Нелюдь - Дмитрий Петров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В девятом классе я впервые поцеловалась с мальчиком. Для девочки такого возраста это ведь целое событие в жизни.
Так что у меня было много тем для размышлений, чтобы не вдаваться в нюансы взаимоотношений родителей.
Но потом все выяснилось и встало на свои места. Просто я не замечала, что творится во взрослом мире. Моя мама совершенно отчаялась. Ее одинокие вечера вдвоем со мной совершенно ее доконали. Сейчас я могу представить себе ее состояние. Она сидела одна в доме вдвоем с дочерью и все время напряженно думала о том, где сейчас и чем занимается ее муж.
Под вечер, или ночью папа приходил, и я шла спать, довольная, что все в порядке и папа дома. Но каково было маме встречать его — выпившего, веселого, и знать, что он провел вечер в окружении таллинских знакомых и красивых девиц легкого поведения?
Что она чувствовала и что переживала при этом? А девицы такие крутились тогда возле каждого начальника средней руки в Эстонии, особенно в туристском деле…
Свобода нравов тогда в нашем окружении была ужасающая. Вся Эстония пыталась брать пример с Европы и главным образом брала пример в смысле свободы морали. Я же говорю, что народы заимствуют друг у друга только самое плохое…
Вероятно, моя мама сильно переживала все происходящее. Просто она была нордическая женщина и не позволяла себе высказывать чувства при посторонних, тем более при собственной дочери.
Но мама была еще довольно молодой, ей было всего тридцать четыре года. Тогда мне казалось, что она уже старая, а теперь-то я понимаю, что она вовсе не ощущала себя старухой. Наоборот, она думала о том, что еще молода и у нее, может быть, много хорошего впереди, а жизнь ее погибает тут, рядом с мотелем и распоясавшимся мужем…
Несколько раз я оказывалась невольной слушательницей неприязненных разговоров между отцом и матерью.
Домик у нас был небольшой, и по ночам, когда было тихо вокруг, все было отлично слышно из соседней комнаты, все разговоры. Особенно, если лежать тихо и прислушиваться.
«Крис, — говорила мать отцу. — Ты опять пришел ночью, и опять от тебя пахнет вином, хотя ты обещал мне быть аккуратнее».
«Брось, Мээлита, — отвечал отец. — Может настоящий мужчина вести себя по-мужски или он должен постоянно оглядываться на жену? Это же не по-мужски. Ты ведь хочешь, чтобы твой муж был настоящим мужчиной?»
«Да, но я не считаю, что помада на твоей шее, которую ты даже не удосужился стереть, идя домой, делает тебя настоящим мужчиной», — чуть не плача, но сохраняя достоинство, отвечала мать.
«Мои обязанности, моя должность накладывают на меня кое-что, — говорил, как бы оправдываясь, отец. — Ты же должна понимать, что я, как руководитель крупного туристского заведения, просто обязан делать некоторые вещи… Встречать начальство, важных гостей…»
«Ах, Крис, — с отчаянием в голосе говорила ему мама. — Это так, но я уверена, что случайные связи с девками и пьянки отнюдь не входят в твои служебные обязанности».
Это были бесплодные разговоры. Они не могли привести ни к чему хорошему, и не привели.
Постепенно моя мама отчаялась и стала тоже иногда ходить вместе с отцом по вечерам в мотель.
Теперь в эстонских газетах иногда пишут о том, что русские туристы развратили чистые нравы эстонского народа. Что наплыв растленных жителей славянского востока развратил людей. Бог им судья, этим газетчикам. Кто не хотел растлеваться, тот не растлевался. Это дело совести и желания каждого…
Иногда родители возвращались с этих гулянок вместе, но все чаще стали приходить домой порознь.
Хельга сказала это и замолчала. Она сосредоточенно вскрывала новую пачку сигарет. Ее длинные ногти царапали целлофановую обертку.
— Ты хочешь сказать, что твоя мама стала такой же, как отец? — спросил я, не выдержав ее паузы.
— Нет, вовсе нет, — ответила Хельга, чуть задумавшись на секунду. — У моей мамы совсем другой характер. Она — жесткая и решительная женщина, но в душе она романтична, и ее желания всегда лежали в русле обычных вещей, связанных с любовью и семьей. Просто она попала в сложную ситуацию.
— В какую? — поинтересовался я, и тут же мне стало неудобно, что я тороплю Хельгу с ее рассказом. Надо было мне быть потоньше и понимать не только умом, но и сердцем, чего стоит молодой женщине рассказывать мне такое со всей откровенностью…
Вероятно, мне следовало бы быть не доктором, а священником. Все так охотно рассказывают мне все подробности своей жизни. Раньше я считал, что это касается только моих пациентов — преступников, а теперь оказалось, что это распространяется и на прелестных молодых дам.
— В какую же ситуацию она попала? — спросил я, ожидая услышать нечто тягостное и полукриминальное, что сопровождает обычно фразу «сложная ситуация»… Но все оказалось проще и прозаичнее.
— Сложная ситуация — это ее семейная жизнь, — просто ответила мне Хельга, поднимая глаза от распечатанной наконец пачки сигарет. — Больше, собственно, ничего… Но для моей мамы все это было слишком тягостно. А тут подвернулся Василий Савватеевич. Как нельзя более кстати, учитывая то, что творилось в нашей семье…
— Кто такой Василий Савватеевич? — спросил я, удивляясь появлению этого русского имени применительно к мотелю под Таллином.
— О, — усмехнулась Хельга. — Василий Савватеевич — это мечта каждой правильной эстонской женщины.
Она сказала это и замолчала загадочно.
— И все же? — допытывался я, хотя подумал, что делаю это напрасно и Хельга все равно расскажет сама, если уж начала.
— Представь себе мужчину сорока лет среднего роста, широкоплечего, с щегольскими усами на красивом и глупом лице, — сказала Хельга. Я задумался.
— Представил, — наконец ответил я, добросовестно создав в своем воображении искомый образ.
— И представь себе, что этот человек приехал в мотель на красивой «Волге» цвета слоновой кости. Такие «Волги» тогда были не у каждого, и наличие такой машины говорило о многом. Гораздо больше, чем наличие «мерседеса» в наше время…
А говорило оно о том, что Василий Савватеевич — крупный начальник. Он был преуспевающий руководитель нефтедобычи откуда-то из-под Тюмени. Или Сургута, я сейчас не помню. Сравнительно редкая и экзотическая птица в наших краях, уже хотя бы потому, что Эстония просто очень далеко от Тюмени…
Василий Савватеевич приехал к нам отдыхать. Он и отдыхал, как только мог и умел. Денег у него было немерено, заработки тогда в Сибири были большие, у начальства — особенно. Он гулял по Таллину, дивился на красоту города и на то, что никто не харкает прямо посреди улицы и не орет матом на главной площади, как это принято в России…
Он был неженат. Вообще Василий Савватеевич отдыхал на всю катушку. Днем он гулял и осматривал что-то, по вечерам посещал таллинские рестораны. А к ночи на такси возвращался в мотель.
Но то ли в ресторанах ему не везло, то ли по врожденной порядочности его натуры ему не нравились женщины легкого поведения, стайки которых всегда вились в те годы между гостиницей «Виру» и рестораном «Глория»…
Одним словом, Василий Савватеевич вдруг на дискотеке в мотеле встретил мою мать.
Он произвел на нее огромное впечатление. Особенно, наверное, в сравнении с отцом.
Василий Савватеевич был положительным, усатым человеком. Большой начальник в неведомой Сибири, денег у него куры не клюют… Пьет умеренно, в основном по праздникам и под хорошую закуску. Депутат областного совета то ли в Тюмени, то ли в Сургуте…
По сравнению с моим пьющим и гуляющим папой это был просто образец совершенства. Хотя, чего же сравнивать? Мой папа все же был не нефтяником, а директором мотеля. Это совсем другой профиль работы, накладывающий определенную печать на человека.
Но мама решилась сравнивать. А когда простая рассудочная женщина начинает сравнивать вот таких двух мужчин, понятно становится, кого она предпочтет. Тем более, что папины «художества» уже довели ее к тому времени до отчаяния.
Что же касается Василия Савватеевича, то с ним вопрос был ясен. В те годы не было для русского мужчины ничего более престижного, чем женитьба на прибалтийке… русские даже придумали специально слово — прибалты. Они нас всех так называют. — Хельга засмеялась. — Они не могут различить, что мы — три совершенно разных народа. Это недоступно пониманию простого русского человека. Так вот они нас так и называют, очень глупо и смешно — прибалты. И, конечно, для мужчины из далекой Тюмени было чрезвычайно престижно привезти себе жену из Эстонии. Наверное, все потом говорили там о нем с тайным восхищением. Как же — он женился почти что на европейской женщине…
Вероятно, это повлияло на воображение Василия Савватеевича, и он стал ухаживать за мамой, а потом стал уговаривать ее уехать вместе с ним.
