Воспоминания - Сергей Сазонов

Нам не оставалось ничего другого, как продолжать с той же энергией наши усилия парализовать злую волю Австро-Венгрии и добиться пересмотра недопустимых требований венского кабинета путем посредничества держав даже и после последовавшего 25 июля разрыва сношений между Австро-Венгрией и Сербией. Как ни трудно было ввиду этого факта, продолжать переговоры, я решился отстаивать их необходимость на совете министров под председательством Государя, который был назначен на 26 июля (по новому стилю), и заявил об этом накануне французскому послу.

Будучи уверен, что итальянское правительство не одобряло образа действия Австро-Венгрии, я поручил нашему послу в Риме Крупенскому просить маркиза Сан-Джулиано откровенно высказать в Вене своё несочувствие австрийским решениям и разъяснить Берхтольду невозможность локализации конфликта, а также и неизбежность русской поддержки Сербии.

Как я узнал вслед за этим, в Италии с возникновения австро-сербского столкновения установилось определенно отрицательное отношение к положению, занятому венским кабинетом в этом вопросе. Тщательно скрывавшееся от Италии намерение венского кабинета поставить Сербию в безысходное положение стало известно в Риме и возбудило там сильное неудовольствие и тревогу. Ещё за несколько дней до моего обращения к маркизу Джулиано он сообщил германскому послу, что ему кажется невозможным какое бы то ни было представление сербскому правительству со стороны Австро-Венгрии по поводу убийства наследного эрцгерцога ввиду того, что оно было совершено австрийским подданным. Лица, близко стоявшие к министру, заявляли открыто, что Австро-Венгрия, предъявив неумеренные требования, поставила бы себя в невыгодное положение и не могла бы рассчитывать на поддержку Италии. Сан-Джулиано избегал прямого обмена мыслями с австрийским послом в Риме, но не скрывал своих взглядов от германского посла фон Флото, которому он сообщил, что Италия ни в каком случае не примет участия в политике подавления национальностей. Флото добросовестно сообщал в Берлин, что итальянское правительство едва ли захочет поддерживать австрийские требования, чтобы не поставить себя в противоречие с глубоко укоренившимися чувствами итальянского народа.

Эти сообщения фон Флото беспокоили германское министерство иностранных дел, но ни на волос не изменили его сочувственного и поощрительного отношения к занятому венским кабинетом положению.

Одновременно с этим обращением в Риме я предложил гр. Берхтольду разрешить австро-венгерскому послу в Петербурге рассмотреть со мной частным образом текст ультиматума для того, чтобы по взаимному соглашению изменить в нём некоторые места, которые казались мне неприемлемыми.

После 48 часов ожидания я получил ответ Берхтольда, в котором он через нашего посла в Вене сообщал мне, что не может ничего взять обратно, ни входить в обсуждение условий австрийского ультиматума. Помимо этого он поручил графу Сапари передать мне, что он подчеркнул в своём разговоре с Н. Н. Шебеко невозможность принятия подобного рода предложений.

Из Берлина вести были не лучше. Яго заявил нашему поверенному в делах Броневскому, что он разделяет мнение Пурталеса, что раз между мной и австрийским послом уже начались переговоры, ничто не мешало нам их продолжать, но на просьбу Броневского повлиять в Вене в примирительном смысле он ответил, что не может советовать Австрии уступчивости [XXIII].

Предложение моё скрестилось с предложением сэра Эдуарда Грея о посредничестве четырех незаинтересованных держав. Это предложение исходило из заявления, сделанного мной Бьюкенену о готовности русского правительства, оставшись в стороне, передать дело посредничества между Австро-Венгрией и Сербией в руки четырех незаинтересованных великих держав и преследовало двоякую цель: 1) собрать их под председательством Грея в Лондоне для изыскания способа разрешения спора и 2) приостановку Австро-Венгрией и Сербией всяких военных приготовлений до окончания совещания посредников.

Предложение сэра Эд. Грея, внушенное искренним желанием русского и английского правительств, к которым тотчас же присоединилось и французское, имело ещё и то преимущество, что державы, в руки которых было бы передано посредничество между спорившими сторонами, состояли бы поровну из представителей Тройственного согласия и Тройственного союза, чем бы наперед была предотвращена всякая возможность пристрастного решения. Тем не менее и этому предложению в Берлине был оказан не лучший прием, чем моим двум предыдущим. Французский посол в Берлине г-н Жюль Камбон предложил, по поручению своего правительства, следующую формулу, намеренно неопределенную и смягченную для сообщения её в Петроград и Вену: воздерживаться от всякого действия, которое могло бы обострить настоящее положение [XXIV].

Как предложение Грея, так и формула Ж. Камбона были категорически отвергнуты Бетманом-Гольвегом и фон Яго. Отрицательный ответ Германии вызвал, в виде ответной меры, отсрочку роспуска британского флота, собранного для маневров в Немецком море. Принимая эту меру, сэр Эдуард Грей заявил австро-венгерскому послу, что Англия не имела в виду созывать резервистов и что в мере, принятой по отношению к флоту, не заключалось угрозы, но что ввиду возможности европейской войны английское правительство не сочло возможным разбрасывать свои силы [XXV]. Если по словам английского министра иностранных дел, не следовало видеть угрозы в военной мере, принятой Англией, то в словах его к графу Менсдорфу трудно было не усмотреть серьезного предостережения. В Берлине и Вене к ним отнеслись, однако, как к попытке запугивания.

В тот же день, когда Берхтольд ответил отказом на моё предложение продолжать переговоры с австро-венгерским послом в Петрограде, т. е. 28 июля (по новому стилю), Австрия объявила войну Сербии и совершила нападение на сербскую флотилию на Дунае. В Петрограде ожидали с часа на час объявления австрийской мобилизации. Уже 26 июля управляющий нашим консульством в Праге известил меня о состоявшемся, но ещё не объявленном официально приказе о мобилизации, за которым должен был очевидно последовать приказ об общей мобилизации, который и был подписан 28-го, т. е. в день объявления войны Сербии.

Того же числа, под впечатлением все ухудшавшегося политического положения, я послал следующую телеграмму графу Бенкендорфу в Лондон: «Мои беседы с германским послом укрепляют во мне предположение, что Германия поддерживает неуступчивость Австрии. Берлинский кабинет, который мог бы остановить развитие кризиса, по-видимому, совершенно не влияет на своих союзников. Германия находит ответ Сербии неудовлетворительным. Мне кажется, что Англия, более чем всякая иная держава, могла бы ещё попытаться воздействовать на Берлин, чтобы побудить германское правительство к нужным шагам. Ключ положения находится, несомненно, в Берлине» [XXVI].