Под сенью Святого Павла: деловой мир Лондона XIV — XVI вв. - Лариса Чернова

Говоря о купеческо-дворянских матримониальных союзах, надо иметь в виду, что важную роль при их заключении, безусловно, играло приданое — земля. Женщины, как правило, «уносили» родовые владения за пределы своей семьи. В свое время М.А. Варг и К.Д. Авдеева установили весьма многозначительный факт возрастания удельного веса женщин — наследниц бароний: начиная с 40-х и заканчивая 80-ми гг. XIV в. их доля среди единонаследников колебалась в пределах 10%. Это означало, что примерно такой же процент бароний оказывался за пределами данных фамилий. То же самое происходило при наследовании по боковой линии. А треть бароний подвергалась разделу между сонаследницами{1116}. Обладание же землей на протяжении рассматриваемых столетий высоко ценилось не только в среде высшей знати, но и среди состоятельных горожан, небогатых рыцарей, эсквайров и прочих мелких вотчинников, для которых характерны: стремление получить земельные пожалования от короля и магнатов, поспешность вложения денег, награбленных в военных походах Столетней войны и полученных на гражданской службе у короля и аристократии, в покупку земель. Не следует забывать, что уже во второй половине XIV в. верным способом обрести вес в обществе стала скупка земли в графствах: эпидемия чумы, обрушившаяся на Англию несколькими повторными волнами, нанесла значительный урон семьям землевладельцев, освободив место для новых лендлордов, а опустошения, произведенные чумой в перенаселенных городских кварталах, и наплыв в город голодных и нищих бывших крестьян сделали жизнь даже в столице значительно менее привлекательной, чем прежде.

Но не только олдермены стремились проникнуть в дворянские фамилии. Наблюдалось «встречное движение», когда представители, в том числе, титулованной знати считали немаловажным породниться с богатейшим купечеством. По оценке П. Джонсона, в XIV в. треть дочерей лондонских олдерменов выходила замуж за дворян, представителей знати, в XV в. — уже 50%{1117}. Причем П. Флеминг считает, что в XV столетии треть жен лондонских олдерменов происходила из фамилий высшего джентри и землевладельческой знати Англии{1118}.

По данным О.В. Дмитриевой, если в 1485–1569 гг. половина браков пэров и их наследников мужского пола заключалась в своем кругу, то во второй половине XVI в. это относилось лишь к Уз аристократов; остальные искали партию в среде юристов, государственных чиновников и в купеческих семьях{1119}. Особенно ярко это проявилось в браках дворян с купеческими вдовами. Можно привести несколько весьма показательных фактов. Известно, что вдова виноторговца и олдермена первой трети XIV в. Генри де Джизорса сочеталась браком с кентским дворянином{1120}. Вдова олдермена 1397–1408 гг., торговца предметами роскоши Джона Уодсока была замужем за сэром Уильямом Ломели, представителем баронской фамилии из графства Йоркшир{1121}. Вдова бакалейщика и олдермена XV в. Николаса Уайфолда вышла за сэра Джона Говарда, первого маркиза Норфолкского, а дочь этого олдермена — за лорда Марни, одного из придворных Генриха VIII{1122}. Вдова олдермена XV в. Роберта Дроупа состояла в браке с сэром Эндрю Грэем, виконтом Лайл, братом сэра Джона Грэя, первого супруга Елизаветы Вудвилль, впоследствии ставшей женой Эдуарда VI{1123}. Вдова торговца предметами роскоши и олдермена XV в. Томаса Айлэма сочеталась браком с лордом Фэррерсом{1124}, а вдова суконщика и олдермена того же столетия Джона Стоккера — с сэром Джорджем Невиллем, лордом Абергавенни{1125}.

О.В. Дмитриева обратила внимание на то, что часто мезальянсы с богатыми купеческими наследницами и вдовами имели место при повторных браках, когда тот или иной представитель аристократии уже имел от жены-дворянки наследника, и чистота рода была обеспечена{1126}. Либо, добавим, на богатых горожанках женились младшие отпрыски дворянских фамилий, как было, например, с дочерью Томаса Блэдлоу, бакалейщика и олдермена второй половины XV в., сочетавшейся браком с младшим сыном барона Бэрнса{1127}. В любом случае интерес к купеческим дочерям и вдовам со стороны титулованного английского дворянства не был случайным явлением. Желание поправить финансовое положение при этом проступало весьма отчетливо. Удивительно яркое свидетельство тому — история графа Стаффорда, который безуспешно уговаривал богатого лондонца отдать дочь за его сына и даже прибегал для этого к посредничеству олдермена и самого лорда Берли! Горожанин же отказывался и заявлял, что выдаст дочь за человека одного с ним рода занятий{1128}. Показательно, что этого лондонца отнюдь не прельщал знатный титул графа, и он не стремился расстаться с частью своего имущества ради призрачных амбиций и соображений престижа. Столь непочтительное по отношению к графу поведение горожанина легко объяснимо. Рассматриваемый период был непростым временем для большинства представителей английской аристократии, владения которой являлись внушительными по размерам, но не были прибыльными. Томас Вильсон в конце XVI в. следующим образом оценил совокупный доход знати — двух герцогов (Бакингем и Солсбери), 18-ти графов (среди них — графы Оксфорд, Нортумберленд, Кент, Вустер, Эссекс, Линкольн, Ноттингем, Пемброк, Саутгемптон и др.), двух виконтов (Монтегю и Биндон) и 39-ти баронов (Берли, Дадли, Стаффорд, Огл, Дарси, Во, Виндзор, Берг, Кромвель, Комптон, Норрис и др.) — в 220 тыс. ф., что не превышало 2,5% дохода всего английского дворянства того времени и составляло в среднем чуть больше 3,5 тыс. ф. на каждого представителя титулованной знати{1129}. М.В. Винокурова справедливо замечает, что этот доход поступал с земель, в процентном отношении неизмеримо уступавшим тем обширным поместьям, которые находились в руках коммерчески настроенной части дворянства — джентри. Так, к концу XVI в. во владениях пэров Англии осталось менее 3% земли, которой они или их предки владели ранее{1130}. Преуспевали лишь единицы, большинство же сталкивалось с весьма серьезными проблемами[133]. В поисках дополнительных доходов аристократы пускались на различные, порой весьма рискованные и сомнительные, предприятия: одалживали деньги у кого только могли, не зная при этом, когда и как будут расплачиваться, под огромные проценты брали тысячные суммы у ростовщиков и банкиров Сити, не платили по долгам булочникам, сапожникам, портным и т.д. В такой ситуации важным способом продержаться на прежнем уровне было обращение к поддержке короны, а также вовлечение в предпринимательскую сферу деятельности. По наблюдениям О.В. Дмитриевой, во второй половине XVI — начале XVII в. 78% аристократических семейств в той или иной степени были заняты в коммерции: участвовали в паевых товариществах и торговых компаниях, вкладывали средства в кораблестроение, горнорудное производство и пиратство{1131}.[134] Однако коммерция была для аристократических фамилий, скорее, уступкой требованиям времени, нежели потребностью. В целом же их стиль жизни определялся традицией, которая практически для всех была связана с двором, что требовало соблюдения ряда условий: наличие многочисленных слуг, дорогого гардероба, а, в конечном счете, — немалых денег. Некоторые аристократы пытались использовать один из испытанных методов, а именно — браки с богатыми купеческими наследницами и вдовами. Это позволяло поправить материальное положение, вернуть прежнее благополучие.

Говоря о стремлении «родовой аристократии» породниться с «аристократией купеческой», Дж. Хоум обратил внимание на то, что по интенсивности этого процесса, степени общественного признания и значения взаимопроникновения купечества и дворянства Англия не знала себе равных, хотя аналогичные явления наблюдались во многих странах: Италии, Германии, Франции{1132}. В Англии вторжение дворян в сферу бюргерской экономики было открытым и массовым, прежде всего, со стороны мелких вотчинников, пополнявших разряд джентри, с которыми горожане были связаны общими или сходными хозяйственными, а зачастую и социально-политическими интересами. А относительно легкое проникновение богатых и влиятельных горожан в дворянство обеспечивалось тем, что последнее не составляло в Англии замкнутого наследственного сословия с юридически закрепленными правами и привилегиями, резко отграниченного от других социальных групп. Доступ в него был не только открыт, но и обязателен для свободных людей, обладавших определенным доходом. Факт происхождения из «благородного» сословия играл в Англии гораздо меньшую роль, чем на континенте{1133}. По замечанию О.В. Дмитриевой, прагматичным англичанам был чужд идеал «благородной бедности», они предпочитали, чтобы благородство выступало в обрамлении соответствующего состояния, а доспехи, увенчанные славой, дополнялись тугим кошельком{1134}.[135] Деловые качества и материальное благополучие зачастую ценились выше претензий на превосходство «по праву крови».