Святые наших дней - Митрополит Иларион
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На Афоне молодой послушник встретил людей, каких никогда раньше не встречал, и эти встречи стали для него поразительным откровением:
– Помню один замечательный момент, который навсегда отпечатался в моем сознании. Это было в самом начале моего монашества, в 1925 или 1926 году. Я пришел на берег моря и увидел там старца с длинной четкой на триста узлов. Я подошел к нему близко со страхом, свойственным новоначальным, и молча стоял, наблюдая, как он молится. А он сидел на большом камне и тянул четку. Наконец я возымел дерзость все-таки попросить его: «Отче, молись обо мне». Я просил об этом, потому что когда я покинул Францию в двадцать пятом году, то дух «отчаяния» уже владел мною… Он посмотрел на меня и говорит: «Ты видишь эту четку? Я тяну ее за весь мир. Я молюсь за весь мир. И ты там, в моей молитве». Трудно объяснить, почему и сколько времени нам нужно на ту или иную реакцию, но, в общем, я не ушел с первым словом. И через некоторое время опять… я сказал: «Отче, молись обо мне». Он говорит: «Я же тебе сказал, что я за весь мир молюсь. И ты здесь, в этой молитве». Через несколько мгновений опять я повторил мою просьбу, потому что глубока была моя скорбь, и снова в третий раз сказал робко: «Отче, молись обо мне». Он добро посмотрел на меня и говорит: «Я же тебе сказал, что ты здесь, – показывает на четку, – что тебе больше надо? Ты здесь, в этой молитве моей за весь мир». Отошел я, пораженный состоянием духа этого старца. «Я молюсь за весь мир; ты там, чтобы не ‘‘расколоться’’ нам на мелочи, на детали». Только приехав тогда на Афон и встретившись с такой формой молитвы, я, конечно, был поражен. Я все думал: «Как мыслит этот старец, молящийся за весь мир, – во времени, в пространстве, все ли человечество от Адама до наших дней? Или его мысль была еще более глубокой и объемлющей?»
О другом подвижнике, отце Стратонике, отец Софроний рассказывает следующее:
– Однажды я посетил одного старца, заведовавшего много лет Старым Руссиком, и провел у него в келье немало времени. Он мне поведал о своей жизни и рассказал об одном из видений. Он был болезненным ребенком и не мог нести трудов крестьянской жизни. И действительно, тяжела работа крестьянская. И вот однажды он говорит родителям: «Отдайте меня в монастырь». Они отвечают: «Ну, голубчик, ты не годишься; в монастыре надо работать». «Но все равно – отдайте меня». И вот мать берет этого мальчика, подводит к иконе Божией Матери и говорит Ей: «Отныне Ты будь Мать ему: я не могу; я отдаю Тебе на заботу этого мальчика, сына моего». И после этой молитвы матери, когда она отдала своего сына Богородице, он уснул. И во сне видит большой зал, престол Царя в конце этого зала; и сидит Владыка Царь, и кругом стоят множество важных людей, приближенных к Царю. И туда его приводит Женщина, Которая была Божия Матерь, и оставляет его коленопреклоненным пред Царем. И Царь говорит одному из стоящих рядом: «Пойди, посмотри, что у него там, в узелке». Тот человек взял из рук этого мальчика узелок, развязывает его и говорит: «Здесь – два сердца сокрушенных». Тогда Царь встал со Своего трона, подошел к мальчику и говорит: «Итак, ты – сын Мой».
В своей лекции «Об основах православного подвижничества», подводящей итог его 22-летнему пребыванию на Афоне, отец Софроний делит монахов на две категории. К первой относятся те, кто от детской веры постепенно приходит к монашеской жизни: «Некоторые люди, воспитывающиеся в Церкви с ее вековыми традициями, с бесподобным богослужебным культом, Божественными таинствами, неисчерпаемыми молитвенными и догматическими сокровищами, в силу порождаемого всем этим внутреннего удовлетворения и покоя не доходят до острого кризиса. Их духовное возрастание протекает без бурных надломов. Иногда в таких душах еще с детства пробуждаются глубокие и сильные влечения к Богу, которые доминируют над всем, и они просто и как бы естественно приходят к монашеству».
Но есть и вторая категория: «Совершенно другое видим мы в тех, которые так или иначе теряли Бога, далеко уходили от Него или даже боролись с Ним. Их “обращение” обычно принимает форму острого внутреннего кризиса, часто с надрывами и надломами… Духовное возрождение таких людей, иногда от последних падений во всех смыслах, происходит в силу ясно ощущаемого действия благодати, которая в плане психологическом проявляется как особого рода “решимость”. Благодать, вводя человека в мир Божественного Света, при всей своей влекущей силе, не лишает свободы воли и не совершенно освобождает от дальнейшей брани и даже колебаний. И познавшие благодать подвергаются искушениям и даже могут дойти до демонического омрачения, и тогда полученное познание, оставившее неизбежно глубокий след в умном сознании человека, может быть отдано на служение злу… Иногда, впрочем, излияния благодати бывают настолько обильными, что душа в глубоком чувстве ясно ощущает свое воскресение. Тогда внутреннее свидетельство Духа об истине бывает столь очевидно, что в душе не остается уже места для сомнений или колебаний. Любовь к Богу заполняет все существо, и влечение к Нему преобладает над всем прочим. В таких случаях душа бывает утвержденною на всю последующую жизнь и получает свободу от внутренних конфликтов в самой глубине своей; нет в ней тогда мучительных исканий истины, и весь дальнейший подвиг ее сводится только к стремлению осуществить в жизни своей познанное в час посещения».
К первой категории относится отец Стратоник. Ко второй категории отец Софроний относит самого себя. Он начинал с простой и детской веры, с опыта молитвы и предстояния Богу в юношеском возрасте. Но затем произошел надлом, когда он увлекся чуждыми учениями, потерял на какое-то время Христа. Его возвращение ко Христу было настолько всецелым, что он не довольствовался пребыванием в чине мирянина или теоретическим изучением основ христианства. Его потребностью было полное погружение в глубины молитвы и созерцания Бога, и удовлетворить эту потребность смог только Афон.
Швейная мастерская.
Фото начала XX века из архива Свято-Пантелеимонова монастыря
В Пантелеимоновом монастыре отец Софроний проходил разные послушания: работал в часовой мастерской, казначействе и библиотеке. Монашеская жизнь построена на принципе полного отсечения своей воли перед старшим: труд монаха называется не работой, а послушанием именно потому, что монах выполняет его не по своей воле. Но благодаря отсечению собственной воли монах приобретает особый внутренний мир, который позволяет ему не думать о завтрашнем дне, не переживать за то, что его способности останутся нереализованными. Каждую минуту своего труда он посвящает Богу.
Монахи в библиотеке монастыря Руссик.
Фото начала ХХ в.
Большинство русских монахов на Афоне не знало греческий язык. Приезжая из России, они погружались в атмосферу монастыря, в котором разговорным языком был русский; общение с греками либо не требовалось вовсе, либо ограничивалось вопросами, для обсуждения которых достаточно было рудиментарного знания греческого. Тем не менее, греческий был необходим для официальных сношений русских обителей с другими монастырями, с афонским Кинотом (органом управления, состоящим из представителей
