Боги и человек (статьи) - Борис Синюков

Из разнообразия методов строительства я бы сделал лишь вывод о том, что на каком–то этапе эволюции предки насекомых пошли разными путями, но слишком родственными, чтобы их таковыми считать. Примерно как мы ныне делимся на рабочих и крестьян, оставаясь гомо сапиенс. Кроме того, я бы обратил внимание на то, что у ленивых матерей вырастают трудолюбивые дети. И не потому, что они, насмотревшись на ленивую маму, застеснялись и решили стать трудягами, а потому, что иначе помрут с голоду.

Но главный вопрос все–таки состоит в том, зачем потребовалось природе выдумывать столь сложный жизненный путь насекомых, разделенный совершенно отличными друг от друга стадиями одной и той же жизни? То, что мама насекомого не может выкормить свое дите своей собственной плотью, как это делают млекопитающие, это понятно. Она для этого слишком худа, так как питается сплошными углеводами, каковые все, без остатка уходят на поддержание своей недолгой собственной жизни и кое какую помощь будущему потомству. Притом помощь эта у разных видов резко отличается друг от друга, так что не лень, может быть, тут виновата, а простая физическая невозможность.

Второй момент, на который надо обратить внимание, это слишком короткая жизнь взрослого насекомого, она исчисляется днями, много – месяцем или двумя. И это очень противно нам, млекопитающим, себе представить. Собственно жизнь взрослого насекомого заключается в том, чтобы снести яичко и заготовить для него достаточно поесть, притом в основном – протеина и жиров.

Третий момент состоит в том, что жизнь личинки, хотя отдельные ее виды делают гигантскую работу, недоделанную мамашей, тоже страшно коротка, она продолжается всего две недели, еще меньше, чем у матери. Ибо она только ест, а наевшись и выросши до червяка, строит, причем, если мама была неленивая, ей и строить–то не приходится, достаточно обмотать себя шелком и как бы заснуть.

В конечном итоге, собственно жизнь насекомого состоит всего лишь из спанья, которое продолжается в среднем 10 месяцев. На быстротечной жизни, когда за сезон производится два поколения, которые чередуются либо из одних самок, либо из смешанного поколения, я еще остановлюсь.

Но это долгое спанье, на самом деле не спанье, это – основная жизнь насекомого, и не только по продолжительности. И если мы обратим внимание на то, что во время этого спанья происходит, то 10 месяцев нам покажутся просто мимолетным видением, как выражался наш великий поэт, то есть мгновением. Червячков вы, конечно, все видели. Но чтобы этот ни разу не подавший в течение 10 месяцев признаков жизни червячок внезапно оказался очень ловкой, трудолюбивой и весьма сложной по строению и функциям пчелкой – представляете ли вы себе такое? Я для этого не могу найти другого сравнения, кроме как закопать в ямку кусок железнодорожного рельса, чтобы из этой ямки через десять месяцев вылез бы без посторонней помощи компьютер с процессором Pentium IV на 3 гигагерца. Мало того, этот пентиум отказался бы от включения в электрическую розетку, и за счет своей собственной энергии принялся бы рассчитывать, например, атомную бомбу.

Значит, основная, подавляющая часть жизни насекомого состоит именно в том, чтобы сделать это фантастическое превращение, никак не проявляя ни единого признака жизни так, как мы ее привыкли понимать.

Теперь нам надо обратить внимание на то, что и две другие части жизни насекомого, так сказать активные, червячка и взрослой осы, несмотря на их краткость, характеризуют насекомое как самое совершенное интеллектуальное животное на нашем белом свете. И наше представление обо всем этом как об инстинкте, стало быть, выглядит так, как если бы мы серьезно называли березовую чурку гением.

В связи с этим невольно приходит в голову мысль, что насекомые произошли на Земле задолго до появления на ней морей и океанов. И главное доказательство то, что в них по сравнению с нами несоизмеримо мало воды, каковую они получали из внутренней, химически связанной воды минералов, а так сильно не напьешься. С появлением же на Земле обилия воды (обоснование у меня есть, но очень уж безумное, так что об этом – в другом месте) возникли всякие там инфузории–туфельки, из которых в положенное время произошли и мы. Так что интеллекты у нас и у насекомых – совершенно разные. Они просто несопоставимы и поэтому их интеллект непонятен нам. Однако я, кажется, начал удаляться от заявленного предмета.

Плотоядность и вегетарианство

Все взрослые насекомые питаются исключительно углеводами, нектаром, что говорит о практическом отсутствии обмена веществ белковой группы, но это и не нужно. Белковый состав организма взрослого насекомого из–за краткости жизни используется прирожденный, еще от червячка, а энергия для движения получается из углеводов. Но личинке нужен протеин для создания структуры тела, поэтому у плотоядных личинок он получается из съедаемой ими дичи, а у личинок–вегетарианцев – из запасенной мамашей для них пыльцы, сдобренной медом. И Фабр решил на этом поэкспериментировать. Вот его результаты.

«Отказ от меда должен, конечно, проявляться не только у филанта, но и у других плотоядных личинок перепончатокрылых насекомых. Сделаем новый опыт. У личинок среднего возраста я беру их обычную пищу (мясную – мое) и смазываю ее медом. Кладу обратно это угощение. Я делал такие опыты над различными личинками ос–охотниц: бембекса, кормящегося мухами, лапчатого тахита — пища личинки кобылки, песчаной церцерис, поедающей долгоносиков, и некоторых других. Для всех медовая приправа оказалась гибельной. Все умерли в несколько дней.

Странно! Нектар цветков, мед — единственная пища пчел — личинок и взрослых. Это пища и взрослых филантов. Но для их личинок это предмет отвращения и, вероятно, ядовитое блюдо. Меня это крайне поражает. Что такое происходит с желудком личинки при превращении в крылатое насекомое? Взрослый филант жадно ищет то, от чего под страхом смерти отказывается его детеныш — личинка.

Теперь я лучше понимаю поведение филанта. Видя его жестокость, присутствуя при его отвратительных пиршествах, я обзывал его убийцей, бандитом, разбойником, пиратом, грабителем мертвых. Невежество всегда дерзко на язык: тот, кто не знает, утверждает резко и грубо, возражает со злостью. Теперь, выведенный из заблуждений фактами, я спешу принести публичное покаяние и возвратить филанту мое уважение. Опустошая зобик пчелы, оса совершает самый похвальный поступок: она оберегает своих личинок от яда. Если и случится ей убить и высосать пчелу ради себя самой, то я не смею поставить ей этот поступок в вину. Когда приобретена привычка ради хорошей цели, то появляется искушение проделать то же самое и для удовлетворения собственного аппетита. И потом, кто знает, может быть, это охота, не доведенная до конца? Почему филант знает, что сироп, которым он лакомится сам, вреден его личинкам? На этот вопрос наши знания ответа не дают. Мед, говорю я, опасен для личинки. Пойманную пчелу необходимо лишить меда, но так, чтобы не попортить самой дичи: она нужна личинке в свежем виде. Парализовать пчелу нельзя: тогда сопротивление внутренних органов не позволит выдавить мед. Пчела должна быть убита. И действительно, пораженная жалом в головной мозг, пчела мгновенно превращается в труп.

Мед вреден для плотоядных личинок. Это приводит нас к важным выводам.

Различные хищники кормят своих личинок собирателями меда. Таковы, насколько я знаю, филант корончатый, снабжающий свои норки крупными видами одиночных пчел–галиктов, филант хищный, охотящийся за всеми видами мелких галиктов, церцерис нарядная, тоже любительница галиктов. Что должны делать эти и подобные им охотники за дичью, зобик которых наполнен сладким медовым сиропом? Они должны, как и филант, выдавливать мед из своей дичи. Иначе их личинкам угрожает отравление медом. Пусть будущее подтвердит это предположение фактами.

Я расскажу теперь об опытах с переменой пиши совсем иного рода. В главе о филантах было показано, что плотоядная личинка погибает от меда. Передо мной встал вопрос: погибнет ли от мясной пищи личинка, которая обычно питается медом?

Поищем ответ в опытах. Кормить кобылками или иной дичью личинок пчел — идти на верную неудачу. Личинка, питающаяся медом, откажется от такой жесткой еды. Нужно что–то вроде паштета: смесь обычного блюда личинки с мясной пищей. Я возьму для этого белок куриного яйца.

Осмия трехрогая — одиночная пчела — очень удобна для моих опытов. Она кормит своих личинок смесью меда и цветочной пыльцы. Я смешиваю это мучнистое медовое тесто с белком и получаю массу, достаточно плотную, чтобы личинка могла держаться на ее поверхности, не рискуя утонуть. На каждый из таких пирожков я помещаю по личинке среднего возраста.

Изготовленное мною кушанье не вызывает отвращения. Личинки охотно поедают его с таким же аппетитом, как и свою обычную пищу. Они растут, достигают нормальной величины и ткут коконы. На следующий год из них вышли пчелки–осмии.