Мадемуазель де Мопен - Теофиль Готье

Затеяв эту игру, я уже не могла пойти на попятный, не погрешив против учтивости, к тому же, отступать с орудиями и обозом весьма трудно; с другой стороны, не могла я и переходить определенные границы; я надеялась как-нибудь дотянуть до конца месяца, который обещала провести в Р***, и удалиться, уверяя, что приеду еще, но, разумеется, не собираясь исполнить это обещание. Я полагала, что после моего отъезда красотка утешится и, не видя меня более, вскоре обо мне позабудет.

Но играючи я пробудила нешуточную страсть, и дело обернулось по-другому; да послужит это лишним напоминанием об издавна известной истине: никогда не следует шутить ни с огнем, ни с любовью.

Розетта не знала любви, пока не увидела меня. Совсем юной девушкой она вышла замуж за человека много старше себя и могла питать к нему лишь дочернюю привязанность; разумеется, за ней ухаживали, но любовника у нее никогда не было, как ни странно это может показаться: не то любезники, окружавшие ее вниманием, были никудышными соблазнителями, не то, скорее всего, ее час еще не пришел. Чванные поместные дворяне и мелкопоместные дворянчики, вечно толковавшие о попойках и собачьих сворках, о кабанах-подсвинках и глазных отростках на оленьих рогах, о травле и ветвисторогих оленях и пересыпавшие все это шарадами из альманахов и заплесневелыми от старости мадригалами, разумеется, не могли прийтись ей по сердцу, и ее добродетели не надобно было совершать никаких особенных усилий, чтобы устоять перед этими людьми. К тому же веселый и жизнерадостный нрав служил ей достаточной защитой против любви, этой дряблой страсти, имеющей такую власть над мечтателями и меланхоликами; ее старый Тифон, должно быть, внушил ей весьма посредственное мнение о плотских радостях, и едва ли она испытывала сильное искушение приобрести новый опыт по этой части; она наслаждалась тихими радостями столь раннего вдовства и сознанием своей красоты, которой должно было ей хватить еще на многие годы.

Но с моим приездом все переменилось. Сперва мне казалось, что если бы я держалась в тесных границах неукоснительной и холодной вежливости, она бы не обратила на меня особого внимания; но на самом деле в дальнейшем мне пришлось убедиться, что моя холодность ничего не изменила бы, и предположение мое, при всей его скромности, было совершенно безосновательно. Увы! Ничто не может отвратить роковой склонности и никто не в силах избежать благотворного или пагубного влияния своей звезды.

Розетте выпала участь любить единожды в жизни, притом любить безнадежно; этому положено было сбыться, и это сбылось.

Меня полюбили, Грациоза! И это было так сладко, хоть любившая меня была женщиной, а в любви столь извращенной всегда есть нечто тягостное, чего не бывает в любви другого рода — и все же как это сладко! Просыпаться ночью и, приподнявшись с подушек, говорить себе: «Кто-то думает и мечтает обо мне, моя жизнь кому-то интересна, от моего взгляда или движения губ зависят радость или грусть другого человека; словцо, которое я обронила наугад, бережно подхватят и будут часами толковать и так и сяк; я — полюс, к которому стремится беспокойный магнит; мои глаза — небо, а губы — рай, но рай более вожделенный, чем осязаемый; умри я — теплый ливень слез оросит мой прах, и на могиле моей будет цветов больше, чем в свадебной корзине с подарками; ежели мне будет грозить опасность, найдется человек, который бросится между острием шпаги и моей грудью; этот человек пожертвует собой ради меня! Это прекрасно, и не знаю, чего еще можно желать на свете».

Такие мысли доставляли мне удовольствие, которым я себя попрекала, ибо за все это мне нечем было отплатить: я оказалась в положении бедняка, принимающего подарки от богатого и щедрого друга без надежды когда-нибудь воздать ему тем же. То, что меня так любят, приводило меня в восторг, и временами я со странным удовольствием отдавалась этому чувству. Поскольку все называли меня «сударь» и обращались со мной, как с мужчиной, я безотчетно забывала, что я женщина; платье, которое я носила, представлялось мне моим обычным нарядом, и я не помнила, что прежде одевалась по-другому; я уже не думала, что на самом-то деле я просто-напросто юная сумасбродка, сменившая иглу на шпагу и юбку на штаны.

Многие мужчины куда больше, чем я, заслуживают того, чтобы считаться женщинами. Во мне женского только грудь, да легкая округлость фигуры, да руки поизящнее мужских; юбка более пристала моим бедрам, нежели моему уму. Душа нередко бывает другого пола, чем тело, и это противоречие неизбежно порождает огромную путаницу. А, например, не приди я к сумасбродному на первый взгляд, но по сути весьма разумному решению отказаться от одежды, свойственной полу, к коему принадлежу лишь телесно и по воле случая, чувствовала бы себя глубоко несчастной: я люблю лошадей, фехтование, все упражнения, требующие большой силы, обожаю карабкаться и бегать повсюду, как мальчишка; мне скучно сидеть, составив вместе ноги, а локти прижав к телу, потуплять глаза, говорить тоненьким мелодичным и медовым голоском и по десять миллионов раз продевать обрывок шерстяной нитки в дырочки канвы; меньше всего на свете я люблю слушаться других, а слово, которое чаще других приходит мне на язык, звучит так: «Хочу!» Под моим гладким лбом и шелковистыми волосами бродят энергичные мужские мысли; все изящные пустяки, главным образом прельщающие женщин, всегда волновали меня весьма умеренно, и подобно Ахиллу, ряженному девушкой, я охотно отложила бы зеркальце ради шпаги. Единственное, что мне нравится в женщинах — это их красота; несмотря на все сопряженные с ней неудобства, я не желала бы отказаться от своей внешней формы, как мало ни подходит она к облеченному ею духу.

В такой интриге есть нечто новое и дразнящее, и я забавлялась бы ею вовсю, если бы бедняжка Розетта не приняла ее настолько всерьез. Она полюбила меня с восхитительной истовостью и простосердечием, всеми силами своей прекрасной, доброй души, тою любовью, какая недоступна мужчинам и о какой они не могут составить себе даже отдаленное понятие, любовью деликатной и пылкой, именно так, как мне хотелось бы, чтобы меня любили, и как я полюбила бы сама, если бы наяву повстречала свою мечту. Какое прекрасное сокровище утеряно, какой чистый, прозрачный жемчуг пропал, и уже никогда ныряльщики не отыщут его в ларце моря! Какое сладчайшее дыхание, какие нежные вздохи растаяли в воздухе, а ведь их могли выпить чистые влюбленные уста!

Эта любовь могла одарить великим счастьем какого-нибудь юношу! Сколько их, незадачливых, красивых, прелестных, одаренных, полных чувства и ума, тщетно на коленях взывали к бесчувственным угрюмым идолам! Сколько нежных и добрых душ с отчаянием ринулись в объятия куртизанок или угасли в тишине, как лампады в гробницах, а ведь искренняя любовь могла спасти их от распутства и смерти!

Как причудливы людские судьбы! И как глумлив и насмешлив случай!

Мне досталось то, о чем пламенно мечтало столько людей, а я не желаю этого и не могу желать. Вздорной девице взбрело на ум пуститься в странствия, переодевшись мужчиной, чтобы немного разобраться в том, как вести себя по отношению к будущим любовникам; она спит на постоялом дворе с достойным братом, который за руку приводит ее к своей сестре, и та, недолго думая, влюбляется в гостью, как кошка, как горлица и прочие самые привязчивые и томные существа на земле. Яснее ясного, что, будь я молодым человеком, который мог бы воспользоваться случаем, все обернулось бы совсем по-другому, и дама, чего доброго, прониклась бы ко мне отвращением. Судьба обожает посылать туфли тем, у кого вместо ноги деревяшка, и перчатки тем, у кого нет рук; наследство, которое позволило бы вам жить припеваючи, обычно достается вам в день вашей смерти.

Время от времени — не так часто, как ей бы того хотелось — я навещала Розетту у нее в алькове; обычно она принимала лишь после того, как встанет с постели, однако для меня делалось исключение. Ради меня охотно сделали бы еще множество других исключений, если бы я захотела; но как говорится, самая прекрасная девушка не может дать больше того, что у нее есть, а то, что было у меня, едва ли пригодилось бы Розетте.

Она протягивала мне крохотную ручку для поцелуя; признаюсь, что целовала ее не без удовольствия: ручка эта весьма нежная, очень белая, восхитительно надушенная и слегка умягченная чуть заметной испариной: я чувствовала, как она дрожит, соприкасаясь с моими губами, которые я с умыслом не отнимала как можно дольше. Тогда Розетта приходила в смятение и с умоляющим видом обращала ко мне свои удлиненные глаза, отуманенные истомой и блестящие влажным и прозрачным светом, потом она роняла на подушку свою хорошенькую головку, которая прежде была приподнята мне навстречу. Я видела, как вздымается под одеялом ее беспокойная грудь, как Розетта порывисто ворочается в постели. Наверняка, будь на моем месте тот, кто способен дерзнуть, он дерзнул бы на многое, и можно не сомневаться, что ему были бы признательны за его отвагу и не осуждали бы за то, что он пропустил, не читая, несколько глав в романе.