One for My Baby, или За мою любимую - Тони Парсонс

— Прости.

— Перестань!

— Я просто не ожидал увидеть здесь твою рекламу. Ну, не знаю. Ты очень скоро станешь студенткой. Именно такой я тебя уже вижу и представляю.

Я хочу, чтобы она успокоилась, но на Джеки мои слова не действуют.

— Ничего страшного. Я просто постараюсь теперь убираться у вас пораньше, до того, как ты приходишь на работу. И когда сюда заявляются твои маленькие ученицы. Вот тогда ты сможешь делать вид, будто все здесь убирается и чистится само собой, как по волшебству.

— Ну не сердись уж ты так!

Джеки резко поворачивается, чуть не задевая меня одной из насадок для пылесоса. Глаза ее сверкают.

— А почему бы и нет? Ты, оказывается, принадлежишь к самому отвратительному сорту снобов. Ты сам не можешь ни мыть полы, ни протирать пыль, ни убирать грязь, но зато презираешь тех людей, которые выполняют эту работу для твоего же блага!

— Но я вовсе не презираю тебя.

— Тем не менее я тебя смущаю. Джеки-уборщица, которая к тому же мечтает стать студенткой, как будто в этом есть некий смысл. А на самом деле это ничто, пустой звук.

— Ты вовсе не смущаешь меня, Джеки.

— Тебе не хочется находиться рядом со мной. Тебе не нравится, как я разговариваю, как одеваюсь. Тебе не нравится та работа, которую я выполняю.

— Но это же неправда.

— А ведь совсем недавно ты хотел переспать со мной. Но видимо, только лишь потому, что здорово напился.

— Ты мне нравишься. Я уважаю тебя и восхищен тобой.

Я понимаю, что не лгу. Но Джеки все равно мне не верит.

— Да уж, конечно.

— Давай с тобой сходим куда-нибудь вместе в субботу вечером.

— Что? Сходим? Куда сходим?

— У моего друга Джоша будет помолвка. Это очень старый и проверенный друг. Мы с ним в последнее время стали меньше общаться, но сейчас он пригласил меня к себе на торжество. А я приглашаю тебя.

— Ну, даже не знаю. А как же Изюмка?

— Ну, Джеки, нельзя же успеть все на свете. Иногда приходится чем-то жертвовать. Нельзя ненавидеть этот мир за то, что тебе пришлось в нем несладко, а потом возненавидеть его еще и за то, что кто-то приглашает тебя на праздник. Перестань изображать из себя мученицу, ладно? Так ты хочешь пойти со мной на вечеринку?

Она задумывается на пару секунд:

— Но что мне надеть?

— Надень то, в чем ходишь всегда, — советую я. — Что-нибудь симпатичное.

Наступает день, когда становится понятно: бабуля больше не в состоянии продолжать жить так же, как это было раньше. Ее донимает сильная боль, приступы удушья участились. Она боится, что отключится на людях, ей страшно от одной мысли о том, что она упадет где-нибудь на улице, а рядом уже не окажется Изюмки-спасительницы. И никто не сумеет ей помочь, никто не приведет домой и не усадит в любимое кресло.

Поэтому она решает никуда не выходить. Все больше и больше времени она проводит в кровати. Она уже не ходит по магазинам, не проводит время с подружками в кафетериях за чашечкой ароматного напитка.

Я сижу рядом с ней и думаю о том, что моя бабуля — единственный человек в мире, чья любовь ко мне всегда оставалась искренней и не знающей границ. К чувствам других людей примешивалось что-то еще. Они все чего-то хотели от меня, на что-то надеялись и рассчитывали, может, даже мечтали и строили планы, связанные со мной.

А моя бабуля просто любила меня.

Понимая, что теряю ее, я беру бабушку за руку, хрупкую, всю в рисунке старческих вен. Я внимательно и озабоченно гляжу на ее лицо, лицо человека, которого я любил всю свою жизнь. Бабуля подрисовала брови, но как-то неровно, и эта немного размазанная краска словно рвет мне сердце.

— С тобой все в порядке? — задаю я самый, наверное, глупый вопрос на свете, замирая в ожидании положительного ответа.

— Просто замечательно, — улыбается она. — И ты у меня такой замечательный!

Моя бабуля до сих пор уверена, что у нее замечательный внук. И тут я задумываюсь.

Она или знает меня лучше всех остальных, или не знает совсем.

32

Он похож на такого садовника, который как минимум ведет свое собственное телешоу. Никак не меньше.

Он загорелый, спортивного телосложения, может быть, чуть робкий. Его выгоревшие на солнце волосы стянуты на затылке желтой резинкой. Он одет в спортивную новозеландскую рубашку для игры в регби и в общем выглядит выносливым, сильным, закаленным тяжелым физическим трудом мужчиной.

Этот скромный садовник выглядит отлично. Интересно, сколько ему лет? Пятьдесят? Никак не меньше, даже несмотря на то, что он продолжает носить молодежные кроссовки и шорты в стиле милитари с внушительным количеством карманов. Просто он отлично сохранился, а своей откровенностью и простотой, свойственной всем австралийцам и жителям Новой Зеландии, сразу располагает к себе. В отличие от нас, замкнутых британцев с вечно кислыми минами, тех, о которых говорят: себе на уме.

Моя мама и Джойс внимательно наблюдают за тем, как ловко и профессионально он подстригает розовые кусты.

— Весна уже на носу, — заявляет садовник. — Пора избавляться от тех стеблей, которые уже не дадут бутонов, и дать свободу новым побегам. — Он поворачивается к женщинам и одаривает их ослепительной улыбкой, не уставая тихонько приговаривать, всякий раз отхватывая садовыми ножницами очередную веточку: — Чик… чик… чик…

Я в волнении ожидаю, что сейчас ему здорово влетит от них обеих за то, что он осмелился самовольно, без всякого на то разрешения, подстригать кусты роз, принадлежащих моей маме. Но похоже, обе женщины ничего не имеют против. Более того, мне кажется, они просто очарованы и красотой этого мужчины, и его профессионализмом.

— Сколько вам лет? — интересуется Джойс.

— Ха-ха! — лишь усмехается он. — Ха-ха-ха!

— Вы хорошо зарабатываете? — не отступает Джойс. — Вы женаты?

Он краснеет, и это заметно даже на его загорелом лице. Теперь мне кажется, что это довольно приличный человек, несмотря на то что он сейчас пытается заигрывать с мамой и Джойс. Наверное, такова его оборонительная реакция на вопросы любопытной китаянки. К тому же, как мне помнится, негодяи не способны краснеть. Вот, например, мой отец вообще никогда не краснел.

— Мне показалось, что сейчас вы отстригли веточку слишком близко от почки, — замечает мама, возвращаясь к делу.

— У этой молодой леди острый глаз, — констатирует садовник, и теперь наступает очередь моей мамы краснеть и смеяться. Садовник же, напротив, становится очень серьезным. — Миссис Бадд, все дело в том, что отстригать лишнюю ветку следует как раз вблизи почки. Таким образом можно будет поддержать нужную форму всего куста.

— Она уже не миссис Бадд, — поправляет его Джойс. — Она больше не замужняя женщина. У нее развод, и судебное решение будет вынесено очень скоро. Все закончено.

— Джойс!

— Она одинокая.

— Ну, зато настолько привлекательная, что долго одинокой оставаться никак не будет, — понимающе кивает садовник.

Мама закидывает голову назад и весело хохочет, наслаждаясь собой и своим хорошим настроением.

— Наверное, — отвечает она и тут же добавляет: — Но я при этом еще и достаточно умна, чтобы не стремиться повторно выйти замуж.

— Никогда не говорите «никогда», миссис Бадд.

— Зовите меня просто Сэнди.

— Сэнди, — послушно и задумчиво повторяет садовник, словно смакуя звучание этого имени. — Сэнди.

Все должно было быть иначе, чем получилось. Но дело в том, что моя мама сейчас смотрится так, словно ее выпустили из неволи, причем досрочно. А вот отец, который как раз и вырвался на свободу, выглядит забитым и замученным стариком.

Как это произошло? Почему?!

Пока моя мама худела, постоянно что-то делала со своими волосами и шаг за шагом снова собирала по кусочкам свою жизнь, она постепенно сдружилась с Джойс, начала заниматься садом и окрепла на свежем воздухе. Отец же, напротив, буквально на моих глазах начал разваливаться на части.

Мама с удовольствием занимается физическим трудом, приводя в порядок сад. Ей приятно это делать, она проводит время за любимым хобби. Отец же начал сильно выпивать, ест непонятно что и в основном бездельничает. Он растолстел и обрюзг, постоянно угрюм и вечно чем-то недоволен. И я стал замечать, что он выглядит старше своих лет.

Отец продолжает обитать в крошечной съемной квартирке, и мне кажется, что он словно потерялся между двумя жизнями: старой, где присутствует моя мама, а он является мужем, и новой, где существует Лена, а он выступает в роли любовника. Но теперь, когда обе женщины вычеркнуты из его жизни, он уже не является ни мужем, ни любовником. Отец пребывает в некой сумеречной зоне и перебивается пиццами и прочей сухомяткой, ютясь при этом в чужом доме. Он напоминает бедного студента, хотя на самом-то деле ему скоро стукнет шестьдесят.