Нелюдь - Дмитрий Петров

Он отступил на шаг и, прищурившись, демонстративно осмотрел Скелета.

— И имейте в виду, — заявил он решительно. — Я на бедность не подаю. И таких, как вы, я много перевидал в жизни. Дай Бог вам не увидеть столько, сколько увидел я.

Сказав это, он имел в виду все — начиная от полевого госпиталя Первого Белорусского фронта, где прослужил под артобстрелом и бомбежками четыре военных года, и семь лет в одном бараке с уголовниками на Колыме…

— Послушайте лучше мою историю, — произнес спокойно Скелет, которого не обезоружил взрыв негодования со стороны этого человека. Скелет хорошо знал, какие искусные маски могут носить всякие подонки. — Если хотите, я могу вас проводить до дома.

— Ай-яй-яй, какой вы умный и хитрый — прищурил глаз Аркадий Моисеевич. — Вы проводите меня до дома, потом придете ко мне и…

— Как будто я не знаю и так, где вы живете, — раздраженно прервал его Скелет. — Я все прекрасно знаю.

И он назвал номер дома Аркадия Моисеевича.

— Ну, если вы и вправду такой умный, то вы тогда знаете, что у меня нечего брать, — сказал доктор. — Я не представляю никакого интереса для таких, как вы… Я гол, как сокол. Так что если у вас на плечах копф, а не тохис, то вы оставите меня в покое и спокойно уйдете по своим делам.

Он демонстративно повернулся спиной к Скелету и побрел по улице.

— Выслушать мою историю — в ваших интересах, — произнес Скелет, догоняя его.

— Ну, пожалуйста, пожалуйста, говорите, — ответил доктор, не останавливаясь.

Скелет не хотел говорить на ходу. Этот прием ему был прекрасно знаком. Когда идешь рядом с человеком и что-то говоришь ему, то не видишь его лица как следует. А Скелету хотелось именно смотреть в глаза этому скользкому типу.

Они прошли несколько кварталов и остановились у дома доктора.

— Как вы понимаете, я вас не приглашаю, — сказал Аркадий Моисеевич решительно.

— Я и не рассчитывал на это, — ответил Скелет и веско добавил: — Мне известно, что вам есть, что скрывать. Так что, конечно, вы меня не приглашаете.

Аркадий Моисеевич засмеялся неприятным скрипучим голосом, и у него над воротником куртки заходил треугольный плохо выбритый кадык.

— Я сейчас спущусь, — сказал он. — Если вы подождете здесь пять минут, то я выйду, и вы хорошенько подумаете, хотите ли вы все же рассказывать мне свою историю.

— Если вы имеете в виду вашего пса, то я не испугаюсь его, — ответил Скелет спокойно, показывая, что неплохо осведомлен о привычках собеседника.

Не найдясь, что сказать, старик скрылся в парадной, предварительно убедившись, что Скелет не идет за ним, а уселся на лавочку у парадной.

Действительно, через несколько минут Аркадий Моисеевич вышел с собакой на поводке.

— Собака нужна вам для того, чтобы защищать вас? — язвительно спросил Скелет. — Интересно, от кого вы нуждаетесь в защите?

— Вы разговариваете, как милиционер, — сказал старик. — Вы что, работаете в милиции? У вас такой же подозрительный склад ума.

— Может быть, и в милиции, — ответил Скелет, решив не развеивать произведенного впечатления. Уж пугать, так пугать. Тут любые средства хороши. Похоже, старик еще не осознал нависшей над ним и его темными делами опасности…

— Пойдемте вон туда, — махнул доктор рукой в сторону пустыря за домом. — Там можно спокойно погулять с собакой.

Они направились к пустырю, и доктор, спустив пса с поводка, вдруг миролюбиво сказал:

— Граф очень старый. Ему уже десять лег. Он сам нуждается в защите.

Аркадий Моисеевич хотел еще добавить, что это, строго говоря, вообще не его собака. Щенка купила Софочка, когда была еще жива. И купила она его вместе с сыном Леней. Они очень хотели приобрести собаку.

Потом Софочка умерла от щитовидной железы, а Леня собрался в дальнюю дорогу.

У них всегда была очень дружная семья. Может быть, именно потому что семь лет Аркадий был на Колыме, а Софочка ждала его. Потом у них родился Леня. Он был поздний ребенок, а поздний ребенок у еврейских родителей — это что-то! Он был окружен любовью и заботой, как принц.

Они даже никогда не расставались и все свободное время проводили втроем.

— Нет, — говорил всегда знакомым Аркадий Моисеевич и яростно тряс головой, как будто с ним кто-то спорил. — Нет. Я люблю, чтобы все было вот так — так папа, так мама, так сын.

И при этом он всегда показывал руками, как они все должны идти рядком, взявшись за руки.

Когда Софочка умерла, Леня собрался в дорогу. Щенка никто, конечно, не выпускал. Сказали, что в Израиле и своих собак хватает в избытке и нечего таскать пса через моря и океаны.

Теперь Аркадий Моисеевич жил вдвоем с собакой Графом, а Леня — где-то на краю Синайской пустыни.

Аркадий Моисеевич однажды собрался к нему в гости — в позапрошлом году. Самому ему на больничную зарплату никогда бы не собрать было на билет, но Леня прислал деньги, и папа поехал.

Он вообще был очень хорошим сыном, все время что-то присылал. В основном модную одежду. Наверное, он считал, что папа тут пойдет ее выгодно продавать. Однако Аркадий Моисеевич не любил и не понимал торговлю. Он всю жизнь был врачом. Так что присылаемую Леней одежду он носил по преимуществу сам. Иногда он и продавал что-то, но редко. Одежда была очень модная, и знакомые подтрунивали над ним, называя его старым ловеласом.

Ловелас — это было совершенно несправедливое обвинение. Когда-то давно он таким и был. О, он был мужчина что надо — огонь… А теперь, конечно же, нет.

В Израиле Леня отвез его в свой домик, где жил с женой, на которой женился уже там, и с сыном — внуком Аркадия Моисеевича. Собственно, из-за внука Аркадий главным образом и собрался в дальние края.

Леня работал инженером в какой-то небольшой фирме, занимавшейся строительством. Жили они неплохо, хотя Аркадий Моисеевич с непривычки сильно страдал от жары.

Не понравилось же ему то, что Леня пристрастился к фундаменталистскому иудаизму. Он лично учил сына Ветхому Закону, носил на голове кипу и малыша заставлял носить ее тоже. Увидев собственного сына Леню в кипе, Аркадий Моисеевич поначалу стал просто смеяться. Когда он увидел, что точно такую же кипу носит и внук, а при этом еще бормочет что-то на иврите, то дедушке стало не до шуток.

Его это раздражало, как и боязнь свинины в доме и соблюдение всех прочих шестисот шестидесяти с лишним запретов…

— Леня, ты сошел с ума, — говорил сыну в сердцах Аркадий Моисеевич. — Или я тебя не знаю с пеленок, Леня? Или ты не был обычным советским пионером? Или я не помню тебя комсомольцем? Или ты не учился в нормальном ленинградском вузе и не ел свинину в стройотрядах? Что ты морочишь голову себе и ребенку? Это же ненормально…

Леня в ответ заводил что-то про Бога Авраама, Моисея и Иакова, про завет, заключенный Им с избранным народом.

— Или Бог Авраама не был к тебе милостив прежде? — спрашивал в ответ Аркадий. — Или Он только теперь стал милостив к тебе, после того, как ты надел на голову эту кипу, которую век не носил? Перестань сказать, Леня!

— Ты так говоришь, папа, оттого, что ты насквозь советский человек, — отвечал сын. — А я хочу забыть о том, как мы были в египетском рабстве. Здесь, на земле обетованной, мы должны жить в счастье и в завете с Богом и забыть все, что связывало нас с египетским рабством.

— Это нашу жизнь в России ты называешь египетским рабством? — догадался Аркадий Моисеевич. — И ты это говоришь мне, человеку, у которого четыре боевых ордена и одиннадцать медалей за храбрость?

— И которые тебе вернули только после семи лет лагерей, — язвительно говорил Леня, поправляя кипу.

— Как будто это были одни и те же люди, Леня, — кипятился Аркадий. — Идиоты и выродки есть в каждом народе, это совершенно не связано с ношением кипы и отказом от свинины. Это же маразм! Что ты компостируешь мозги маленькому ребенку? Он же мой внук и может у тебя вырасти полным идиотом…

Сын повязывал кожаный футлярчик на лоб, потом обвязывал руку ремешком и становился на колени молиться. Он молился Богу Авраама, Моисея и Иакова… Выпускник Ленинградского строительного института, лучший танцор на студенческих дискотеках и отличник марксистско-ленинской подготовки…

Аркадий Моисеевич в душе плевался и говорил сквозь зубы, что каждый сходит с ума по-своему. Он так и уехал тогда, не понимая сына.

С тех пор он не ездил туда, только регулярно получал письма, фотографии от Лени и посылки. И каждый раз вспоминал о том, какая у них была замечательная дружная семья, когда надевал поводок на Графа. Когда Граф умрет, оборвется последняя связь Аркадия Моисеевича с прошлой жизнью.

Все это он мог бы рассказать Скелету, но не стал этого делать, потому что вообще был противником разговоров с посторонними, а Скелет ему был к тому же и неприятен. Проходимец какой-то…