Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

— Но-но, Лолик, полегче, ты ведь так кончишь клиента! остановил разбушевавшегося громилу «близнец», оттолкнув его от бездыханного Счастливчика. Лучше отнесем его старому. Пусть он сам его кончит.

Лелик тяжело и со свистом дышал, порываясь еще раз засветить носком ноги под ребро лазутчику. Он был недоволен тем, что его оторвали от любимой работы.

— Ладно, неси его. Если козел старый даст добро, я его (Лелик мрачно посмотрел на Счастливчика) сам на рельсы брошу.

Болек взял не шевелящегося Петеньку за шкирку и, как школьный портфель с «Арифметикой» и «Родной речью», без всяких видимых усилий потащил его к Николаю Николаевичу. Лишь Петенькины ноги безучастно волочились сзади…

— А-а! Есть! Давай его сюда! — сказал Николай Николаевич, у которого руки дрожали от нетерпения. — Ты что, замочил его? — заорал он на Болека.

— Я его не трогал, Николаич. Это он (Болек кивнул на Лелика) его пару раз тюкнул. Не бойся, Ииколанч, он дышал вроде.

Братва склонилась над Счастливчиком, который беззвучно зашевелил губами и стал крутить головой.

— Во, смотри, лазутчик-то живой! — зло и весело сказал Николай Николаевич. Ну и зря, лучше бы он мертвый был. Для него же лучше! — И он хрипло рассмеялся, посмотрев на братву и задержав взгляд на Паше Колпинс-ком. — Правда, Павлушка?

Паша заставил себя со спокойной улыбкой смотреть в глаза Николаю Николаевичу. Но в глазах старика сверкнуло что-то зловещее, и тогда, поспешно переведя взгляд на Счастливчика, Паша бодро ответил:

— А как же!

— Во, старый, смотри! — белобрысый Витенька протянул Николаю Николаевичу свернутую вчетверо бумагу, которую он извлек из кармана лазутчика.

— Да это ж наша ксиво, братва! — радостно вскрикнул старый козел. — Ай да браты-акробаты! Какую птичку поймали — с золотым яичком! Ну молодчики!

— Николаич, а с ним что делать будешь? — спросил Лелик.

— С ним? Суп варить! Ты потрошить будешь, а я посолю! — ответил старый козел Лелику и весело подмигнул Паше Колпинскому. — А уж хавать-то все будем, по-братски! Так, Колпинский?

— Тебе виднее, начальник, — не отводя глаз от острого, как заточка, взгляда «батьки», сказал бледный Паша, на широких скулах которого задвигались желваки.

— Правильно, сынок, мне виднее. Мне все виднее. А ты шустрый паренек… Ну так, братва, приводите его в чувство.

— Николаич, может, поссать на него? — спросил, глупо улыбаясь, Лелик.

— Дура, мне с него еще допрос снимать. А вдруг он захлебнется?

Братва радостно заржала, а Николай Николаевич только хитро улыбнулся, еще раз взглянув на Пашу.

— Ладно, некогда нам с лазутчиком беседовать. Ксива у нас теперь есть, так что не будем терять времени… Эй, Павлуша, подойди сюда. Я тебе обещал, что сегодня за двоих трудиться будешь, верно? Ну вот, давай, отправляй лазутчика по адресу. И Николай Николаевич с улыбочкой посмотрел на небо, как бы указывая, куда именно Паша должен его отправить.

Все замолчали, переведя взгляд на Пашу Колпинского, который вдруг ощутил себя овечкой, взятой в кольцо любителями свежатинки.

— Иди. Если страшно, можешь через платок. Лучше, если за ухо… Ну что ты уставился?

— Мы так не договаривались, Николай Николаевич. С чего это я должен брать на себя мокруху?

— Ой ты, миленький! Да какая это мокру-ха?! Мокруха — это ежели удавить человечка его же кишками или, к примеру, распилить его ровненько и отправить домой двумя посылками… А это так, шалость, дырочка одна и все… Но ежели ты брезгливый такой, то сразу заткни дырочку пальцем. Ну давай, давай скорее. А мы никому не скажем, что ты человечка этого… Правда, сынки?

— Не, не скажем. Мы ничего не знаем, Николаич…

— Во, слыхал, что твои товарищи говорят? Они ничего не знают…

— Да на что он нам сдался, лазутчик этот? Бумага-то у нас теперь есть. Свяжем покрепче да смайнаем мужика в кусты, и дело с концом…

— Не-ет, Павлуша, так не годится. Надо человечка-то наказать. А как же? Он ведь на наше святое дело руку поднял: хотел помешать нам вредную химию в землю закопать. А мы его, что же, отпустить должны, так по-твоему?

— Ну я не знаю! — раздраженно ответил Паша. — А только это на себя не возьму…

— А я тебя и спрашивать не буду, мил человек. Ну-ка, акробаты, вразумите отказника!

Болек и Лелик, стоявшие справа и слева от Паши Колпинского, быстро схватили его за плечи своими железными руками. Болек вытащил у него «бульдог» и спрятал к себе в карман. Паша не сопротивлялся. К нему вплотную подошел Николай Николаевич.

— Давай, делай свою работу, сынок. Отрабатывай свои бабки. Что, не хочешь? А чего это ты не хочешь? Мы ведь труп этого человечка после где-нибудь в лесу в ручей бросим: если и найдут его, то недельки через три. А, может, и вовсе не найдут. Кому он нужен-то? Ведь он не местный, человечек-то этот. Да-да. Знаешь, Павлуша, он ведь за нами от самого Питера шпионит… Нет, такого даже искать здесь не будут. Да и ты через день дома будешь с лялькой своей телевизор смотреть. Какой же мент местный там, в Питере, тебя искать-то будет?.. Слышь, братва, а может, ему жалко шпиона? Тебе его жалко, милый? А может, он дружок твой закадычный, а? Может, ты с ним вчера встречался, а? Ну-ну, что ты дергаешься?

— Чего ты несешь, старый! — сказал, уже заметно нервничая, Паша Колпинский.

Где-то впереди надрывался тепловозный гудок, переходящий в душераздирающий свист, сигнализирующий о приближении железнодорожного состава. Кроме того, со стороны запасных путей в их направлении летел тепловоз.

— Ишь ты, петушок! Как закукарекал-то! Держите его, акробаты! Послушай, сынок, как ты думаешь, что полагается тому, кто продаст братву, нас то есть? Ну-ну, тихо, тихо, Павлуша! Я еще не все сказал. Так что полагается той сучаре, которая настучит на нас? Не знаешь? Да… А я знаю… Я знаю!!! — вдруг крикнул Николай Николаевич, заводясь с пол-оборота и пытаясь перекричать тепловозный свист. — Ты продал нас, гнида! Сдал!!!

Он крикнул еще что-то, что именно Паша не смог расслышать в безумной какофонии приближающегося экспресса… Надсадно орущий старик вдруг неожиданно выбросил кулак своей правой руки тычком в грудь Паше Колпинско-му, распятому между могучими «близнецами». Паша пронзительно крикнул. В кулаке у Николая Николаевича была зажата финка с коротким лезвием.

— Продал нас, падло! Сдал, сучара! Хавай свое дерьмо теперь тебе не жить! слышал Паша «батькин» визг, опускаясь на колени и пытаясь пересилить боль.

— Николаич! Прыгай! — неожиданно закричал белобрысый. Сейчас в нас состав врежется! Прыгай!

— Прихватите лазутчика, сынки, он мне еще нужен! А этого я сейчас кончу! крикнул Николай Николаевич.

Болек и Лелик, поспешно оставив Пашу у ног «батьки», уже спрыгнули с платформы и стремительно бежали от железнодорожных путей в сторону леса, как мешок, волоча за собой Счастливчика.

— Николаич, делаем ноги! Сейчас здесь все взлетит на воздух! — еще раз крикнул Витенька.

— Щас! Я только ему голову отрежу! Николай Николаевич склонился над Пашей Колпинским, который лежал с закрытыми глазами и часто-часто дышал, зажав ладонями рану под левой ключицей. «Батька» хотел перерезать сынку горло, но подбородок Паши по-боксерски лежал на груди, а крепкие плечи были подняты вверх, так что дрожащий от злобного нетерпения старик не мог добраться до его горла. Где-то уже совсем рядом свистел стремительно летящий вперед экспресс…

Николай Николаевич, стоя у самого борта платформы, нетерпеливо схватил Пашу левой рукой за подбородок и потянул вверх, чтобы уже в следующее мгновение правой полоснуть его по горлу… но в этот момент опора стремительно выскочила из-под его вибрирующих ног, и он, перелетев через свою жертву, врезался непокрытой лысеющей головой в угол контейнера и замер рядом с хрипло дышащим раненым. На глазах у удивленной братвы вагоны вдруг пошли, набирая скорость, в обратном направлении, толкаемые неизвестно откуда вдруг взявшимся на основном пути маневровым тепловозом. Свист приближающегося московского экспресса стал нестерпимым. Он был уже где-то совсем рядом.

Несмотря на то, что маневровый тепловоз, врезавшись в отцепившиеся вагоны, изо всех сил пытался разогнать их и увезти из-под удара приближающегося экспресса, столкновение было неминуемо.

Расстояние между убегающим маневровым и московским скорым стремительно таяло. Их разделяли уже какие-то сто метров…

Неожиданно вагоны с маневровым резко нырнули вправо на запасный путь, и в тот момент, когда маневровый уже покинул магистраль, щелкнула стрелка, и по основному пути, едва не задев маневровый тепловоз, со страшным воем и скрежетом на курьерской скорости промчался московский скорый со скучающими пассажирами в койках и двумя бледными, как полотно, взмокшими машинистами.

— Пожалуйста, простите меня, — обратилась Ксюша к машинисту и его помощнику, когда смертельная опасность миновала и тепловоз, снизив скорость, загнал вагоны в тупик. — Вы спасли сейчас столько людей. Простите и поймите меня: ведь не вытащи я «пушку», не стрельни-вы бы не поехали, и скорый свалился бы под откос! Диспетчера — за решетку, вас — к следователю… И потом, химия и радиация с этих платформ в воздух и в землю пошла бы. Вот бы у нас всех жизнь настала! Я думаю, вы, молодой человек, — Ксюша обратилась к помощнику машиниста, — тогда быстренько бы сравнялись с вашим старшим товарищем в воззрениях на брак и аптеку.