Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Сергеев

Предоставим слово одному из лучших русских церковных историков П. В. Знаменскому: «В начале 1738 г. … беда дошла… и до таких церковников, которых доселе оставляли в покое по их молодости или старости и дряхлости, как негодных в солдаты. Из костромской провинции писали в кабинет [министров], что в военную службу там взяли 122 человека духовных детей и монастырских служителей, но между ними оказалось несколько малорослых, слабых, больных и одноглазых. Кабинет… распорядился малорослых отослать на старые места, с росписями явиться к следующему набору, когда подрастут, а остальных обязать поставить за себя рекрутов, а если не могут, записать в тех городах, где живут, в рассыльщики. Через полтора месяца это распоряжение было заменено другим, еще более суровым. Из пензенской провинции тоже пришло донесение, что к разбору явилось много церковников старых и дряхлых. На этот раз кабинет распорядился, чтобы они, поставив на себя рекрутов или заплатив деньгами 200 рублей, записывались в цехи, хотя здесь в таких людях, разумеется, не было ни малейшей нужды; а ежели они учинить того не похотят, то посланы будут на поселение в Сибирь, а в праздности им жить позволено быть не может, ибо, нравоучительно замечает указ, по святому писанию праздность всему злу корень… Указами 1 июля и 2 декабря 1738 г. велено было взять в солдаты всех годных к службе церковного причта людей, которые не были у присяг, хотя бы они состояли и в действительной службе и имели более 40 лет от роду, а на места их определить других: „ибо, – рассуждал кабинет в своем сообщении Св. синоду, – было бы весьма предосудительно таких людей к церквам определять, которые в верности ее имп. величеству присяги не учинили и подлежат жесточайшего истязания, от которого ее имп. в-во из высочайшей своей милости освободить и вместо того в военную службу, где бы они такую вину заслужить могли, определить повелела“. Без истязания, однако, все-таки дело не обошлось; пред определением в службу их велено бить плетьми. От истязания плетьми избавлялись только малолетние, имевшие не более 12 лет, но за них в этом случае отвечали их отцы, будучи обязаны платить за них 50 рублей штрафа, а в случае несостоятельности сами ложиться под плети. Многие священники, сами не бывшие у присяги, были лишаемы сана и по наказании плетьми или взятии 50-рублевого штрафа отсылаемы в подушный оклад. Напуганные разборами и плетьми, некоторые из них стали подписываться под присяжными листами задними числами; таких тоже велено бить плетьми – и отдавать в солдаты, а негодных записывать в оклад… Результаты этого систематического гонения на духовенство обнаружились вскоре же после первых разборов. В самом начале 1739 г. ее имп. величеству стало известно, что множество церквей стоит без причтов; но в простоте души императрица и не подумала, что причиной этого запустения церквей, очень ее огорчившего, была мудрость ее государственных деятелей, писавших в указах такие прекрасные рассуждения об очищении духовного чина от недостойных людей, о просвещении его ко благу св. Церкви и народа и т. п., и свалила всю вину на архиереев, которые, вместо выбывавших священнослужителей, должны были бы тотчас же озаботиться поставлением на их места новых достойных духовных лиц, „всячески обученных и наставленных христианскому закону и страху Божию“».

Мудрено ли, что церковники в XVIII столетии охотно примыкали к народным бунтам? Когда во время пугачевщины Синод издал указ о запрещении в служении священников, примкнувших с самозванцу, то в Пензе пришлось закрыть вообще все церкви. В 1796–1797 гг. духовенство приняло деятельное участие в крестьянских восстаниях, охва тивших более десяти губерний. «В Псковской губернии несколько священников явились предводителями крестьян в вооруженном восстании на помещиков. В одном селе Холмского уезда крестьяне собрались в церкви, а священнослужители в полном облачении вышли из алтаря и пред крестом и Евангелием совершили для них присягу в единодушном стоянии до смерти. В Медынском уезде Калужской губернии главными виновниками поголовного восстания крестьян оказались трое священников, которые разглашали слухи о явившемся якобы манифесте насчет свободы крестьян. В Великолуцком уезде… священник „простер до такой степени свое неистовство, что изъявил неуважение к особе государя под предлогом, что он еще не коронован“» (П. В. Знаменский).

С начала XIX в. положение духовенства более-менее пришло в норму, во всяком случае, экстрима, подобного аннинскому, в его отношении не допускалось. Но оно продолжало быть совершенно зависимым от государства, презираемым как дворянством, так и крестьянством, в массе своей чрезвычайно бедным и социально почти герметически замкнутым сословием. Скажем, обязанности священников доносить о криминальных признаниях на исповеди так и не были отменены. Проповедническая их деятельность находилась под жестким контролем Синода, который в 1821 г. принял специальный указ, обязывающий батюшек показывать конспект проповеди вышестоящему начальству (столкновения священников, искренне хотевших донести живое духовное слово до своей паствы, с начальством, как церковным, так и светским, ярко изображены в «Соборянах» Н. С. Лескова). Клирики, по сути, являлись государственными служащими, удостаивались разного рода наград (с 1795 г.), а после 1830 г. стали получать жалованье, но при этом весьма скудное, да и платимое далеко не всем (о чем подробнее ниже).

С конца XVIII в., когда были отменены приходские выборы священников, окончательно определилась наследственность духовенства, практически не разбавляемого представителями других сословий. Весь XVIII в. закон фактически запрещал дворянам принимать духовный сан, да и сами дворяне не слишком стремились к нему – слишком низок был его социальный статус. Людям податных сословий такой переход был формально закрыт и большую часть следующего столетия. Лишь в 1869 г. появился закон, разрешавший любому гражданину занимать церковные должности, принципиально, однако, не изменивший устоявшийся порядок вещей, а скорее способствовавший бегству молодых поповичей из рядов своего сословия. В. В. Розанов в одной из своих статей 1904 г. приводил такие удручающие факты о положении в Нижегородской семинарии: из 60 человек, закончивших ее в 1901 г., только шестнадцать согласились стать священниками; все перворазрядники и второразрядники заявили, что уходят в университет, академии и в институты. Консерватор славянофильского толка генерал А. А. Киреев в том же 1904 г. в дневнике так прокомментировал заявление Победоносцева, что никто не хочет служить на духовном поприще: «Да из-за чего я пойду в священники? Или из-за выгоды, но выгоды ведь нет никакой, или по призванию, с целью проповедовать слово Божие, но для этого нужна свобода, а свободы-то и нет!»

Что касается материального обеспечения, то, по подсчетам Б. Н. Миронова, в XVIII в. даже младшие чиновники и офицеры имели доход в 4–5 раз, а в первой половине XIX в. – в 1,5–2 раза больше, чем основная масса церковников. В 1900 г. лишь в 24 625 из 49 082 (то есть в половине) храмов, принадлежавших православной российской церкви, причты получали государственное жалованье. «К тому же и сумма этого жалованья была минимальна: средний оклад священника равнялся 300 рублям, диакона – 150 и псаломщика – 100 рублям в год (притом что бюджет среднего семейства сельского батюшки составлял рублей 600–700 в год). В отчете обер-прокурора Святейшего синода за 1900 г. указано, что источниками материального обеспечения духовенства служат добровольные даяния прихожан за требоисправления, сборы хлеба с деревенских прихожан, церковная земля и уже на последнем месте – жалованье от казны» (С. Л. Фирсов). Проблема эта так и не была решена до самого конца императорского периода, в синодских документах 1916 г. прогнозировалось обеспечить все причты «средне-нормальными окладами» к 1935 г.! Упомянутые же выше (далеко не всегда) «добровольные даяния» также не слишком благоденствующих прихожан-крестьян не столько обогащали клир, сколько вызывали у первых стойкую ненависть и презрение ко второму. Священник А. И. Розанов в 1882 г. так описывал эту прискорбную ситуацию: «Чтобы удовлетворить своим самым необходимым потребностям жизни, мы должны, как нищие, таскаться по дворам и выпрашивать лотки хлеба и вымогать плату за требоисправления, – непременно; со стороны же крестьян неизбежно отстаивание всеми силами трудовой своей копейки. Обоюдное неудовольствие есть прямое следствие такого положения…»

Известны случаи судебных тяжб между крестьянскими общинами и приходскими батюшками. Так, в течение почти пяти лет, с 1821 по 1826 г., жители села Петровское судились со священником Алексеем Поликарповым, назначавшим, по показаниям прихожан, слишком большую цену за совершение обрядов, причем крестьяне выиграли дело – священника сменили. Удивительно ли, что «нет пословицы, которая что-нибудь хорошее сказала о духовенстве» (Б. Н. Миронов)? «Влияние духовенства на помещичьих крестьян вообще слабо; едва ли не слабее, нежели между государственными крестьянами», – констатировал в 1841 г. А. П. Заблоцкий-Десятовский. «…Духовенство, гнетомое бедностью, еле содержит катехизис, – до развития ли ему христианских идеалов и освящения ими себя и других?» – с горечью записал в дневнике в июле 1904 г. архиепископ Японский Николай (Касаткин).