Самые скандальные треугольники русской истории - Павел Кузьменко

Тем же летом Ежов как глава партийного контроля начал кампанию по чистке коммунистической партии от тайных уклонистов, оппозиционеров, ворчунов по поводу сталинской политики. 18 % партийцев по всей стране было исключено. Сталин увидел, что если и есть у него ударник, так это Ежов.

...

Сделавшись наркомшей, Хаютина поначалу умерила свой любовный пыл. Занялась устройством быта своего Колюши, который стал работать по 18 часов в сутки. Дом – полная чаша. На даче павлины в саду и стерлядки в пруду. К приходу Ежова со службы – теплые тапочки и горячий ужин. Но все чаще Николай Иванович приходил домой под утро. Он участвовал в ночных допросах и пытках самых важных арестованных. Да и вообще все наркоматы и ведомства работали по ночам, потому что таков был режим дня Сталина. Ответственные работники всей страны ложились спать часов в 5–6 утра. И лечили стрессы водкой. Какое уж тут здоровье?

Лечил и Ежов. Пьяные и развратные вечеринки (или теперь утренники?) с друзьями стали реже, но все же происходили. Можно сказать, что с самого своего назначения до самого падения жизнь его представляла сплошной стресс. Ведь пресловутая ежовщина не просто аресты и убийства. Все было по закону, хоть и страшному. На каждого арестованного по всей стране, будь он видный партийный деятель или деревенская бабка, собравшая на колхозном поле десяток колосков, заводилось уголовное дело. После неоднократных длительных допросов от обвиняемого получалось признание в тяжком преступлении – шпионаже, покушении на жизнь Сталина или других членов правительства. Потом суд и приговор. Но какие масштабы! В 1937–1938 годах было вынесено 681 692 смертных приговора. Это немного больше населения Нижнего Новгорода, тогда только что ставшего Горьким, по данным переписи 1939 года. Никакие суды не справились бы с таким количеством. Поэтому при Ежове это дело значительно упростилось. Безо всяких адвокатов и прокуроров приговоры выносили судебные «тройки», «двойки» и «особые совещания». Поточным методом. При нормативе не более пяти минут на человека.

А перед этим репрессивная машина столь же ударными темпами выбивала показания арестованных, признание в собственной вине. Потому что оно теоретиком судебного дела тех лет Андреем Вышинским было объявлено «царицей доказательств». Для чего широко начали применяться пытки, избиения. Маленький, слабый Ежов открыл для себя настоящее удовольствие в том, чтобы лично бить ногами в лицо бывшим сильным мира сего. А кроме того, составлялись списки самых важных обвиняемых, которые Ежов должен был отсылать Сталину и остальным членам политбюро. Чтобы вина за кровь, ответственность за репрессии распределялась поровну. И когда каждый (каждый!) человек в стране в 1937 году перестал чувствовать себя уверенно, тогда Молотов, Каганович, Ворошилов, Маленков и прочие вожди, получая на визирование список на арест или расстрел, непроизвольно читали его подробно – а нет ли в перечне его фамилии? Палач стал в стране главным после Сталина.

А у жены палача на пир во время репрессий собирался литературно-художественный салон. Элита творческой интеллигенции, которую тоже понемногу выкашивали, стала особенно заметной. Григорий Александров, Любовь Орлова, Валентина Серова, Сергей Эйзенштейн, Михаил Ромм. Но первую скрипку продолжали играть те, кто был допущен к телу хозяйки: Исаак Бабель, Семен Урицкий и ее новые любовники два Михаила – Кольцов и Шолохов. Те, над которыми совершенно очевидно навис дамоклов меч. Потому что многие понимали: Ежов – временная фигура. И когда начнет тонуть, утянет за собой всех приближенных. Но ни литература, ни любящая жена Тоня Пирожкова не могли отвлечь Бабеля. Демон любопытства затянул его в обреченный круг навсегда.

Между тем с начала 1937 года кривая карьеры Ежова пошла вверх почти вертикально. В январе второй знаменитый московский процесс «Параллельного антисоветского троцкистского центра», где главными фигурантами были Юрий Пятаков, Григорий Сокольников и Карл Радек. Помимо троцкизма и шпионажа, некоторых из них для разнообразия обвинили еще в отравлении А. М. Горького и его сына. Ежову присваивается высшее для офицера НКВД звание генерального комиссара безопасности.

Летом 1937 года репрессии обрушиваются на армию. Дело об «Антисоветской троцкистской военной организации в Красной армии» рассматривалось Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР на закрытом заседании 11 июня 1937 года. В тот же день и закончилось! Перед судом предстали знаменитые военачальники: Михаил Тухачевский, Иероним Уборевич, Иона Якир, Август Корк, Роберт Эйдеман, Виталий Примаков (муж Лили Брик), Витовт Путна, Борис Фельдман и другие. Комиссар первого ранга Ян Гамарник накануне ареста застрелился и причислен был к лику врагов народа посмертно. Все подсудимые были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны немедленно по вынесении приговора. На Ежова сыплются высшие награды – орден Ленина и город, названный в его честь.

В столице Карачаево-Черкесской автономии только и успевали менять таблички. Сначала село, повышенное до ранга города, называлось в честь какого-то горского князька Баталпашинск. В 1930 году большую, но в фактическом раскладе власти не самую важную должность председателя совета народных комиссаров РСФСР занял Даниил Сулимов. Но все же почет человеку был оказан, и Баталпашинск сразу же стал Сулимовым. В 1937 году и этого премьера России вдруг разоблачили как троцкиста. Пришлось менять географию. 16 июля 1937 года город был назван Ежово-Черкесском. Сталин, видимо, считал, что друзья Молотов, Жданов, Ворошилов прочно сидят на своих местах, поэтому с городами в их честь обошелся без лукавства с дефисом. А так и человека уважили, и в будущем окажется достаточно замазать «Ежово». Это случилось уже в 1939-м.

Но на два года власти Ежова установился настоящий культ наркома и его ведомства. В театрах шли срочно поставленные пьесы. Не о расстрелах, конечно, а о гуманном перевоспитании врагов народа в лагерях – «Аристократы» Николая Погодина, «Чекисты» Михаила Козакова. Журналисты всячески каламбурили с фразеологизмом «ежовые рукавицы» в разных смыслах. А казахский акын Джамбул разразился огромной «песней» со словами:

В сверкании молний ты стал нам знаком,

Ежов, зоркоглазый и умный нарком.

Великого Ленина мудрое слово

Растило для битвы героя Ежова.

Великого Сталина пламенный зов

Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов!

и т. д.

Правда, говорили, что это написал переводчик Константин Алтайский. За что и был арестован в свое время. А выдающийся акын не пострадал.

Новый, 1938 год Бабель встретил вместе с женой Антониной Пирожковой в квартире Ежова в Большом Кисельном переулке.

И наконец, в марте 1938 года состоялся последний из четырех показательных ежовских процессов над врагами – процесс по делу об «Антисоветском право-троцкистском блоке». Собрали пеструю толпу из бывших руководителей государства Николая Бухарина, Алексея Рыкова, руководителей рангом пониже Николая Крестинского и Христиана Раковского, среднеазиатских начальников Акмаля Икрамова и Файзуллы Ходжаева и разных прочих лиц вроде врачей Льва Левина и Дмитрия Плетнева. Всего 21 человек. Самой удивительной фигурой, привлеченной к публичному процессу явно за компанию, стал предшественник Ежова Генрих Ягода. Всех, кроме троих, приговорили к расстрелу. Да и тех троих расстреляли попозже.

Есть свидетельства того, что этой казнью уже опытный сталинский исполнитель командовал с особой изощренностью. Он приказал расстреливать Бухарина, Рыкова и Ягоду последними. При этом они должны были смотреть, как убивают остальных. Он приказал начальнику кремлевской охраны Дагину избивать Ягоду так, чтобы тому смерть показалась наградой. А вот с бывшим собутыльником приговоренным Булановым Ежов выпил коньячку. Чтобы тот встретил смерть в хорошем настроении.

У великой царицы Египта Клеопатры и ее прославленного мужа Марка Антония тоже собирался своего рода литературно-художественный салон. Вернее, круг друзей из числа придворных, ученых, поэтов и прочей интеллигенции. Когда дела у царственной четы шли хорошо, это общество изысканно развлекалось, угощалось и оттягивалось. Примерно как в пушкинском сочинении «Египетские ночи», когда Клеопатра дарила свою любовь простым подданным в обмен на жизнь. Высокопоставленные же члены салона (которые, возможно, могли переспать с царицей и за просто так, по дружбе) составили «Общество великолепного образа жизни» со своим уставом и программой. А вот когда дела у Клеопатры и Антония пошли плохо и стало ясно, что Октавиан Август неизбежно захватит Египет, круг друзей превратился в «Общество великолепного образа смерти». Его участники, продолжая развлекаться напропалую, заранее определялись, кто примет яд, кто велит своему рабу заколоть себя.

В кружке приятелей Евгении Хаютиной тоже чувствовалась обреченность. Только никакого «блестящего образа», только покорное ожидание – заберут или пронесет. Сталин вообще-то больше интересовался репрессиями политиков, госслужащих, военных и чекистов. Но начали пропадать и творцы.