Современная индийская новелла - Амритрай

Он обыскал всю комнату, перерыл весь чемодан — кошелек исчез.

Г-н Рао вышел на платформу. Картина была ужасающей. Вдалеке по железнодорожному полотну брели какие-то люди. На платформе, громко стеная, лежали раненые. Не осталось ни одного дерева, ни одного целого дома. Он не мог себе представить, что человек так беззащитен перед стихией.

Та часть здания, где находилась касса, обвалилась. Он подошел ближе, заглянул внутрь. В комнате валялись обломки столов и шкафов. Несколько минут он стоял в оцепенении, глядя на эти разрушения. Когда глаза его привыкли к темноте, он увидел человека, лежащего под столом. Он посветил фонариком.

Нищенка! Он пошатнулся, будто от сильного удара. Подошел ближе, наклонился. Потрогал ее лоб — он был холодным. Нижнюю часть ее тела придавило столом. В одной руке был зажат его кошелек, в другой — несколько бумажек и мелочь, очевидно, деньги из кассы.

Все события этой ночи до мельчайших подробностей пронеслись у него в голове. Г-н Рао коснулся губами ее лба. Эта женщина спасла его от кошмаров, дала силу пережить ужас урагана. А сама стала его жертвой. Он не мог обвинять ее в том, что она стащила его кошелек и украла деньги из кассы. Ему казалось, что он понял эту натуру, и оправдал ее поступок. Он мог простить ей все, что бы она ни сделала.

Она согрела его своей человечностью. Никто — ни жена, ни дети — еще ни разу в жизни не дал ему столько душевного тепла, как эта нищенка.

Снаружи послышались шаги. Еще мгновение он сидел, склонившись над ней, раздумывая. Потом стал действовать решительно. С трудом разогнул ее закоченевшие пальцы, вынул деньги и бросил их в открытый ящик стола. Протянул руку за своим кошельком, но внутри у него все запротестовало. Он должен был оставить ей что-то на память. Ей захотелось взять его кошелек. Она имела право взять у него все, что угодно. Но ему была невыносима мысль, что о ней могут подумать, будто она воровка. Он наклонился, вынул из кошелька карточку со своим именем и адресом, еще минуту постоял, глядя на нее. Потом медленно вышел.

ЛИТЕРАТУРА КАННАДА

Басавараджа Каттимани

Шрам на щеке

И что я нашла в этом учитилишке Шиванне? Как подумаю, самой смешно становится.

Ну хоть бы красивый был! А то смотреть страшно. На левой щеке огромный шрам, уродующий все лицо.

Фигурой, может, взял? Куда там. Так, плюгавенький мужичонка, — худой, как щепка, и ростом де вышел.

Или одевается хорошо? Тоже нет. Застиранное анги[92], выцветшее дхоти, старая-престарая шапчонка наподобие той, какую носил Ганди.

Вечно потупленная голова. Прикованный к земле взгляд. Невеселое, хмурое лицо. Неторопливая походка. И такой молчун, слова не добьешься.

Утром, умывшись, наскоро выпьет чашку чая, поданную Маллеши, и отправится в свою школу. В одиннадцать — обед и снова школа. В пять возвратится и больше носа не покажет из своей комнаты. Другие учителя выйдут прогуляться, заглянут в чайную, соберутся у кого-нибудь в карты поиграть или просто поболтать, а он — никуда.

— Такого благовоспитанного учителя у нас еще не было, — говорят о нем в деревне.

— Смирный, как телок, — подмигивая мне, смеются женщины.

— Скоро год, как учитель у тебя живет. И чего ты теряешься? — спрашивают подруги.

А я только улыбаюсь в ответ.

Да и в самом деле, скоро уже год, как он приехал в деревню и поселился у меня в доме.

Его перевели к нам из какого-то дальнего талука[93]. Поначалу он совсем никого не знал в деревне, и первые два-три дня жил, говорят, в заброшенном храме. Вот тогда-то Маллеши и познакомился с ним.

Позднее Маллеши рассказал мне, что очень удивился, увидев учителя в пустующем храме.

— Почему вы ночуете здесь, господин учитель? Вы же не байраги[94]? Разве нельзя снять дом или комнату?

— Дом или комнату? — улыбнулся учитель. — К чему мне?

— Как так? Разве у вас нет жены, детей?

— Нет, братец. Один я.

— Все равно. А где вы еду готовите?

— Мало, что ли, места во дворе. Развожу огонь и готовлю.

— Но ведь вы все время заняты в школе, когда же вам готовить?

— Встаю пораньше и готовлю. Да много ли мне надо? Горстку вареного риса и овощей.

— Вот потому-то вы и тощий такой, как спичка.

— Что ж, по-твоему, лучше быть толстым, как бочка? — улыбнулся учитель.

После этого разговора Маллеши решил во что бы то ни стало подыскать учителю жилье. Когда он предложил сдать ему небольшую комнату, давно пустующую в нашем доме, у меня почему-то встрепенулось сердце.

— А сколько ему лет, твоему учителю? — спросила я.

— Так, лет тридцать… или немного больше…

У меня снова забилось сердце. Примерно таких же лет был и мой муж, умерший два года назад.

— Если учитель поселится у нас, он будет помогать мне в учебе, — уговаривал меня Маллеши.

— Да, это верно. Только… — я не договорила, задумавшись.

Старый жестяной сундучок. Свернутая постель. Вот и все пожитки.

Когда учитель пришел к нам, я стояла на веранде. А он даже не взглянул в мою сторону. Не поднимая головы, прошел в свою комнату и до вечера не выходил оттуда.

Вечером я послала ему с Маллеши хлеба и овощей.

— Он очень неохотно принял еду, — рассказывал мне потом сын.

Всю ту ночь я не сомкнула глаз. Какие-то видения преследовали меня. И все глупые-преглупые. Будто учитель женится на мне, вдове, и каждый месяц аккуратно отдает жалованье. Он любит Маллеши, как родного сына, и отдает его учиться в среднюю школу. А у нас с учителем вроде бы еще двое детей… В общем, чепуха одна…

Когда я на следующий день повела буйволицу купать на пруд, Сингари, стиравшая там белье, сказала мне, улыбаясь:

— Хорошего постояльца ты нашла себе, Савитри. Того и гляди, учительшей станешь.

Я прикинулась обиженной и разделала насмешницу на все корки. Но в глубине души была довольна.

Я думала, что со временем учитель преодолеет робость, станет ухаживать за мной — и тогда моя мечта сбудется.

Но проходили месяцы, а в поведении учителя ничего не менялось. По настоянию Маллеши он начал питаться вместе с нами. За это он платил тридцать рупий в месяц.

Я поливала ему из кувшина, когда он умывался. Я же потом подавала чай. Но это близкое общение, казалось, совсем не трогало учителя. Не знаю, поднял ли он хоть раз голову и посмотрел ли на меня как следует. Спрошу о чем-нибудь — кратко ответит. И больше ни звука.

Я все удивлялась: с чего он такой, этот учитель? В его-то ли годы быть монахом? И, похоже, не женат до сих пор.

Может быть, все дело в шраме? Наверное, он думает, что за человека с таким уродливым лицом вряд ли какая девушка пойдет. А если и пойдет, то скоро почувствует к нему отвращение…

Однажды, когда он, умывшись, вытирал полотенцем лицо, я спросила:

— Откуда у вас этот шрам, господин учитель?

Раскрасневшееся от умывания лицо учителя вдруг побледнело. Ничего не ответив, он повернулся и ушел к себе.

Должно быть, я причинила ему боль. Не надо было мне задавать этот вопрос.

Наступил праздник Ганеши[95]. В школе, как обычно, занятий в этот день не было. Наевшись пирожков с повидлом, Маллеши с утра ушел с друзьями в Белагави. Вечером в Белагави будут показывать кино, и они решили остаться там ночевать.

С тех пор как учитель поселился у меня, мы еще ни разу не оставались вот так, совсем одни. Я надеялась, что сегодня он преодолеет робость и станет вести себя смелее. Большой старый дом. В нем только я да учитель, один на один. Что хочешь, то и делай — никто ничего не узнает.

Целый день меня не покидало предчувствие чего-то необычайного. К обеду я напекла пирожков с горохом. Аккуратно причесалась, надела шелковое сари. Долго вертелась перед зеркалом. Щеки у меня разрумянились, должно быть, от волнения. С бьющимся сердцем я подошла к его комнате, толкнула дверь. Учитель читал, сидя в кресле. Услышав шум, он обернулся. Вероятно, сегодня он в первый раз как следует разглядел меня. На его губах мелькнула улыбка.

— Пойдемте чай пить, — пригласила я. Не знаю, удалось ли мне справиться с дрожью в голосе.

— Иду, — сказал он и, отложив книгу, пошел за мной.

Я принесла в кухню маленький столик и поставила на него блюдо с пирожками. Расхаживая по кухне, я старалась пройти как можно ближе к учителю и, словно нечаянно, коснуться его рукой или плечом.

— Может, еще раз умоетесь? — ласково спросила я.

— Да, освежиться надо бы. Дочитался до того, что глаза заболели, — ответил он и направился в ванную.

Я поспешила за ним. Поливая ему из кувшина, не упускала возможности коснуться его руки своей. Он, казалось, немного оттаял. Я сбегала за полотенцем и, подавая его, почти прижалась к нему всем телом. Глаза учителя стали какими-то хмельными.