Нелюдь - Дмитрий Петров

— Чем потрясла? — удивился я.

— Цинизмом, — ответил Геннадий, чуточку подумав. — Чистота веры, говорит… Я уж хотел ему сгоряча сказать, не помнит ли он, как в КГБ тайну исповеди разглашал, как на прихожан характеристики писал. Я же все прекрасно помню.

— А почему не спросили? — сказал я. — Если уж все так, как вы говорите, то порок должен быть наказан.

— Они этого и боятся больше всего, — ответил Геннадий. — Рыльце в пушку… А говорить я ничего не стал, просто ушел в другую комнату, чтобы не сорвалось. Потому что мне Людмилу жалко. Если есть у нее потребность в покаянии, то пусть… Зачем мне высовываться со своей принципиальностью? Это нехорошо бы было, неловко. Да и у меня самого слишком сложные с Богом отношения, вы же знаете.

— Знаю, — сказал я. — Послание к римлянам Апостола Павла… Гомосексуализм — тяжкий грех, там так и сказано.

— Не помню я этих посланий, — произнес с досадой Геннадий. — Но, конечно, грех… Невольный, наверное, с моей стороны. У меня не было выхода, не руки же на себя накладывать. Но все равно, в чем-то я Людмилу сделал несчастной, а в чем-то — и Юлю. Думаете, ей легко было узнать обо мне правду и о наших с Людмилой отношениях? Я думаю даже, что она и наркотиками стала баловаться из-за этого, не смогла спокойно перенести такой удар.

— Так все-таки есть повод для покаяния? — спросил я. — Вы же не отрицаете, что виноваты во многом.

— Как Достоевский сказал: «Каждый за всех про все виноват», — ответил Геннадий задумчиво. — Нет, покаяние и нужно, наверное. Но не стану же я молиться сейчас? Всю жизнь прожил, а теперь… Хотя, говорят, что никогда не поздно начать, но все равно это не для меня. Если виноват, я уж лучше делом исправлю, что смогу. А молиться — это пускай Людмила старается.

— Делом исправить — вы имеете в виду то, что мы с вами надумали? — задал я вопрос.

— Хоть так, — сказал мой собеседник, мрачно глядя в окно. — Пусть каждый делает, что может. Мне кажется, что для Юли будет лучше, если мы с вами облечем наше покаяние в поступки. В реальное наказание преступников и в помощь ей. Как вы считаете?

Было уже поздно, я зашел попрощаться к Юле. Она лежала в постели и, казалось, спала. Но как только я приоткрыл дверь, она пошевелилась и сказала:

— Феликс, теперь я хочу пойти в филармонию. Мы с тобой там давно не были, а я очень хочу послушать музыку. И не в записи, а живьем. Теперь я очень чувствительна к звукам, и меня все раздражает даже в самой качественной записи. Ты поведешь меня в филармонию?

Я сел на постель рядом с ней и взял ее за руку.

— Конечно, — сказал я. — А на какой концерт ты хочешь пойти?

— На симфонический, — ответила сразу Юля. — Не фортепиано, и не орган. И не скрипичный… Я хочу, чтобы был большой оркестр. Чтобы звучало сразу много инструментов. Они будут сливаться и расходиться. А потом опять сливаться… Все как в человеческой жизни. Мне сейчас кажется, что симфонический концерт — это мир… Ты не забудешь повести меня?

Ее рука сжала мою. Она была слабая, тонкая, и я вдруг почувствовал необычайный приступ нежности и любви к этой женщине. До этого я просто безумно жалел ее и желал помочь ей. А сейчас вдруг во мне всколыхнулись прежние чувства, стремление обнять это тело и ласкать его.

Но Юля, будто почувствовав это изменение во мне, пошевелилась и как бы отстранилась. Она вынула свою руку из моей и сказала:

— Тебе пора ехать домой. Уже поздно, и, по-моему, тебя там ждут. 

Сказала она это ставшим отчужденным голосом.

— Кто ждет? — возразил я удивленно. — Сейчас почти полночь. Я отменил все визиты пациентов, так что никто меня там в пустой квартире ждать не может.

— Может, — коротко ответила Юля. — Тебя ждет та женщина. Яркая блондинка, — добавила она тихо.

— Ну, ты стала просто экстрасенсом, — засмеялся я. Мне было неприятно, что Юля сказала о Хельге, неприятно, что она вообще как-то узнала о ней.

— Вот я завтра позвоню тебе и скажу, что ты ошибалась и твое внутреннее видение на этот раз обмануло тебя.

— Ты позвони, — произнесла Юля. — А еще лучше — приезжай. Если, конечно, у тебя будет время. Если оно останется у тебя. Яркие блондинки требуют, наверное, много времени…

Я поцеловал ее в щеку и уехал.

Людмила так и не вышла из своей комнаты. Только проходя вновь мимо ее двери, я в нерешительности остановился, раздумывая, заглянуть еще раз или нет. И тогда услышал из-за двери ее голос:

— Жертва Богу — дух сокрушенный. Сердца сокрушенного и смиренного Ты не уничижишь, Боже…

Я ехал по улицам, среди вечерних огней, среди сверкания рекламы и снующих людей. Все это контрастировало с «сокрушенным духом», владевшим мной, да и всеми нами тогда.

На лестничной площадке, возле своей квартиры, я увидел сидящую на ступеньках женщину. Она подняла голову при моем появлении, и я узнал ее. Это была Хельга.

Скелет решил лететь, как бабочка, на яркий огонь.

«Что ж, — подумал он, — если другая сторона сама решила пойти на сближение, я отвечу тем же… Они сами активизировались и дали мне понять, что „вычислили“ меня. После головы Клоуна, это уже очевидно. Скрывать свои намерения теперь уже не имеет смысла. Они знают, что я за ними охочусь. Я начну действовать активнее. С одной стороны это опасно, потому что, увидев, что их угроза не сработала, они попросту попытаются меня убить. Но с другой стороны у меня даже нет другого выхода, как действовать решительно и быстро. Когда они уже узнали меня, я не должен терять времени, чтобы не дать им время изменить тактику».

Преступники ведь могли перебазироваться, например. Или уйти в другой район, или еще что. Ищи их потом.

Понятно, что теперь они будут гораздо осторожнее.

— Ну что же, — решил Скелет. — Пойдем в лобовую атаку.

После разговоров с Феликсом ему было совершенно ясно, что без врача тут дело обойтись не могло. Значит, он «тряхнет» врача. Ему вспомнился некий ханурик в берете, который утром приходит в морг. Наверное, это и есть тот самый заведующий Аркадий Моисеевич.

Скелет воскресил его облик в своей памяти. Маленький, щуплый, с огромным носом, висящим над верхней губой. Совсем как Карлик Нос из сказки Гауфа.

Да еще этот берет в теплое летнее утро… «Простуды боится, — подумал меланхолично Скелет. — Людей насмерть потрошить не боится, а простуды опасается. Крыса».

Он так и окрестил Аркадия крысой. Эта кличка показалась ему подходящей. В течение нескольких дней Скелет наблюдал за жизнью морга и в частности за Аркадием Моисеевичем. Он просто сидел днем на лавочке в больничном саду, среди множества людей.

Наверное, его не видели преступники, во всяком случае он на это надеялся. А впрочем, он уже готовился нанести пробный удар.

Скелет был сторонником активных действий. Опыт говорил ему, что когда в расследовании наступает затишье, когда никто себя не проявляет, очень полезно бывает поворошить осиное гнездо.

Гнездо ведь может висеть себе и висеть где-нибудь на чердаке, и кажется, что оно безжизненно и неопасно. Но стоит поворошить его палкой, оттуда вылетают осы.

Если преступник себя не проявляет, его трудно поймать. Надо заставить его действовать. Хоть как-то проявлять себя. Совершать поступки. Наверняка, один их этих поступков окажется ошибочным…

Преступников нужно напугать. Пусть они задергаются, забегают. Пусть даже это будет не очень эффективное пугание. Все равно, оно выводит бандитов из равновесия.

У Скелета прежде был знакомый. Этот знакомый был офицером патрульно-постовой службы, то есть патрулировал улицы.

Так вот, у него был своеобразный метод превентивной борьбы с преступностью. Он утверждал, что способ этот очень эффективен, хотя над ним и потешались коллеги.

Он ехал по улице, если дело было вечером, и останавливался возле каждого подозрительного человека. Возле пьяного, или выпившего, или просто похожего на бомжа… Или возле человека, который странно себя вел или просто странно выглядел. Высовывался из окна патрульной машины и требовал документы.

Если документы были при себе, он внимательно листал их, делая вид, будто читает.

Если документов не было, он делал строгое лицо и говорил:

— Мы вас знаем. Очень даже хорошо знаем… — И многозначительно добавлял: — Смотрите, чтобы все было тихо и спокойно. Если что — вы нас знаете. Мигом в «обезьяннике» окажетесь.

И делал при этом страшное лицо и вращал угрожающе глазами.

Все коллеги, особенно те, что работали по линии уголовного розыска, говорили ему, что это бессмысленные и незаконные разговоры. Замполит отделения вообще упирал на то, что это оскорбляет невинных граждан…

Оуровские работники говорили, что этот метод неэффективен, потому что если уж преступник задумал что-то дурное, он это сделает все равно и не побоится пустых угроз патрульного.