На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Торчинов просунул голову в палатку:

— Пить хочешь, ваше высокопревосходительство?

— Спи, спи, Торчинов!

— Конечно, буду спать, я устал.

— Поручик спит?

— Еще ходит, не спит.

— Позови его.

Куропаткин, всегда любивший одиночество, сейчас тяготился им.

Алешенька устраивался под скалой.

— Зовет тебя, — сказал Торчинов.

— Алешенька Львович, — обратился к поручику Куропаткин, — проверьте, отправилась ли разведка и все ли сделано для подъема воздушного шара. Чтобы на самой заре, понимаете? По моему расчету, завтра японцы должны уже быть здесь. Подождите, не уходите, Алешенька Львович; знаете, что мне вспомнилось? Может быть, по контрасту с горами… Мой поход в Сахару. Я вам не рассказывал? Прелюбопытный поход. Пустыня кипела, как в котле. Алжирцы были неуловимы. Между прочим, хороший народ. Красивый и умный, и французов ненавидят всеми силами. Однажды вечером я выехал на рекогносцировку, со мной три французских офицера. Едем по пустыне. Сахара лунной ночью, скажу вам, удивительное зрелище. Я понял поэтов, которые неравнодушны к луне. Едем по совершенно ровному месту, и вдруг выстрелы. Мимо ушей — пули. Стреляют близко, а никого нет. Представьте — зарылись, подлецы, в песок и стреляют. Затруднительное было положение. История человечества — история войн, Алешенька Львович! Рождение государства — война. Детство и юность его — непрерывные войны. Война создает государство, война и укрепляет его. Вот наша соседка Япония. До своей внутренней, так сказать, собирательной войны — что она? Ноль. Потом война с Китаем, теперь с нами. Да, таково невеселое устройство на земле. Но нам с вами, военным, не приходится тужить, не так ли? Ну, идите, идите, выполняйте мое распоряжение.

На заре в небо поднялся воздушный шар. Капитан Егоров и старший унтер-офицер Творогов увидели под собой скалистые горы и долины, поросшие редким лесом. Дорог не было, тропинок тоже. Людей тоже. Во все стороны, куда ни смотрели наблюдатели, простиралась пустыня.

Куропаткин был доволен: противник запаздывал, и сорок русских батальонов успеют приготовить ему достойную встречу. Солдаты изо всех сил рыли окопы.

К вечеру наползла туча и обрушилась тяжелым дождем. Тусклые серые полосы секли землю и людей. Окопы наполнились водой. Склоны сопок стали липкими и скользкими.

Солдаты сидели, накрывшись шинелями и полами палаток. Всю ночь шел дождь.

Палатку Куропаткина перенесли повыше на сопку и окопали. Но это не помогло; вода тотчас заполнила ровики и покатилась под палатку. Куропаткин сидел на своем бамбуковом стульчике, поставив ноги на барабан.

Конная разведка донесла, что она наткнулась на небольшие японские отряды, которые тотчас же повернули назад и исчезли в потоках дождя.

К вечеру второго дня дождь перестал. Капитан Егоров снова поднялся в небо. На внутренних склонах сопок он увидел японцев..

Тучи уходили, обнажая небо, как всегда после непогоды нежное и сияющее.

Ночью русские готовились к бою. Окопы были размыты, по зыбким, оползающим склонам сопок нельзя было поднять полевую артиллерию. Кони выбились из сил, впрягались люди. Но и люди ничего не могли поделать.

Ночью Алешеньку Львовича опять вызвали к Куропаткину.

— Вы и Остен-Сакен, — сказал Куропаткин, — предупредите начальников дивизий, что на заре мы переходим в наступление. Без выстрела. По-русски. В штыки.

Звезд над головой было неисчислимое количество. Больше, чем в России. И оттуда, из небесной глубины, тянул теплый ветер. Хорошо было сырой ночью ощущать дуновение теплого ветра.

Остен-Сакен выглянул из-под бурки:

— Что случилось?

— На заре переходим в наступление. Вставайте, барон!

— Боже мой, почему это вдруг такое решение? Готовились к обороне, рыли окопы, — ведь предстоит принять на себя удар всей армии Куроки! И вдруг мы сами переходим в наступление? Какими силами? Сорока батальонами? Безумие.

— Командующий знает, — торжественно проговорил Алешенька, снова чувствуя в себе ту веру в Куропаткина, которая была у него в Москве, и радостную готовность умереть, но победить.

Остен-Сакен поехал на левый фланг, Алешенька — на правый. Два казака двигались впереди него. Копыта коней чавкали по мягкой земле. Кони то скользили, то спотыкались. Тихо в русском стане. Устали от переходов, рытья окопов, дождя.

Но люди не спят. Весть о завтрашнем бое уже разнеслась. Кое-где дымят костры — защита против комаров. Головы поворачиваются на звуки конских копыт.

«Да, вот он, бивак перед боем, — думает Алешенька, жадно вглядываясь в неясные тени, вслушиваясь в тихие разговоры. — Где только не доводилось воевать русскому солдату! В Италии, в Швейцарии, в Германии, на полях Франции, на Балканах, а вот сейчас в Маньчжурии».

У ближайшего костра он соскочил с коня, вынул папиросу и попросил огонька. Плечистый солдат выхватил из костра горящую веточку и поднес поручику.

— Ну, как? — спросил Ивнев, разглядывая освещенное костром лицо солдата.

— Ничего, вашбродие, будьте спокойны.

Солдаты сгрудились вокруг поручика. Алешеньке хотелось сказать что-нибудь очень умное и простое, чтобы его сразу поняли, поняли, что он свой, то есть тот, кто вместе с ними готов умереть, но ничего такого не приходило в голову, и, вместо слов, он торопливо достал портсигар, раскрыл и дрогнувшим голосом предложил:

— Курите, братцы!

Руки потянулись к папиросам.

— Барские!

Алешеньку кольнуло это слово, но папиросы в самом деле были барские, недоступные народу, и он только просительно повторял:

— Курите, братцы, курите!

— А что, «его» много? — спросил широкоплечий.

— Неважно, сколько «его», ведь с нами Куропаткин!

«Да, да, — думал Алешенька, садясь на коня, — вот он, наш народ, он все вынесет и победит. И как хорошо, что я русский».

Засулич и его начальник штаба полковник Кучеров спали, Алешенька разбудил генерала и передал приказ Куропаткина.

Засулич долго раскуривал сигару. Сидел он на каком-то ящике, в нижней рубахе. Седые волосы барашком покрывали грудь, Уничтожая комаров, он то и дело шлепал по ней ладонью».

— Все, поручик, будет сделано. Одного только жаль: нет со мной моего второго корпуса. Оставили его, к чертовой матери, в Порт-Артуре Стесселю. А меня, к чертовой матери, заставили командовать батальонами третьего корпуса. Ни черта они по сравнению с моими не стоят.

— Но почему так? — пробормотал Алешенька.

— Уж потому, поручик! — грубо сказал Засулич, хлопая себя по груди.

Алешенька отправился к центру, который занимал генерал Романов.

10

Рассветало, когда Куропаткин выглянул из палатки. Лагерь оживал. Слышались голоса, раздавалась команда. В соседней роте успели сварить чай, солдаты бежали с котелками. Куропаткин подставлял ладони под струю из ведерка, плескал воду на лицо и фыркал.

— Ну, с богом! — сказал он Алешеньке.

Командующему подвели коня. Торчинов сидел уже на своем, с биноклем, подзорной трубой и складным стульчиком. Небо на востоке становилось светлее и выше.

Небольшая группа всадников направилась к вершине сопки, откуда удобно было наблюдать за ходом сражения.

Подъем на вершину занял полчаса, и, когда Ивнев глянул вперед, он увидел долины, покрытые густым молочным туманом. Казалось, могучие реки бесшумно плескались в крутые каменистые берега.

Зрелище было по-настоящему прекрасно, и особую силу всему придавал неяркий свет зари.

В этом тумане наступали полки!

— А что ж, туман нам очень кстати, — проговорил Куропаткин и протянул руку.

Сейчас же к нему подскочил Торчинов и вложил в руку бинокль. Но бинокль мало помогал: перед глазами клубился туман, отливая сизыми, перламутровыми тонами, — вот все, что можно было рассмотреть.

Куропаткин сошел с коня и сел на стульчик. Торчинов стоял около него с подзорной трубой. Остен-Сакен расположился неподалеку над картой. Ивнев подумал: «Зачем ему карта, ведь на ней ничего нет».

Туман, в котором наши незаметно подберутся к японцам, так ободрил Куропаткина, что он подавил свое всегдашнее многомыслие и сосредоточился только на том, чтобы победить.

Полчаса сидел он неподвижно на стульчике, наблюдая, как налетал ветер, как колыхался и плыл туман мимо большой сопки, — ее должен был атаковать центр! Может быть, солдаты уже поднялись по склонам и сейчас покажутся на вершине?

— Ваше высокопревосходительство! — крикнул Ивнев.

Он увидел в бинокль батальон, вынырнувший из тумана.

Солдаты были в ржаво-желтых рубахах, шли ровно и стройно, издали казалось — солдат к солдату, штык к штыку.

Сейчас должны застучать пулеметы, винтовки, взлететь и разорваться японская шрапнель. Каких-нибудь полтораста саженей осталось до гребня сопки!