Дельфин в стеарине - Николай Романецкий

Полина передала мне чашку и угнездилась в кресле, стоящем под старинным торшером – кабинет был обставлен в стиле ретро, и торшер этот казался едва ли не самой старинной вещью здесь. Впрочем, было кое-что и подревнее: книги.

Я встал из-за стола, прошел вдоль шкафов. Тут встречались даже издания конца девятнадцатого века. Мое внимание привлекло собрание книг Райдера Хаггарда из "Библиотеки романов" (Приключения на суше и на море). Я открыл один из переплетенных вручную томиков, полистал. Это была "Дочь Монтецумы" в переводе А. А. Энквиста, издание небезызвестного П. П. Сойкина – с ятями и твердыми знаками на концах многих слов. На обороте титула присутствовала надпись "Дозволено цензурою. СПб., 14 января 1903 г.". Черт-те какая древность!..

– Слушай, дочь Монтесумы, – сказал я. – Это твои книги?

Полина не улыбнулась моей неудачной шутке.

– Родителей мужа. Они уже умерли, Петр был поздним ребенком.

– А твои батюшка с матушкой? – Я отхлебнул из чашки.

Кофе показался мне самым обычным, разве что чуть отдавал жженым. Наверное, у нее какая-нибудь особая кофеварка. Только для VIP-персон…

– Они, слава богу, живы. Живут под Тамбовом, в Дубровке. По-моему, я тебе говорила, откуда родом.

– Да, говорила.

Полина потрепала полу халата, посмотрела на свое обнаженное бедро, перевела взгляд на меня.

Я тоже пялился на ее бедро, и все происшедшее между нами казалось мне чем-то нереальным, давним, почти забытым.

– Жалеешь о том, что произошло? – Полина прикрыла полой халата треугольник светлых волос над лобком.

Я пожал плечами:

– Не знаю… Поживем, увидим.

Она поджала губы:

– Какой ты честный! А соврать нельзя было?

– Зачем? – Я опять пожал плечами. – Жена… – Я не договорил.

Не объяснять же ей, что пожалеть могу не только я, но и она. И что дело совсем не в моей жене. Впрочем, думается, она и без моих объяснений все прекрасно понимает. Иначе бы не потащилась в спальню в блузке с "жучком". Что мешало снять ее и оставить в гардеробной? Правда, тогда бы провокация получилась не столь провоцирующей…

– Ну как? Закончили на этом? Разбежались?

Спарились и разбежались, – вспомнил я. Спарились и разбежались… Потому что стало вдруг стыдно друг перед другом. Что за чертовщина?

– Да, – сказал я. – Мне, пожалуй, пора. Теперь я знаю, что делать дальше.

Вот так комплиментик!

Однако она не обиделась, хотя и приподняла чуть-чуть правое плечо. На одну восьмую дюйма.

Они бы с Ниро Вульфом составили подходящую пару. Не зря говорят, что противоположности сходятся… Да будь я проклят, если знаю, как себя вести с этой женщиной!

– Не расскажешь?

– Сейчас нет. Потом, когда мне хоть что-то станет ясно.

– Ну хорошо… – Она выбралась из кресла и стала еще более соблазнительной. – А я поеду на работу. Что-то разработка следующей версии "Полины" в последние дни затормозилась с этой…

Она не договорила, но я почти услышал слово "суетой".

Черт меня возьми, в конце концов трахаться – это тоже не более чем суета. Трах перестает быть суетой только в том случае, если рождаются дети. Тогда он становится поступком, а не дерготней в усладу разъярившейся плоти…

– Наше детективное агентство тоже использует ваши разработки. Только у нас сетевого агента зовут Поль, а не Полина.

Она удивленно распахнула глаза:

– Почему?

Я в очередной раз совершил глубокомысленное пожатие плечами:

– Инсталляцию делала жена. Она у меня из компьютерных спецов. А я – всего лишь продвинутый юзер.

– Понятно. – Полина вздохнула.

– Ничего тебе не понятно, – сказал я, с трудом сдерживая злость, неожиданно родившуюся в душе в ответ на этот вздох. – Приедешь на работу, Антон Константинов скандал устроит, вот тогда и станет все понятно.

Она вновь распахнула глаза, и я прикусил язык.

– А тебе жена устроит?

– Прости, пожалуйста! – сказал я. – Сам не знаю, что говорю… Будь, пожалуйста, осторожна.

– Уже простила… Не беспокойся, Максим, мне бояться нечего. Без меня компания и года не протянет. А вот ты и в самом деле будь осторожен.

Черт возьми, Катины слова – почти один к одному!..

– Хорошо, буду, – сказал я.

– Пойдем одеваться?

– Пойдем.

И мы отправились в спальню, где лежал светло-коричневый длинноворсный ковер, на котором оказалось так приятно заниматься любовью и на котором все еще валялась почти вся наша одежда. Одевались неторопливо, наблюдая друг за другом и получая удовольствие от этого процесса. Во всяком случае, я точно получал – Полина умела одеваться не менее красиво, чем раздеваться.

Хотя, где это я видел, чтобы она сама раздевалась? Не было такого, фантазии… Она только расстегивала пуговицы на блузке…

Надев через голову юбку (меня всегда потрясал этот метод облачения), Полина вдруг помрачнела.

– Завтра похороны Георгия, – сказала она. – В десять часов, морг областной больницы на улице Сантьяго-де Куба, семь. Если захочешь, приезжай.

– Приеду, – пообещал я. – Непременно приеду. Там наверняка будет присутствовать его убийца. По крайней мере, в детективных романах происходит именно так, убийцу тянет посмотреть на жертву. Впрочем, хоронить Карачарова наверняка будут в закрытом гробу.

– Он так ужасно выглядит? – Полина взяла с трельяжа тюбик с губной помадой, глянула на себя в зеркало.

Собственная физиономия ей явно понравилась, тем не менее она точными движениями принялась подкрашивать губы.

– Да, – коротко сказал я и тоже подошел к зеркалу.

Следов помады на моем лице не было.

– Эта помада не смазывается, – сказала Полина. – Видишь, даже вода в душе ее не смыла.

– Вижу… А где похороны?

– На Северном кладбище.

– Слушай… А разве он не мусульманин?

– Нет. Карачаровы уже не одно поколение живут в Питере и давным-давно обрусели.

– То-то у него нет… не было никакого акцента, – сказал я, наблюдая за тем, как она наносит макияж на щеки.

Потом она взялась за расческу и лак.

Когда женщина при тебе сооружает прическу, это о многом говорит, но разговор сей я "слушал" почему-то без удовольствия. Впрочем, причина была мне предельно ясна – я уже перестал быть Арчи Гудвином, на душе скребла кошка по имени Совесть, и мне приходилось бороться с нею.

О предстоящих похоронах мы больше не вспоминали. И вообще – о деле. Я нашел нейтральную тему и принялся рассказывать о своем детском невезении; Полина слушала, закрепляя волосы и поглядывая на меня в зеркале. Потом сказала:

– Бедненький ты мой!

Меня так и подмывало ответить: "Я не бедненький! И не твой!" – но для подобного ответа было не время и не место, и я просто молча отошел к окну, сдвинул в сторону штору.