Заложники любви - Эльмира Нетесова

   —  Чую, нам с нею тоже достанется не сладко! — хмыкнул Егор Лукич и не ошибся.

   Уже на третий день прибежали к нему девчата из комнаты, куда подселил Ульяну:

   —  Егор Лукич! Убери бабку, пока мы ее в окно не выкинули! Сил больше нет терпеть ее!

   —  Что случилось, девчата?

   —  Да стерва она!

   —  Последняя сволочь! — кипели девки.

   —  Успокойтесь! Хватит брани! Ведь о старом человеке говорите. Возьмите себя в руки. Расскажите по порядку, что стряслось?

   —  Она в первый день прикипелась к нам. Все спрашивала, кто ее сало сожрал? А мы сало не едим совсем, никто! Даже в руки не берем. Стали ей доказывать, она отвечает:

   —  Купленое не едите, а дармовое жрете! Коль не брали, куда делося? В суд на вас пропишу!

   —  Мы ее тумбочку тряхнули! Сыскали сало в пакете. Она и зудит:

   —  Подложили! Спугалися! Я везде искала!

   —  Мы ей в рожу тем салом чуть не натыкали. Перестали с ней разговаривать и слушать ее. А на следующий день вернулись с работы, в комнате бардак. Все наши вещи на койках, на стульях, окне. И Ульяна по нашим чемоданам рыщет. Спросили, что она ищет?

   —  Куда мою кашемировую шаль упрятали, сволочуги окаянные? Я ее в приданое от бабки получила. За всю жисть дважды надевала, считай что новая! Знамо дело сперли нехристи! Отдайте, не доводите до зла!

   —  Ну, мы ей в ответ, успокойся, бабуля! Никто твою шаль не брал. Давно они вышли из моды. А и на улице скоро лето! Кому нужна твоя шаль?

   —  Вор завсегда впрок и загодя крадет! Меня не обдурите!— лезет к нам в сумки.

   —  Нашли и шаль. Она в рукаве ее пальто была воткнута! А бабка опять свое:

   —  Подсунули!

   —  Мы пока свои вещи по местам разложили, в столовую опоздали. А эта старая чмо сидит и пересчитывает свои рейтузы! Они у нее еще со времен Суворова. Десятки раз штопаны и годами не стираны. Так вот снова одних не досчиталась, розовых, с рюшечками по низу.

   —  Поверите, нас тошнило от ее белья. А бабка снова в визг и опять к нашим чемоданам полезла. Ну и мы терпение потеряли. Как взяли в оборот втроем. Понесли по кочкам. Сказали все. Какой вой подняла старая канитель, орала, что мы ее бедную со свету сживаем, на погост выпроваживаем и дышать не даем.

   —  Егор Лукич, да с этой Улей и без того в одной комнате нельзя находиться.

  —   Почему?

   Девчонки переглянулись, покраснели.

   —  В чем дело? — спросил Титов.

   —  Она, как хорек воняет. Сядем чаю попить, Ульяна подпустит так, что глаза на лоб лезут. Форточку открываем и не помогает. Тогда двери отворяем. Она орет, что ее простуживаем. На весь этаж вопит, убийцами обзывает. Если кто-то из ребят зайдет, Уля нас засранками называет, говорит, что из-за нашей вони страдает.

   —  Уберите ее от нас! Сил больше нет. Куда хотите девайте! Нас уже достала до печенок!—жаловались девчата.

   —  Позовите Ульяну сюда! — попросил Лукич.

   Старуха гордо вошла в кабинет, села напротив

Егора.

   —  Вы что ж это Ульяна вытворяете? Почему издеваетесь над девчатами? Они уже сколько лет у нас живут, ни одного замечания на них не было. Вы только пришли и уже всех достали!

  —   А я чего? Не мешаю никому!

   И тут девчат прорвало:

   —  А твое сало, шаль, рейтузы! Это за неполные три дня, ты извела нас своей вонью. Не успела порог переступить, судами грозить стала!

   —  Ну, вернули мне сало и шаль. Подбросили. И я в суд не пошла. А вот рейтузы отдайте! Розовые, с рюшечками! Если не отдадите, я не только до суда, а и до Президента дойду, пусть он хоть с вас поснимает, а мое воротит в целостной сохранности.

   —  Бабка! Совсем очумела! Только и дела Президенту разбираться с твоим исподним. Хоть не позорься и нас не срами! — не выдержал Титов.

   —  Да будет заходиться! Я ж тоже голосовала за Президента, пусть подможет отнять ретузы у воровок! Я ж не прошу, чтоб он мне свои отдал.

   —  Бабка! Вижу, ни с кем не уживешься. Ни в одной комнате. Никто не возьмет вас! И предлагать не могу! — не выдержал Егор.

   —  А куда ж мне теперь деваться?

   —  Мы ее в комнату не пустим!

   —  Кого хотите подселяйте, только не ее!

  —   Вы что ж, удумали меня на улицу выпихнуть? Я такая же женщина, как и вы! Попробуйте выгнать! Всех в суд выволоку, в милицию сдам! Пусть с вами власть разбирается по всем законам! — орала Уля.

   —  Стоп! Тихо! Чего кричать? А что если определить в стардом? Мы, года три назад, оформили туда нашу старушку. Так она в том стардоме деда себе нашла и вышла замуж. До сих пор нас благодарит! — вспомнил Егор.

  —   А на мою долю там старик остался?

   —  Думаю, что сыщется! — повеселел Лукич, обрадовавшийся возможности избавиться от бабки насовсем.

   Но, несмотря на уговоры и просьбы, девчата не согласились взять в комнату Улю. Они не пустили ее даже на одну ночь.

   Егору Лукичу пришлось поселить старуху в гардеробной, поставив там раскладушку, столик и табуретку.

   К бабке никто не приходил. О ней мигом узнали на всех этажах. И Ульяна, пользуясь привилегированным положением, сама ходила в гости к кому захочет. Кто-то делал вид, что не замечает бабку, другие, под предлогом занятости, выставляли, и лишь очень редкие жильцы, сжалившись, угощали старуху чаем.

   И тут Уля сразу оживала. Она начинала рассказывать о себе, жаловаться на бестолковую и бесстыжую родню, на никчемную невестку и отморозка внука.

   Ее слушали и не слышали, видели и не замечали. Она ходила среди людей серым призраком, какой никто не воспринимал всерьез. С нею никто не разговаривал. Даже когда она кого-то дергала за локоть, никто не смотрел в ее сторону.

   А вскоре Уля заговорила сама с собой. На работе и в общежитии, на улице и в магазине, бабка спорила сама с собой. Кого-то ругала, другому грозила, иных хвалила, даже в гости обещала прийти. Но не шла. То ли адрес забыла, а может, закрывали перед нею двери, завидев бабку издалека.

   Лукич, наблюдая за Улей, понимал, что творится с нею, но ничем не мог помочь. Не было в стардоме свободных мест. Нужно ждать, а сколько, никто не знал. А время шло. Уля подолгу сидела в своей комнатушке одна. С кем-то говорила, даже пела. Потом ночами ходила по длинным коридорам общежития, считала, что идет она по кладбищу, мимо могил. Вот так однажды не выдержали Лукич с Поликарповичем и позвонили в психушку.

   Приехавшие люди, едва понаблюдав за бабкой, сказали короткое:

   —  Наша больная! — и осторожно взяв под локотки, повели к выходу.

   —  Вы из стардома? — спросила их Уля.

   —  Ага! Оттуда!—ответили смеясь.

   —  А деды с домами у вас есть?

   —  То как же! С целыми замками. Все тебя ждут. Уже наготове! Встречать будут!

   —  Ну, то-то! Где-то и меня ждут! — притихла бабка.

   В общежитие Ульяна больше не вернулась.

   Егор Лукич только собрался на обед, как к общежитию подкатил сверкающий «Мерседес».

   —  Видать, начальство пожаловало. Не иначе как с проверкой. Станут до вечера мозги сушить,— недовольно поморщился человек и подошел к окну глянуть, кого принесла нелегкая?

   Но начальства не увидел. Из машины вышла Ева, открыла багажник, вытащила из него два пузатых чемодана и, ухватив их, почти волоком потащила к общаге.

   —  Да что за чертовщина? — выругался Титов, пошел открыть двери, не понимая, что могло случиться у этой девчонки, какую недавно отдали замуж в самую благополучную семью.

   —  Сбежала, не ужилась? А может, выгнали? Нет! Не может быть. Ева девка серьезная! Эту выкидывать не за что! Такую вторую не сыскать во всем городе,— пыхтел человек, помогая девчонке затащить в вестибюль чемоданы. И только закрыв дверь, выпрямился, спросил:

   —  Ты что? Сбежала иль прогнали?

  —   Сама ушла! — приняла со лба мокрую прядь волос.

   —  Насовсем? Или мириться будете?

   —  Нет. Я не вернусь к Пашке!

   —  С чего вот так? — позвал в кабинет.

   Ева виновато глянула на Титова:

   —  Помните, как перед свадьбой советовали мне не спешить, осмотреться и подумать, все разузнать. А я поторопилась, уж слишком хорошим показался вариант, упускать не хотела. И нарвалась на полный облом.

   Егор Лукич поставил кофе, Ева придвинула чашку поближе. Нет, она не плакала.

   —  Помните, я всегда говорила, что никогда не выйду замуж за бедного! Мол, не признаю голожопых. Какая же я была дура! — стукнула себя ладонью по лбу:

   —  Вот и получила за свою тупость. Напоролась, по самые не балуй! И получила полный облом! Так мне и надо! — усмехнулась горько.

   —  Ева! А что, Павел оказался негодяем?

   —  Да как сказать, он не обижал. Ни словом, ни пальцем не задел и не прикоснулся ко мне.

   —  А что еще надо? Ведь баба радоваться должна такому подарку!

   —  Ну, это как сказать! Не всякая обрадуется! Да и я бабой не стала. Какою ушла, такою и вернулась! — нахмурилась Ева.