзине!

Требование было принято!»

Очевидно, что в зале суда ненадолго возникло оживление в связи с этим элегантным решением по поводу «шарлатана из Эльмхульта». Однако автором письма являлся доцент из Стокгольма Нильс Виклунд, специализировавшийся на психологии свидетельских показаний.

Нильс Виклунд сохранил свое письмо, которое суд решил отправить в мусорную корзину, и показывает его мне, когда я навещаю его. Оно заканчивается предупреждением о тех характерных чертах ложного признания, на которые суд должен обратить внимание.

«…Если пациент долгое время не имел воспоминаний о фактических событиях и о них сообщается, что они были „восстановлены“ во время психотерапевтического процесса, тогда велик риск ложных воспоминаний.

Существуют ли аудио— или видеозаписи тех бесед, когда затрагивались воспоминания? В этом случае следует проанализировать возможный процесс влияния на них. В противном случае терапевт может сам не понимать, как его взаимодействие с пациентом приводит к появлению ложных воспоминаний.

Существует ли независимое подтверждение подозрений с другой стороны, нежели со слов самого пациента (отпечатки пальцев, ДНК, улики?)? Если подозрения подтверждаются только словами самого пациента, следует проанализировать, не было ли их содержание получено из других источников — например, из СМИ.

Если существует риск ложных воспоминаний, вызванных психотерапией, то показания пациента должны быть отправлены на экспертизу психологу, имеющему университетское образование по психологии свидетельских показаний. […] Если воспоминания, вызванные психотерапией, не подвергнувшиеся такой экспертизе, ложатся в основу судебного решения, существует риск неверной оценки.

С уважением,

Нильс Виклунд,

сертифицированный психолог,

доцент судебной психологии,

специалист по клинической психологии».

В последний день процесса произошло нечто необычное — подсудимому Томасу Квику была предоставлена возможность произнести собственную речь, обращаясь к суду, слушателям и журналистам. Он поднялся и стал зачитывать, держа перед собой, шесть мелко исписанных листов формата А4.

— Во время данного процесса мы пережили и увидели доказательства жестокости, для многих непостижимой, преступления с самыми жуткими ингредиентами, — начал Томас Квик дрожащим голосом, готовый, кажется, вот-вот расплакаться.

Ян Ульссон рассказывает, что выслушивал эту ханжескую речь Квика, обращенную к общественности, с чувством нереальности происходящего. Квик продолжал:

— То, что я скажу, не должно восприниматься ни как защита тех деяний, которые совершил этот сумасшедший, ни как квазипсихологическое рассуждение по поводу них, ни как жалкое стремление вернуть себе человеческую ценность.

Квик рассказал о детстве в холодном, лишенном эмоций родительском доме, которое и сделало его убийцей. Когда он повествовал о своем постоянном страхе и стремлении к смерти в детском возрасте, некоторые из слушателей заплакали.

Ян Ульссон обеспокоенно заерзал, переводя взгляд то на Квика, то на плачущих слушателей, то на председателя суда Роланда Окне.

— «Почему он не велит ему прекратить?» — подумал я. — Это было так отвратительно! Казалось, что зал суда превратился в молельный дом.

Когда эмоциональная речь была закончена, суду пришлось сделать перерыв, прежде чем адвокат Боргстрём смог выступить со своей заключительной речью.

Клаэс Боргстрём был согласен с прокурором, что вина Квика убедительно доказана во время основного судебного заседания и что единственной мыслимой мерой является продолжение лечения в судебно-психиатрической клинике.

Решение суда огласили 25 января 1996 года. Томас Квик был осужден за свое второе и третье убийство. Его приговорили к продолжению лечения в судебно-психиатрической клинике.

В отношении Сеппо Пенттинена и других неоднократно слышались обвинения в нарушении клятвы в ходе процессов по делу Томаса Квика. Как бы там ни было, этот вопрос уже никогда не будет рассматриваться в суде. Всякие мыслимые преступления в этой области уже неактуальны. Срок давности по возможному нарушению клятвы в суде Йелливаре вышел в январе 2006 года.

Между тем можно с уверенностью констатировать, что существовало несколько обстоятельств в отношении убийства на Аккаяуре, которые не были представлены суду, в то время как другие были представлены в искаженном виде.

Единственным доказанным орудием убийства четы Стегехюз был их собственный нож для разделки мяса. Несмотря на пятнадцать допросов Томаса Квика общим объемом семьсот тринадцать страниц, он так и не сумел описать, как выглядел этот нож. Этот факт, являющийся существенным недостатком его рассказа, так и не был доведен до сведения суда.

На суд произвело сильное впечатление, когда Сеппо Пенттинен в своих свидетельских показаниях заявил, что Квик уже на первом допросе «смог создать детальный эскиз места стоянки». Это было правдой, однако Пенттинен не рассказал, что Квик расположил на схеме автомобиль и палатку совершенно неправильно.

Вторым ценным сведением, по мнению суда, стал дамский велосипед со сломанной передачей, который Квик, по его рассказу, украл возле Музея саамской культуры в Йоккмокке. Именно такой велосипед исчез в тот день, когда произошло убийство, и хозяйка подтвердила это в суде. Однако изначально Квик заявил на допросе Сеппо Пенттинену, что он украл мужской, а не дамский велосипед.

Биргитта Столе присутствовала на всех процессах по делу Томаса Квика. Во время судебных заседаний в Йелливаре она подробно записывала все, что говорилось. Большие фрагменты ее реферата приводятся в неопубликованной книге о Томасе Квике. Из них становится совершенно очевидно, как суд ввели в заблуждение.

На второй день судебного разбирательства происходит, среди прочего, допрос инспектора криминальной полиции Сеппо Пенттинени.

Пенттинен допрашивал Стюре с марта 1993 года, и первый допрос по поводу убийства на Аккаяуре проводился 23 ноября 1994 года.

Пенттинен описывает свое ощущение от допросов при помощи такого образа. Как будто перед Стюре — жалюзи, где некоторые планки приподняты, и он изображает бессвязную во времени картину, но постепенно происходит регрессия в то время и в то место. Тут меняются жесты и поза Стюре, его охватывает сильный страх. Пенттинен описывает, как у Стюре постепенно возникают воспоминания по поводу убийств. Стиль рассказа Стюре оказался таким же, как и в предыдущих делах. Он излагал некоторые фрагменты воспоминаний, но в процессе допроса ход событий «раскрывался» все больше и больше.