Государственная недостаточность. Сборник интервью - Юрий Поляков

Старое – это всегда уже уравновешенные нравственные отношения, все былые революционные сдвиги приглажены, согласованы с национальным характером народа. Подлость вытеснена на периферию. Новое все перемешивает, ликвидирует устои, традиции, моральные принципы. И гротескный реализм в таких условиях в этой мешанине опять начинает сдвигать на периферию все безобразное и безнравственное, вкинутое в нашу жизнь. Это очень важная функция литературы. Такой устоявшейся стабильной системой была и советская цивилизация. В устоявшейся советской системе при всех ее минусах выход на первые роли в стране таких проходимцев, как Чубайс, был невозможен. Там была другая болезнь, за счет количества фильтров в номенклатуру попадало много серых, заурядных людей. Но чтобы в Политбюро сидел проходимец Чубайс – это было исключено. Он бы проворовался еще на уровне директора Дворца пионеров. Его бы исключили из партии, и на этом карьера закончилась. Или такой проходимец, как генерал Дима, кто бы ему доверил важный пост? Гротескный реализм первым начинает заниматься такими типами, а потом уже их высмеивает все общество. Ты видишь, как одиозные личности постепенно уходят с политического горизонта. Уже перед глазами мошной не трясут. Это процесс выздоровления общества. Пройдет время, и мы с тобой увидим на скамье подсудимых проходимцев, которые там давно уже должны сидеть по всем международным законам. Уверен, придет и другой тип чиновника, не такой вороватый, более ответственный. Пора законопачивать ворюг лет на пятнадцать, чтобы мало не казалось.

– В Китае взяточников расстреливают регулярно, до сих пор. В Ираке, Иране тоже. Ну ладно, мы – общество гуманистов, возьмем американский опыт с невиданными для России тюремными сроками, по двадцать – двадцать пять лет. Быстро охота отпадет. Только тогда-то и восторжествуют права человека, не бандита, не коррупционера, не развратника, а человека, ныне униженного всей этой господствующей кодлой, о которой помалкивает давно уже прикормленный Сергей Ковалев. Но кто способен на это? Твой адмирал Рык? Ты по-прежнему мечтаешь о своем адмирале Рыке во главе России?

– Естественно, каждый нормальный человек мечтает о лидере, который наведет в стране порядок. В здравом, нормальном смысле слова – закон и порядок. Кстати, в этом и один из смыслов булгаковского романа «Мастер и Маргарита». Если политические силы не способны навести порядок, то пусть это сделают инфернальные силы. Инфернальное зло побеждает бытовое, земное зло ради честного человека. Все русские классики мечтали о нормальном порядке в России. Гоголь, Булгаков, Салтыков-Щедрин – они и есть мои учителя. А также Ильф и Петров, хотя их романы и недолюбливают наши патриоты. Очень талантливые и близкие мне писатели. Их ругают за богоборчество, за глумление над отцом Федором. Но странно сегодня рассматривать всю богоборческую эпоху 20–30-х годов, от Платонова и Булгакова до Есенина и Ильфа и Петрова, с точки зрения ортодоксального Православия. Это другой вид проявления человеческого духа, другая грандиозная попытка. Может быть, Бог их быстрее простит за сотворение великой человеческой утопии, чем иных кажущихся православными писателей…

– А ты сам себя считаешь православным человеком?

– Я крещен в младенчестве. Родители тоже крещеные. Естественно, и это характерно для нашей эпохи, истового православия в семье не было. Родители были коммунисты. Я годам к тридцати стал читать литературу по христианству, пытался постичь и ритуал, и обрядовость, но до сегодняшнего дня к мистическому трепету приобщения еще не пришел. Боюсь, что это беда всего поколения. Чтобы ощущать мистический трепет, надо с детства быть внутри церковного мира. Чтобы тебя водили мальчуганом к Причастию. Чтобы ты воспринимал веру на уровне незамутненного детского сознания. Придет ли когда ко мне этот мистический трепет – не знаю. Иногда такие страдания человеку выпадают, что они и в старости приводят к Богу.

Но я вырос в православной среде, где на бытовом и нравственном уровне сохранялись все заповеди Господни, в этом плане я православный человек. Мироощущение меняется медленно, и даже самым лихим богоборчеством его не сокрушить. В церковь русские люди не ходили, но жили-то по православным законам. Это очень важно. Скажем, мама у меня была секретарем партбюро своего маргаринового завода. Пришла как-то домой задумчивая, говорит: «Нет, все-таки этого нельзя делать». Спрашиваю, что случилось. «Понимаешь, у нас была делегация из ГДР, и они мне как парторгу подарили плед. Я взяла. А сейчас думаю. Ведь это всей нашей организации подарили, вот мы и разыграем в лотерею, кому из девочек достанется…» По-моему, это типично православный, общинный подход, и партбюро здесь ни при чем.

– Хочу вот еще о чем спросить. Ты – один из активно пишущих писателей. Но тебе этого почему-то мало. То ты возглавляешь весь писательский комсомол, то ты руководишь газетой «Московский литератор». То идешь работать на телевидение, то создаешь альманах «Реалист». Рвешься в политику. Помня все твои активные вторжения в общественную жизнь, я не могу их объяснить только какими-то карьерными или материальными соображениями. Они, наверное, есть, и это естественно, но много же было и просто дополнительных нагрузок, лично тебе ничего не дающих. Откуда это у тебя? Тебе не хватает одной литературы? Ты такой не один. Не говоря о такой общественной глыбе, как Александр Проханов, назову и Куняева, и Бородина, и мурманчанина Виталия Маслова, неугомонного общественного деятеля, Петю Краснова… Что это тебе дает? А кто-то, скажем Владимир Личутин, пишет, и больше ему ничего не надо, хватало бы на хлеб… Иная природа таланта.

– Такой характер. Сколько я себя помню, всегда был организатором, в школе – председателем пионерского отряда, затем комсоргом. И в армии, и в Союзе писателей вечно чего-то возглавлял… Но несколько раз меня жизнь ставила перед серьезнейшим выбором. Когда говорят, что большие писатели – затворники, это ерунда. Вспомним самых великих – и Свифта, и Державина, и Салтыкова-Щедрина, и Тютчева – министры, губернаторы, дипломаты, политики… Пассионарность во всем. А кто-то сидит в затворниках и жен меняет постоянно, тоже кипучий вид деятельности. Не знаю, что лучше… Как Дмитрий Балашов. Восемь раз женился, нарожал детей на всю Россию, тоже пассионарность. Но есть вид деятельности, который начинает подавлять в тебе писателя. И надо выбирать, чиновником быть или писателем. Был момент, меня, молодого кандидата наук, редактора «Московского литератора», члена парткома писательской организации, пригласили работать в ЦК КПСС. Инструктором в отдел культуры. Карьера по тем временам немыслимая. Все попадали вокруг. 1984 год – и тебя, совсем молодого, зовут работать в ЦК КПСС. А я производил впечатление человека карьерного. Все вокруг зашептали: ну, Поляков дождался, вот почему носом землю рыл, все эти фестивали и семинары организовывал, в ЦК искал ход… А потом из ЦК партии придет на толстый журнал или на издательство. Жизнь удалась…

А я подумал и отказался. Помню, Коля Машовец смотрел на меня как на сумасшедшего. Но ведь все объяснялось просто. Я, как человек логики, умеющий смоделировать дальнейшее и знающий законы аппаратной жизни, понял, что меня эта структура перемелет как писателя. И я задумался: для тебя что главное – карьера делового человека или литература? К изумлению многих, я свой выбор сделал в пользу литературы. Я люблю общественную жизнь, но до определенной степени.

– Ну и последний, традиционный вопрос. Над чем сейчас работаешь? Что готовишь своим читателям?

– Роман «Замыслил я побег…» писал три года. Потом год отдыхал, аккумулятор мой разрядился довольно сильно. И в этот промежуток я написал две пьесы. «Контрольный выстрел» в соавторстве со Станиславом Говорухиным, его сейчас сам Говорухин и ставит во МХАТе Дорониной. Мне кажется, из театра совершенно ушла в хорошем смысле реалистическая пьеса. Беда нынешних драматургов в том, что они совершенно разучились строить сюжет, диалоги. Какой-то абсолютно заумный авангард. Ты напиши сначала пьесу, как Розов. А потом пиши как хочешь. Так не умеют же, как Розов. А у меня семейная пьеса в розовской традиции, добрый юмор. А вторая пьеса, комедийная, – «Левая грудь Афродиты»; сейчас снимается фильм на телевидении. Занимался и теледраматургией, мне стало обидно, почему наши образованные зрители должны смотреть годами эту латиноамериканскую белиберду, по своему общекультурному уровню сориентированную на безграмотного метиса? У нас народ на порядок культурнее и образованнее. Никуда же не делись те миллионы итээров и мэнээсов, которые стояли ночами в очереди за Ахматовой и на Таганку, давали миллионный тираж «Новому миру» и раскупали стихи современных поэтов со стотысячными тиражами, обсуждали повести Белова и Распутина. Если у них нет денег на книги, то дайте им на их уровне телевизионный сериал, а не развлечение для дебилов. В результате и наши нынешние сценаристы – это за небольшим исключением те прозаики, которых мы с тобой отсеивали на семинарах за полную бездарность. Им говорили: ребята, занимайтесь чем угодно, но только не литературой, и они вдруг нахраписто рванули писать телесценарии. Я с ужасом в большом количестве увидел их на телевидении. Мне захотелось принять участие в двух проектах, попробовать задать им определенный литературный уровень. Скоро выйдет новогодний сериал… Но тем не менее это не главное. Передохнув после романа, я возвращаюсь к давнему замыслу – о судьбе честного человека с православным менталитетом, который оказался втянут в большую политику. Название не буду выдавать, оно очень необычное, и в нем зашифрована вся философия романа. Я его несколько раз откладывал, был не готов по знанию материала, потому, может, и в депутаты выбирался, и в доверенные лица к претенденту на президентское кресло пошел. Хотел нюхнуть большой политики. Убедился, что глубина залегания зла во власти головокружительна. К концу года, может быть, и завершу.