Канун дня всех святых - Чарльз Вильямс

Она знала, что Клерк не пощадит ее, даже мысль об этом едва ли придет ему в голову. Ради него "и вместе с ним она возненавидела все, но теперь его ненависть обратилась и против нее тоже. Ну что же, ради него она согласна ненавидеть даже саму себя. После первой инстинктивной попытки избежать страшной участи, она приняла и это, приняла с восторгом фанатика. Ее сердце взметнулось в то огромное чуждое небо, которое было его лицом, и растворилось в нем. Только об одном умоляли ее глаза: пусть он нанесет удар побыстрее, пока кукла еще не перестроилась полностью на нее, пока в ней остается больше от Бетти. Ведь если промедлить, замещение на крови вытеснит первоначальное, а тогда Бетти может и уцелеть. Пусть ударит раньше, чем это случится! Пусть ударит, и обе они получат то, что их ждет! Пусть у нее будет хоть одна возможность встретиться там с дочерью открыто, и тогда посмотрим, кто из них будет править!

Лицо над ней колебалось. По нему ото лба к подбородку катились волны вибраций. Леди Уоллингфорд воспринимала их как нарастающий и затихающий барабанный бой; волны шли одна за другой, словно одна туча сменяла другую на мглистом небе ее сердца. Она не понимала, что их чередование соответствует порывам дождя за окном — тяжелого, быстрого, неутомимого. Октябрь заканчивался потопом. Дозор Всех Святых бессменно бдил над городом; никто в Лондоне не спал в эту ночь.

Наверное, ее призыв, обращенный к грозовому облаку лица Клерка, возымел действие. Тонкая сталь вспыхнула и ударила снова. Удар по-прежнему был нацелен в куклу, но то ли из-за его ошибки, то ли из-за того, что она опять сжалась, боль вспыхнула теперь в указательном пальце. Губы леди Уоллингфорд были плотно сжаты — она онемела еще после первого укола, тем не менее где-то совсем рядом с собой она слышала странные стенающие вопли. Не сразу до нее дошло, что их источник — у нее в руках, по эту сторону барьера. На месте головы восковой фигурки раскрылась широкая щель, похожая на лягушачий рот. Это оттуда вырывались гнусавые крики, почему-то очень похожие на ее собственный голос. Леди Уоллингфорд начало трясти. Опасность она оценила мгновенно и с этого момента перестала помогать Саймону.

Магический круг, очерченный им, больше не защищал.

Сквозь него проникло какое-то воздействие. Только в спальне Бетти оно пришло снаружи, а здесь зародилось изнутри. В простом магическом ритуале что-то разладилось, магическая форма изменилась и теперь визжала, сворачивая внутри себя пространство и время. Действие мгновенно оборачивалось противодействием.

Но это было еще не все. Погруженность в себя не мешала Клерку слышать стук дождевых капель по стеклу — так находящиеся в глубокой молитве могут слышать и даже осознавать внешние звуки, не теряя сосредоточения — однако с некоторых пор к монотонному звуку стали примешиваться какие-то посторонние шумы. Кажется, возле входной двери громко разговаривали, и тон голосов быстро поднимался до крика.

Когда у дверей остановилось такси, дом спал. Шофер откинулся назад, протянул руку и открыл дверцу. Первым выбрался Ричард, за ним — Джонатан и Бетти. Последним, медленно и с трудом, выбралось неуверенное существо, садившееся первым. Джонатан рассчитался с водителем, и машина растаяла в темноте. Все повернулись к дому: в полумраке мерцало изваяние руки. Проходя мимо, Бетти сделала небрежный жест, словно отстраняла ветку, и свечение вокруг руки погасло. Гомункул, шедший первым, дернулся, как от удара. У двери он остановился. Во всем Лондоне только Лестер могла бы свободно пройти сквозь эту запертую дверь, но спутники ее такой способностью не обладали. Джонатан попытался стучать.

Ричард поискал колокольчик и не нашел. Тогда, отступив на шаг, он зажег спичку и осмотрел привратную глумливую кисть. Бесцветное пятно на ладони могло быть неким подобием звонка, одним из нервных окончаний дома, и Ричард воспользовался им, однако настойчивые попытки передать сигнал мозгу, отгороженному двойным барьером магии и безумия в полутемном зале, ни к чему не привели. Джонатан еще постучал, а Ричард даже попробовал покричать, но шум, производимый ими, тут же гас в мертвенной тишине. Спустя некоторое время над ними все-таки открылось окно и знакомый Ричарду голос привратника недовольно произнес:

— Что тут такое? Сейчас вам нельзя видеть отца. Уже слишком поздно.

— У нас есть кое-что для него, — крикнул Джонатан. — Кое-что из его собственности.

— Вам нечего дать ему, — сурово ответил Планкин. — Уже поздно, слишком поздно.

Его перебил другой голос с плачущими интонациями Эвелин. Гомункул с неожиданной силой принялся колотить в дверь.

— Впустите меня! Впустите меня!

Где-то наверху невидимый Планкин ответил:

— Не знаю, как быть, это точно. Нехорошо открывать дверь после полуночи. Отец этого не любит. Он говорит, что в темноте есть вещи, которые могут напугать нас.

— Впустите меня! Здесь дождь! — визжала Эвелин. — Я не хочу оставаться под дождем, — она помолчала и добавила, жалобно шмыгнув носом:

— У меня будет жуткий насморк.

Гомункул снова забарабанил в дверь, и на этот раз фальшивые руки произвели неожиданно глубокий, гулкий звук, словно слабое эхо предыдущих ударов добралось наконец до громадной пещеры в недрах дома. Вот это был подобающий зов для будки Цербера; то, что они привели с собой, по праву требовало впустить его.

На стук рожденного здесь гомункула дверь должна была открыться, независимо от того, есть там кто-нибудь или нет. Однако Планкин ничем не обнаруживал себя, и им оставалось только ждать.

Дверь начала приоткрываться — образовалась маленькая щелочка. Наверное, никто из них и не заметил бы этого, если бы гомункул не ухватился за створку, норовя просочиться внутрь. Оба духа, живущих в нем, соединили усилия и погнали свою форму вперед. Порог задрожал.

Бетти и ее друзья почувствовали движение, дверь, словно сама по себе, распахнулась шире, вытаскивая за собой полуодетого Планкина. При виде неожиданной гостьи он попятился. Гомункул конвульсивно дернулся и проскочил в освещенный коридор. Бетти и мужчины вошли следом, привратник, кажется, только теперь заметил их и изменился в лице. В глазах Планкина плеснулся ужас, он задохнулся, схватился за голову и заохал. Ричард тут же вспомнил утренний разговор про опухоль мозга. Наверное, беднягу опять мучили боли. С верхнего этажа послышался шум. Гомункул равнодушно отодвинул Планкина и устремился по коридору. Чем дальше он шел, тем громче становились звуки наверху — плач, вскрики, глухие удары, шарканье торопливых шагов и хлопанье дверей. Начиналось действие неумолимого закона.