Жена путешественника во времени - Одри Ниффенеггер

– Эй, полегче, дружок, полегче! Оно ж застынет, если так делать. Нужно легонько касаться, Генри, или получим что-то вроде жвачки.

– Извини-извини-извини. Я буду осторожен, только не толкай меня так больше. Эй, Клэр.

Генри поворачивается, улыбаясь, и я вижу, что он весь в муке.

– Что вы делаете?

– Круассаны. Я поклялся обучиться мастерству сворачивания колбасок из теста или погибнуть в отчаянной попытке.

– Покойся с миром, сынок, – ухмыляется Нелли.

– Что случилось? – спрашивает Генри. Нелли умело сворачивает тесто в колбаску, режет ее и заворачивает в вощеную бумагу.

– Мне нужен Генри на пару минут, Нелли. Она кивает и указывает скалкой на Генри:

– Возвращайся через пятнадцать минут, и мы примемся за маринад.

– Да, мэм.

Генри идет за мной по ступенькам. Мы останавливаемся перед столом.

– Мне нужно его открыть, а ключ я не найду.

– А-а. – Генри бросает на меня взгляд, такой быстрый, что прочитать я не успеваю. – Ну, это просто.

Он выходит из комнаты и возвращается через минуту. Садится на пол перед столом, распрямляя две канцелярские скрепки. Начинает с нижнего левого ящика, осторожно пробует и поворачивает скрепку и потом просовывает в скважину вторую скрепку.

– Voilà, – говорит он, открывая ящик.

В нем куча бумаги. Генри открывает другие четыре ящика без труда. Вскоре все они открыты, обнажают свое содержимое: записные книжки, блокноты с отрывными листами, каталоги по садоводству, пакеты с семенами, ручки и короткие карандаши, чековая книжка, шоколадка «Херши», сантиметр и ряд других мелочей, теперь выглядящих одинокими и несчастными при свете дня. Генри не дотронулся ни до одного листочка. Он смотрит на меня; я почти бессознательно смотрю на дверь, и Генри понимает намек. Я поворачиваюсь к маминому столу.

Все бумаги лежат в полнейшем беспорядке. Я сажусь на пол и вываливаю содержимое ящика перед собой. Все написанное от руки разглаживаю и складываю слева. Тут всевозможные списки и записки самой себе: «Не спрашивать Ф. насчет С.» или «Напомнить Этте о дне рождения Б.». Страницы, покрытые сплошь закорючками, спиралями, завитушками, черными кругами, узорами будто от птичьих лапок. На некоторых из них – фразы или предложения. «Разделить ее волосы ножом», «Не могла, не могла этого сделать», «Если я буду тиха, это минует меня». На некоторых страницах исчерканные стихотворения, просто отрывки, как фрагменты Сафо:

Как старое мясо, нежное и мягкоеНет воздуха ХХХХ она сказала «да»Она сказала ХХХХХХХХХХХХХ

Или:

Его рука ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ чтоб обладать,ХХХХХХХХХХХХХХХХХХВ решительные ХХХХХХХХ

Некоторые стихотворения отпечатаны:

На секундуВсе мечтыЗамирают.Музыка и красотаЭто соль в моей грусти;Белая пустота врезается в лед.Кто бы мог подумать,Что ангел сексаТак грустен?Или осознание желанияРастопит эту широкуюЗимнюю ночьВ ливень тьмы.

1/23/79

Весенний сад:Корабль летаПроплывает черезМою зимнюю память.

4/6/79

В 1979 году мама потеряла ребенка и пыталась покончить с собой. У меня внутри все сжимается, глаза затуманиваются. Я теперь знаю, каково было ей тогда. Беру все эти листки и откладываю в сторону, не читая. В другом ящике нахожу более поздние стихи. И вдруг вижу стихотворение, посвященное мне:

САД ПОД СНЕГОМКлэр

Теперь сад под снегомПустая страница, наши следыКлэр, которая никогда не была моей,Но которая всегда принадлежала себеСпящая КрасавицаНа кристальной простынеОна ждетЭто ее веснаЭто ее сон/пробуждениеОна ждетВсе ждетПоцелуяНевероятные формы клу б нейкорнейЯ нико г да не думала,Что моя девочкаЕе почти лицоСад, ожидающий

ГЕНРИ: Уже почти время ужина, и я сижу с Нелли, когда она говорит:

– Слушай, Генри, не посмотришь, где твоя красавица?

Мне это кажется хорошей идеей.

Клэр сидит на полу перед маминым столом в окружении белых и желтых листков. Настольная лампа отбрасывает пятно света вокруг нее, но лицо в тени; волосы излучают медную ауру. Она смотрит на меня и говорит:

– Смотри, Генри, она написала мне стихотворение. Я сажусь рядом с Клэр, читаю стихотворение и отчасти прощаю Люсиль, ее колоссальный эгоизм и ужасную смерть. Смотрю на Клэр.

– Оно прекрасно, – говорю я, она кивает, счастливая на секунду оттого, что ее мама действительно ее любила.

Я вспоминаю, как моя мама поет романс после обеда летним днем, улыбается нашим отражениям в витрине магазина, кружится в голубом платье в своей гардеробной. Она меня любила. Я никогда не сомневался в ее любви. Люсиль была изменчивой, как ветер. И это стихотворение является доказательством, непреложным, необратимым, это фотография чувства. Я оглядываю озера бумаги на полу и с облегчением понимаю, что они наполнили паруса жизни Клэр.

– Она написала мне стихотворение, – снова в задумчивости повторяет Клэр.

Слезы текут по ее щекам. Я обнимаю ее, прислоняю спиной к себе, мою жену, Клэр, в полном здравии, на берегу после кораблекрушения, плачущую как маленькая девочка, чья мама машет ей рукой с палубы тонущего корабля.

КАНУН НОВОГО ГОДА, ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЕНРИ: Мы с Клэр стоим на крыше «Уикер-Парк» в толпе других морозоустойчивых душ, ожидая так называемого нового тысячелетия. Ночь ясная и не очень холодная; изо рта идет пар, уши и нос немного замерзли. Клэр закутана в свой большой черный шарф, лицо кажется поразительно белым в свете луны и фонарей. Мансарда на крыше принадлежит парочке художников—друзей Клэр. Гомес с Клариссой неподалеку, медленно танцуют в куртках и варежках под музыку, слышную только им. Все вокруг нетрезво подшучивают о консервах, которые они запасли, героических мерах, которые предприняли, чтобы уберечь свои компьютеры от переплавки. Я ухмыляюсь про себя, зная, что вся эта тысячелетняя чушь забудется к тому времени, когда новогодние елки окажутся в канавах на Стритс и Сэн.

Все ждем полночи, чтобы пускать ракеты. Мы с Клэр наклонились над метровой высоты фронтоном здания и изучаем Чикаго, глядя на восток, в сторону озера Мичиган.

– Привет всем, – кричит Клэр, машет рукой в варежке озеру, Саут-Хейвену, Мичигану.

– Забавно, – говорит она мне. – Там уже новый год. Уверена, они все спят.

Мы на высоте шестого этажа, и я удивлен, как много отсюда видно. Наш дом на Линкольн-сквер, немного на северо-запад отсюда; этот район тихий и темный. Центр города, на юго-восток, сияет огнями. Некоторые большие здания украшены к Рождеству, щеголяют зелеными и красными огоньками в окнах. «Сиэрс» и «Хэнкок» смотрят друг на друга, как огромные роботы, над головами небоскребов пониже. Я почти вижу дом на Норт-Диэрборн, где жил, когда встретил Клэр, но его заслоняет более высокое здание, жутко уродливое, которое несколько лет назад появилось по соседству. В Чикаго такая превосходная архитектура, что чувствуется необходимость что-нибудь сносить время от времени и воздвигать жуткие здания, чтобы народ мог оценить прелесть старины. Машин мало; никто не хочет быть в полночь на дороге. Я слышу, как тут и там рвутся хлопушки, иногда перемежаясь с пистолетными выстрелами: эти уроды забыли, что пистолеты не только громко хлопают.

– Я замерзаю,– говорит Клэр и смотрит на часы.– Еще две минуты.

Взрывы веселья неподалеку указывают, что у кого-то часы спешат.

Я думаю о Чикаго в следующем веке. Больше людей, намного больше. Странный транспорт, но меньше дыр на дорогах. Появится жуткое здание, похожее на разорвавшуюся банку колы в Гранд-парке; Вест-Сайд постепенно выберется из бедности, а Саут-Сайд будет продолжать разрушаться. Наконец они снесут «Ригли-Филд» и построят там жуткий мегастадион, но пока что он возвышается над Норт-Истом, весь в огнях.

Гомес начинает отсчет:

– Десять, девять, восемь… И все подхватывают:

– Семь, шесть, пять, четыре, ТРИ! ДВА! ОДИН! С НОВЫМ ГОДОМ!

Хлопают пробки шампанского, зажигаются фейерверки и улетают в небо, мы с Клэр бросаемся друг другу в объятия. Время замирает, и я надеюсь на лучшее.

ТРИ

ГЕНРИ: Кларисса и Гомес только что родили третьего ребенка, Розу Евангелину Гомолински. Мы даем им неделю передышки, потом сваливаемся им на голову с подарками и угощением.

Открывает дверь Гомес. Трехлетний Максимилиан висит у него на ноге и прячет лицо за коленом Гомеса, когда мы с ним здороваемся. Джозеф, которому всего год, более открыт, бросается к Клэр, крича: «Ба-ба-ба!», и громко рыгает, когда она поднимает его. Гомес закатывает глаза, Клэр смеется, и Джо тоже, и даже я начинаю смеяться над этой картиной полного хаоса. Их дом выглядит так, как будто ледник въехал в магазин с игрушками и все полетело в кучу: вокруг конструкторы «Лего» и брошенные плюшевые медведи.