Ночью на белых конях - Павел Вежинов

И где он пропадает, этот мальчишка? Ангелина, чем-то уже шуршавшая в кухне, сказала, что Сашо обещал прийти. Академику казалось, что, только когда Сашо узнает обо всем, это наконец станет реальностью. Но племянник задерживался, новость угрожала остыть. А он с детства знал, что горячий бублик и бублик остывший — две совершенно разные вещи. И все же, если вдуматься, какая это, собственно, новость? Может, только надежда — не более. Наконец часов около восьми в дверь позвонили. Академик сам открыл дверь. Свежий, гладко выбритый Сашо внимательно взглянул на дядю. Или, может быть, несколько удивленно. Неужели на лице у него что-то написано?

— Во сколько же ты уходишь на работу? — посмеиваясь, спросил Урумов.

— Приблизительно в это время.

— Не поздновато ли?

— Директор случайно мой приятель, — в свою очередь засмеялся Сашо.

Они вошли в кабинет, каждый расположился на своем привычном месте. Молодой человек был уверен, что вот сейчас, сию минуту, он узнает какую-то хорошую новость. И не надо было никакой интуиции, дядин вид был достаточно красноречив. Академик заглянул в стол и вынул оттуда лист красивой плотной бумаги.

— Прочти-ка!

Сашо взял письмо. Оно было написано на официальном бланке красивым, четким машинописным шрифтом.

Светло-синие буквы выглядели очень приятно. Сашо первым делом взглянул на бланк — биохимическая лаборатория Корнуэлльского университета в Соединенных Штатах.

— Дай, лучше я! — нетерпеливо произнес академик. — Самому тебе будет трудно справиться с переводом.

Сашо отдал ему письмо.

— Уитлоу, кажется, сейчас в Корнуэлле?

— Именно, — ответил дядя. — Письмо от него.

— Значит, все-таки он тебя опередил? — удивленно спросил юноша.

— Слушай внимательно! — сказал Урумов и стал медленно читать:

«Уважаемый академик Урумов! Несколько дней назад я с большим интересом прочел английский перевод вашей статьи, опубликованной в журнале „Просторы“. То, что статья напечатана не в научном, а в литературном журнале, нисколько не обесценивает ее в моих глазах. Даже наоборот. Известно, что современные ученые слишком осторожны и говорят только часть того, что они знают или допускают. И я предполагаю, что вы нарочно выбрали этот журнал, чтобы получить возможность высказаться более свободно. Должен вам сообщить, что ваша статья произвела на меня исключительное впечатление. И это не случайно. Я тоже довольно долго занимался этой проблемой, прежде всего с точки зрения биохимии, и мысли, которые вы высказываете в статье, мне отнюдь не чужды. Я говорю вам это не для того, чтобы оспорить приоритет вашей гипотезы. У вас хватило смелости опубликовать ее раньше меня с уверенностью и решительностью, которые делают вам честь. Может быть, вам известно, что недавно на симпозиуме в Йеле я очень осторожно упомянул о некоторых моих наблюдениях и опытах в этом направлении. Коллеги встретили мои идея довольно враждебно, главным образом потому, что у меня еще нет достаточных доказательств, хотя даже те, которыми я сейчас располагаю, нелегко оспорить.

Вот почему ваша статья так меня обрадовала. Может быть, мы с вами — единственные на свете люди, разделяющие эту безумную идею. Мне очень хорошо известны все ваши труды, нашей информационной службе вменено в обязанность переводить каждую вашу строчку. К сожалению, эта ваша статья долгое время не попадала в поле моего зрения, потому что мы, естественно, не следим за литературными журналами. Уверенность и внутренняя убежденность, с которыми она написана, подсказывают мне, что я знаком далеко не со всем в вашей работе. Я предлагаю вам, уважаемый господин Урумов, продолжить нашу работу совместно, разумеется полностью учитывая преимущества, которыми вы обладаете по сравнению со мной. Льщу себя надеждой, что мои познания в клинической биохимии дополнят ваш великолепный опыт в микробиологии и вирусологии. Хочу, кроме того, сообщить вам, что в Корнуэлльском университете в настоящий момент монтируется уникальная ультрацентрифуга, которая может сыграть решающую роль в наших научных опытах. Если они удадутся, человечество, без сомнения, выиграет намного больше, чем от любого другого открытия, сделанного нашей наукой за последние сто лет.

Итак, жду вашего ответа. И поскольку я моложе вас, то готов первым приехать к вам в Софию.

С глубоким уважением

ваш Гарольд Уитлоу».

Урумов откинулся на спинку стула, прямую, высокую, обитую темно-вишневым бархатом. На этом фоне его тонкий, спокойный профиль вырисовывался особенно выразительно.

— Ну что ты скажешь? — осторожно спросил он.

— Страшно! — ответил юноша.

— Что же тут страшного? — еле заметно улыбнулся академик.

— Все страшно, особенно центрифуга!

Сашо был необычайно возбужден, ноздри у него вздрагивали, как у зверька, попавшего в капкан.

— И представь себе, что она действительно уникальная. Сейчас вы работаете вслепую, именно это вас и держит… У тебя ведь даже никогда не было хорошего материала… А на этой центрифуге, кто знает, вы, того и гляди, откроете вирус рака. Рака человеческого организма, я хочу сказать… Это будет как землетрясение.

— И даже страшнее! — ответил Урумов, внезапно почувствовав, как по его спине пробегает какая-то смешная мальчишеская дрожь.

— Дядя, ты не можешь без такого биохимика, как Уитлоу… Хотя ты наверняка обогнал его в этой области. Даже Флеминг ничего бы не добился, если бы в дело не вмешались химики.

— В принципе ты прав, — кивнул академик. — Но и Аврамова нельзя недооценивать.

— Кто об этом говорит!.. Но Аврамов все-таки не лауреат Нобелевской премии.

— Вывеска — это еще не самое главное, мой мальчик.

— Что ты? — изумленно уставился на него Саше. — Да с этой вывеской ты их всех положишь на обе лопатки. Перед тобой сразу же откроются все двери. И все оппоненты тут же, как шавки, начнут юлить у твоих ног.

Академик засмеялся.

— Как бы ты постудил с ними на моем месте?

— С шавками? Камень на шею и в реку.

— Вполне в твоем академическом стиле! — сказал Урумов.

Но молодой человек словно бы его не слышал, радостное оживление внезапно исчезло с его лица.

— А в сущности, дядя, чем мы его встретим? Кроме моих разглагольствований в журнале, конечно.

— Ты прекрасно знаешь, чем!

— Я хочу сказать, кроме того, что ты уже опубликовал.

— Я довольно давно не печатался, — ответил академик. — Так что фактически он не знает и половины того, что я сделал.

Юноша снова просиял.

— Значит, ты считаешь, что мы его не разочаруем?..

— Смотря чего он от нас ждет!

— Чего он может ждать?.. Если судить по его выступлению…

— По выступлению судить не надо. В том мире идеи покупаются и продаются, как вещи. А кто же понесет на базар то, что не собирается продавать.

Молодой человек глубоко задумался.

— Кажется, я тебя понимаю, — сказал он. — И это означает, что мы, чтоб не оказаться в дураках, тоже должны покупать и продавать.

— В сущности, эти дела лично меня не касаются, — ответил дядя. — У меня нет никакого желания торговаться. Но как болгарский ученый я должен думать о престиже нашей науки.

— А за последние месяцы у тебя есть что-нибудь новенькое?

— Последние месяцы я все время ждал, когда ты задашь мне этот вопрос.

Сашо смутился. Дядя, конечно, прав, только сейчас он понял, в каком некрасивом свете выставил он себя в его глазах. Вообще-то, это вполне в его характере — дело надо доводить до конца! И конечно, не любое, а прежде всего свое собственное.

— Но, дядя, если бы ты взял меня к себе…

— Знаю, знаю! — прервал его академик. — А ты не понял, что я нарочно поставил вас на фланги… Ганнибал может еще раз оказаться правым.

Вообще, академик был явно в хорошем настроении. И не только в это утро. Он и сам не знал, с чего все началось, но чувствовал себя возродившимся. Вся внутренняя энергия, которая последние годы словно бы утекала в какие-то невидимые щели, сейчас вновь сконцентрировалась, чтобы найти выход в спокойных и уверенных действиях.

Когда Сашо ушел, Урумов позвонил Спасову. Хотя было еще только начало рабочего дня, ему ответил усталый, недружелюбный голос:

— У телефона Урумов.

— Какой Урумов? А, это вы, товарищ академик? Очень рад вас слышать.

И ничуть он не радовался, это было слышно по голосу. Свои любезные слова он произнес со скрытой досадой, впрочем скрытой не слишком старательно. Наверное, Спасов давно уже разговаривал так со всеми, кроме самого высокого начальства, разумеется. Почему это, черт побери, ему непрерывно звонят, почему опрашивают о том, что его вообще не интересует.

— Не могли бы вы принять меня сегодня? — спросил академик.

— Сегодня? Как раз сегодня, дорогой мой Урумов, у меня две иностранные делегации. Плюс один официальный обед.

На этом обеде он, верно, произведет самое лучшее впечатление. И главным образом, своим превосходным аппетитом. Но академик не стал высказывать вслух этого предположения.