Испанские поэты XX века - Хуан Хименес

РОМАНС ОБРЕЧЕННОГО

Как сиро все и устало!Два конских ока огромныхи два зрачка моих малыхни в даль земную не смотрят,ни в те края, где на челнахуплывший сон поднимаеттринадцать вымпелов черных.Мои бессонные слуги,они все смотрят с тоскоюна север скал и металлов,где призрак мой над рекоюколоду карт ледянуютасует мертвой рукою…

Тугие волы речныев осоке и остролистахбодали мальчишек, плывшихна лунах рогов волнистых.А молоточки пелисомнамбулическим звоном,что едет бессонный всадникверхом на коне бессонном.

Двадцать шестого июнясудьи прислали бумагу.Двадцать шестого июнясказано было Амарго:— Можешь срубить олеандрыза ворота́ми своими.Крест начерти на порогеи напиши свое имя.Взойдет над тобой цикутаи семя крапивы злое,и в ноги сырая известьвонзит иглу за иглою.И будет то черной ночьюв магнитных горах высоких,где только волы речныепасутся в ночной осоке.Учись же скрещивать руки,готовь лампаду и ладани пей этот горный ветер,холодный от скал и кладов.Два месяца тебе срокудо погребальных обрядов.

Мерцающий млечный мечСант-Яго из ножен вынул.Прогнулось ночное небо,глухой тишиною хлынув.

Двадцать шестого июняглаза он открыл — и сновазакрыл их, уже навеки,августа двадцать шестого…Люди сходились на площадь,где у стены на каменьясбросил усталый Амаргогруз одинокого бденья.И, как обрывок латыни,прямоугольной и точной,уравновешивал смерть крайпростыни непорочной.

РОМАНС ОБ ИСПАНСКОЙ ЖАНДАРМЕРИИ

Их кони черным-черны,и черен их шаг печатный.На крыльях плащей чернильныхблестят восковые пятна.Надежен свинцовый череп —заплакать жандарм не может;въезжают, стянув ремнямисердца из лаковой кожи.Полуночны и горбаты,несут они за плечамипесчаные смерчи страха,клейкую мглу молчанья.От них никуда не деться —скачут, тая в глубинахтусклые зодиакипризрачных карабинов.

О звонкий цыганский город!Ты флагами весь увешан.Желтеют луна и тыква,играет настой черешен.И кто увидал однажды —забудет тебя едва ли,город имбирных башен,мускуса и печали!

Ночи, колдующей ночисиние сумерки пали.В маленьких кузнях цыганесолнца и стрелы ковали.Плакал у каждой двериизраненный конь буланый.В Хересе-де-ла-Фронтерапетух запевал стеклянный.А ветер, горячий и голый,крался, таясь у обочин,в сумрак, серебряный сумракночи, колдующей ночи.

Иосиф с девой Мариейк цыганам спешат в печали —они свои кастаньетына полпути потеряли.Мария в бусах миндальных,как дочь алькальда, нарядна;плывет воскресное платье,блестя фольгой шоколадной.Иосиф машет рукою,откинув плащ златотканый,а следом — Педро Домек{138}и три восточных султана.На кровле грезящий месяцдремотным аистом замер.Взлетели огни и флагинад сонными флюгерами.В глубинах зеркал старинныхрыдают плясуньи-тени.В Хересе-де-ла-Фронтера —полуночь, роса и пенье.

О звонкий цыганский город!Ты флагами весь украшен…Гаси зеленые окна —все ближе черные стражи!Забыть ли тебя, мой город!В тоске о морской прохладеты спишь, разметав по камнюне знавшие гребня пряди…

Они въезжают попарно —а город поет и пляшет.Бессмертников мертвый шорохврывается в патронташи.Они въезжают попарно,спеша, как черные вести.И связками шпор звенящихмерещатся им созвездья.

А город, чуждый тревогам,тасует двери предместий…Верхами сорок жандармоввъезжают в говор и песни.Часы застыли на башнепод зорким оком жандармским.Столетний коньяк в бутылкахприкинулся льдом январским.Застигнутый криком флюгерзабился, слетая с петель.Зарубленный свистом сабель,упал под копыта ветер.

Снуют старухи цыганкив ущельях мрака и света,мелькают сонные пряди,мерцают медью монеты.А крылья плащей зловещихвдогонку летят тенями,и ножницы черных вихрейсмыкаются за конями…У Вифлеемских ворот{139}сгрудились люди и кони.Над мертвой простер Иосифизраненные ладони.А ночь полна карабинов,и воздух рвется струною.Детей Пречистая Деваврачует звездной слюною.И снова скачут жандармы,кострами ночь засевая,и бьется в пламени сказка,прекрасная и нагая.У юной Росы Камборьоклинком отрублены груди,они на отчем порогестоят на бронзовом блюде.Плясуньи, развеяв косы,бегут, как от волчьей стаи,и розы пороховыена улицах расцветают…Когда же пластами пашнилегла черепица кровель,заря, склонясь, осенилахолодный каменный профиль…

О мой цыганский город!Прочь жандармерия скачетчерным туннелем молчанья,а ты — пожаром охвачен.Забыть ли тебя, мой город!В глазах у меня отнынепусть ищут твой дальний отсвет.Игру луны и пустыни.

ТРИ ИСТОРИЧЕСКИХ РОМАНСА

Мучения святой Олайи{140}

На улице конь играет,и по ветру бьется грива.Зевают и кости мечутседые солдаты Рима.Ломает гора Минервыиссохшие пальцы тиса.Вода взлетит над обрывом —и вниз, как мертвая птица.Рваные ноздри созвездийна небосводе безглазомждут только трещин рассвета,чтоб расколоться разом.Брань набухает кровью.Вспугнутый конь процокал.Девичий стон разбилсябрызгами алых стекол.Свищет точильный камень,и рвется огонь из горна.Быки наковален стонут,сгибая металл упорно.И Ме́риду день венчаеткороной из роя и терна.

Взбегает нагая зеленьступеньками зыбкой влаги.Велит приготовить консулподнос для грудей Олайи.Жгутом зеленые венысплелись в отчаянном вздохе.В веревках забилось тело,как птица в чертополохе.И пальцы рук отсеченныхеще царапают плиты,словно пытаясь сложитьсяв жалкий обрубок молитвы,а из багровых отверстий,где прежде груди белели,видны два крохотных небаи струйка млечной капели.И кровь ветвится по телу,а пламя водит ланцетом,срезая влажные ветвина каждом деревце этом, —словно в строю серолицем,в сухо бряцающих латах,желтые центурионышествуют мимо распятых…Бушуют темные страсти,и консул поступью гордойподнос с обугленной грудьюпроносит перед когортой.

Снег оседает волнисто.С дерева виснет Олайя.Инистый ветер чернеет,уголь лица овевая.Полночь в упругих отливах.Шею Олайя склонила.Наземь чернильницы зданийльют равнодушно чернила.Черной толпой манекенызаполонили навекибелое поле и ноютболью немого калеки.Снежные хлопья редеют.Снежно белеет Олайя.Конницей стелется никель,пику за пикой вонзая.

Светится чаша Грааляна небесах обожженных,над соловьями в дубравахи голосами в затонах.Стеклами брызнули краски.Белая в белом Олайя.Ангелы реют над неюи повторяют: — Святая…

Небылица о доне Педро и его коне