Аполлинария Суслова - Людмила Ивановна Сараскина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ужасающее положение» Достоевского, о котором он говорит в письме, – его финансовые затруднения, вытекавшие из издательских обязательств, принятых им на себя после смерти брата («Время» и «Эпоха»).
Петухов Е. В. Из сердечной жизни Достоевского (Ап. Прок. Суслова-Розанова). С. 43–44.
Монпелье, 6 мая (24 апреля) 1865 г.
А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому (несохранившееся письмо).
Montpellier. мая 6-го
На днях была мне операция, которая меня встревожила и напугала особенно тем, что доктор не предупредил меня о ней. Почувствовав, что меня режут, я струсила и, думая, что еще будут резать, умоляла доктора оставить меня, но как он не оставлял, это меня убеждало в предположении, что он еще будет меня резать. Боль, страх и обида, что он сделал операцию обманом, раздражили меня до крайности. Я плакала и рыдала. Доктора это сильно смутило и растрогало. Он утешал меня и чуть не поцеловал мои руки, а я его, кажется, обняла. Я скоро успокоилась и, когда, через несколько минут, я лежала на диване, усталая и огорченная, и покорная, и молчаливая, утешая меня, он взял меня за руки и наклонился так близко к моему лицу, что мне стало неловко, и я отвернулась.
(Он мне сказал с удовольствием, что уж больше не будет меня ни резать, ни жечь. Это объявление вызвало во мне чувство радости и благодарности.)
Он сказал, завинчивая свои инструменты, что после такой операции я, если выйду замуж, то буду иметь детей. Я сказала, что это меня ничуть не утешает. «Почему же? – спросил он, – все женщины желают иметь детей». – «Потому что я не умею их воспитывать», – сказала я. Размышления, нашедшие на меня по поводу этого разговора, навели на меня грусть и вызвали слезы, которые я не удерживала.
На другой день я его встретила спокойно и отдалась его распоряжению с обыкновенной доверчивостью, но, когда он снова начал меня мучить, мне почему-то показалось, что он опять будет меня резать, и, несмотря на его уверение, что мне ничего не будет, я продолжала встревоженно упрашивать его оставить меня в покое.
Эскулап мой вломился в амбицию и говорит: «Вы не верите честному слову медика». В его тоне было что-то такое, что напоминало мне моего лейб-медика, когда на мое замечание, что если мы запремся с ним вдвоем, то можем пострадать за правду, он сказал, что это было бы действительно пострадать за правду. «Потому что все люди не макиавеллисты», – ответила я моему эскулапу, и на этом мы примирились.
Вчера был Саик, и у нас с ним был сентиментальный разговор: о любви, браке и пр. Саик напустил мне тумана, мне показалось, что он как будто меня экзаменовал, допытываясь, сколько раз была я влюблена и вылечилась ли от последней любви. Я ему ответила, что еще не совсем. Потом он отчасти спрашивал, как я думаю устроить свою будущую жизнь, и советовал мне выйти замуж, тогда как накануне говорил против брака. Весь этот разговор он перемешал рассказами и остротами, в заключение мне предложил полагаться на него, буде мне встретится нужда в совете и пр.
Несколько назад он мне говорил, что брак хоть и полезное учреждение, но для некоторых людей, особенно тех, которые свободы вкусили, – не годится, что жениться хорошо человеку, имеющему собственность и занимающемуся обработкой земли, но тому, кто живет своим умственным трудом, хочет многое видеть и знать, нельзя себя связывать. «А любовь, – сказал он, – страсть что такое? Лишний скандал. Занимайтесь литературой, окружите себя дельными людьми, и только».
Я с ним согласилась. А на другой день мне говорил мой учитель, обожающий свою молодую жену и ребенка, что в любви только и есть счастье. Они все против. Кого же слушать? Вчера Саик мне говорит, что нужно выходить замуж только не по страсти; нужно избрать человека с умственными, нравственными и физическими качествами, с положением в свете.
Может быть, он и прав, может быть, выходя замуж таким образом, я и не удалюсь слишком от его программы жизни умственной, но как бы то ни было, что б ни значили его слова, я дешево не сдамся.
Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. С. 121–122.
16 мая [1865]
Милая Полинька, какие вы чудные: уехали, адреса не прислали, сами не пишите – словом, пропали! Я должна была отыскивать адрес Лугинина и тогда узнала, что и вы живете в одном с ним доме.
Я ездила на пасху в Брюссель; я очень люблю тамошнюю русскую церковь и еще более хозяев моих. Разумеется, приехала я на 4 дня, но прожила более двух недель. Когда заедешь в Брюссель, никогда не знаешь, как выедешь. Ныне да завтра, а все живешь.
А вы что поделываете? Я, не получая от вас вестей, соскучилась по вас. Имеете ли вы известия из России? Я слышала, что «Эпоха» Достоевского приказала долго жить[161], что «Современное Слово», «Отечественные Записки», «Библиотека» при последнем издыхании. Это все доказывает, как много там денег и как любят там читать. Говорят, что Дост. собрал своих сотрудников и, как прилично честному человеку, заплатил все деньги, возвышавшиеся до 40 т. сер., и закрыл журнал. Все это весьма печально. Лучше, как я, сидеть с цветами и птицами. Время приходит такое, что надо смириться. Ничего не поделаешь! Будем ждать всего от далекого будущего.
Мое перо не хочет писать, а другого нет под рукою. Целую вас тысячу раз и люблю по-прежнему. Надеюсь, что вам хорошо с сестрою – ведь вы с ней, не правда ли? Сын мой и Утин вам кланяются. Утин ездил в Берлин с больным братом, которому там делали операцию, и возвратился. Здесь он узнал о болезни другого брата, Николая. Кажется, оба они (т. е. и жена его) больны. Жаль их очень.
Говорят, что Н. Ут. приедет
