Скрытые картинки - Джейсон Рекулик

– Ну, это совершенно точно имя, – возражает Тед. – Это русское уменьшительное от Анны. Оно популярно во всей Восточной Европе.

– Ну, в общем, я попробовала загнать его в гугловский онлайн-переводчик. И по всей видимости, это венгерское слово. Оно означает «мамочка». Не «мама», а «мамочка». Так мог бы сказать маленький ребенок. Вам это не кажется странным?

– Не знаю, – пожимает плечами Каролина. – А должно?

– Выпей лучше чаю, пока не остыл, – говорит Тед. – Он разжижает слизь в носовых пазухах.

– А знаете, что еще странно? Тедди утверждает, что никогда в жизни не летал на самолете. Хотя всего три месяца назад вы все вместе прилетели из Барселоны. И если верить сайту «Американ эйрлайнс», это восемь часов лёта. Я проверяла. Как может маленький мальчик забыть о самом большом авиапутешествии в жизни?

Каролина открывает рот, чтобы ответить, но Тед торопливо перебивает ее.

– На самом деле с полетом вышла забавная история. Тедди очень нервничал, поэтому я решил дать ему бенадрил. Говорят, дети от него засыпают. Но я не знал, что Каролина уже дала ему бенадрил. Так что он получил двойную дозу и вырубился на целый день. Проснулся уже только в машине, которую мы сняли, по пути домой из аэропорта.

– Вы это серьезно, Тед? Это ваше объяснение?

– Это правда.

– Двойная доза бенадрила?

– На что ты намекаешь, Мэллори?

Он выдавливает из себя улыбку и взглядом умоляет меня прекратить задавать вопросы.

Но я уже не могу остановиться.

Я должна задать самый главный вопрос.

Вопрос, который расставит все по своим местам.

– Почему вы не сказали мне, что Тедди – девочка?

Я очень внимательно наблюдаю за реакцией Каролины – и если на ее лице что-то и отражается, то это праведное негодование.

– Ну, для начала мы находим формулировку твоего вопроса оскорбительной. Ты понимаешь почему?

– Я видела его в душе. После плавания. Вы думали, что я никогда об этом не узнаю?

– Ну до сегодняшнего дня не узнала же, – печально замечает Тед.

– Это не секрет, – говорит Каролина. – Мы ничуть не стыдимся этого факта. Мы просто не знали, как ты к этому отнесешься. Да, Тедди родился девочкой. И три года мы растили его как девочку. Но потом нам стало ясно, что он ощущает себя мальчиком. Так что да, Мэллори, мы позволили ему выражать свою гендерную идентичность через соответствующую одежду и стрижку. И разумеется, мы позволили ему выбрать себе более мужское имя. Он захотел взять имя своего отца.

– Существует масса очень любопытных исследований по трансгендерным детям, – вклинивается Тед, но его взгляд по-прежнему умоляет меня заткнуться. – У меня есть кое-какие книги по этой теме, если тебе интересно.

И что самое безумное во всем происходящем, по-моему, они искренне ожидают от меня, что я буду делать вид, будто все это совершенно нормально.

– Вы хотите мне сказать, что ваш пятилетний ребенок – трансгендер, но это каким-то образом ни разу не выплыло наружу?

– Мы знали, что ты так и отреагируешь, – говорит Каролина. – Мы знали, что твои религиозные убеждения…

– Я не имею ровным счетом ничего против трансгендерных людей…

– Почему ты тогда поднимаешь вокруг этого такой шум?

Я ее больше не слушаю. Мой мозг лихорадочно работает. Все странности в поведении Тедди внезапно встают на свои места: и его нежелание играть с мальчишками на детской площадке, и возмущенные вопли каждый раз, когда Тед тащил его к парикмахеру, и зацикленность на одной и той же футболке в фиолетовую полоску. Полоски очень светлые, почти сиреневые – самого близкого к девчачьему цвета в его гардеробе.

И все эти раздражающие звонки из школы про запись в детский сад…

– У вас нет прививочного сертификата, – осеняет меня. – Свидетельство о рождении, возможно, есть – наверняка существуют какие-то способы купить липовое, если есть деньги. Но школы в Спрингбруке к прививкам относятся очень серьезно. Прививочный сертификат должен прислать в школу непосредственно лечащий врач. А вы не смогли это организовать. Вот почему из школы без конца названивают.

Тед качает головой.

– Это неправда. У нас в Барселоне был отличный педиатр…

– Прекратите уже врать про Барселону, Тед. Вы там никогда не были. Ваш испанский ужасен. Вы не опознали даже слово «картошка» на испанском. Я не знаю, где вы скрывались последние три года, но точно не в Барселоне.

Не будь я так взбудоражена, я, возможно, заметила бы, что Каролина внезапно притихла. Она ничего не говорит и молча наблюдает за всем происходящим.

– Вы украли у кого-то маленькую девочку. Вы одевали ее как мальчика. Вы растили ее так, чтобы она считала себя мальчиком. И это сходило вам с рук, потому что ей всего пять лет. Потому что весь ее крохотный мирок – это вы. Но что будет, когда она пойдет в школу? Когда у нее появятся друзья? Когда она станет старше и в игру вступят гормоны? Как вообще два взрослых человека с высшим образованием себе все это представляли? Нужно быть совершенно…

Я не заканчиваю фразу, потому что единственное слово, которое у меня напрашивается, это «ненормальными».

Я понимаю, что надо заткнуться, что я делюсь своими умозаключениями не с теми людьми. Я что, в самом деле рассчитывала, что Максвеллы со мной согласятся? Раскаются и признаются во всем, что совершили? Надо уходить прямо сейчас, надо идти к детективу Бриггс и все ей рассказать.

– Мне надо собирать вещи, – говорю я им, как ни глупо это звучит.

– Тед, – спокойным голосом произносит Каролина.

Я на полпути к двери, когда бутылка разбивается о мою голову. Я падаю ничком, выронив из рук телефон. По лицу и шее что-то течет. Я поднимаю руку, чтобы утереть кровь, и на пальцах остаются красные пятна. По моей щеке стекает мерло.

За спиной у меня переругиваются Максвеллы.

– Он на кухне.

– Я там смотрел.

– В большом ящике. Где я держу марки!

По дороге из кабинета на кухню Тед аккуратно перешагивает через меня, чтобы не наступить, хотя он только что разбил о мою голову бутылку. Он ставит ногу прямо рядом с моим смартфоном, который экраном вниз лежит на ковре. На заставку выведена тревожная кнопка – иконка, одно прикосновение к которой передаст адрес Максвеллов в службу спасения. Но телефон слишком далеко, мне не дотянуться, а сил подняться у меня нет. Самое большее, на что я сейчас способна, это упереться носками кроссовок в пол и, отталкиваясь, попытаться доползти до него на животе.

– Она ползет, – говорит Каролина. – Ну или пытается ползти.

– Одну секунду! – отзывается Тед.

Я тянусь к телефону и внезапно обнаруживаю, что мое пространственное восприятие искажено. Телефон больше не находится в нескольких дюймах от кончиков моих пальцев – внезапно он оказывается где-то посреди холла, на расстоянии длины футбольного поля от меня. Я слышу, как Каролина подходит ко мне сзади, слышу, как хрустит под ее