Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Дорсон выступил против массового наказания, указав на то, что римляне не могут позволить себе терять так много людей, тем более что и простые солдаты шумно возражали против такой экзекуции. В итоге решено было наказать лишь одного часового, несшего стражу на том самом участке, где произошло нападение. Караульный отрицал, что он заснул. Он сказал, что в тишине ночи услышал голоса, мужской и женский. Разговор привлек внимание и обеспокоил его. Он отошел от своего поста к храму Юпитера, пытаясь выяснить, откуда доносятся голоса. Никто этой отговорке не поверил, сочувствия она не вызвала, и нарушителя дисциплины сбросили с обрыва. Вместе с ним, в качестве символического наказания не поднявших тревоги сторожевых собак, сбросили и одного пса.

Римляне усилили бдительность, как, впрочем, и галлы, которые твердо решили не пропустить больше на Капитолий ни одного посланца из внешнего мира.

Всю зиму город оставался в руках захватчиков. Благодаря дождям осажденные на холме римляне имели в достатке питьевую воду, но еда становилась более скудной.

– Вот если бы задождило рыбой, – мечтательно промолвил Пеннат, наблюдая за ливнем из-под навеса перед храмом Юпитера.

– Или медовыми лепешками! – подхватил Дорсон.

– Или кусочками сушеной говядины! – высказался Марк Манлий, больше всего любивший походную солдатскую пищу.

Ситуация на вершине Капитолия становилась все более и более отчаянной, но не лучше были дела и у галлов. Дикари, отроду не жившие в городах, понятия не имели о санитарии и превратили весь Рим в гигантское отхожее место. Естественно, очень скоро их начали косить инфекционные болезни, причем массовые, так что о похоронах отдельных умерших не могло быть и речи: трупы сваливали в кучи и сжигали.

Снова, как и в начале осады, языки пламени и клубы дыма окружили Капитолий. Вид пылающих холмов из мертвых тел был ужасен. Пеннат, обращаясь к Дорсону, заметил:

– Похоже, у этих галлов мания поджигательства. Сначала они жгли город, теперь принялись друг за друга.

У галлов тоже начался голод. В самом начале осады они бездумно сожгли несколько складов с зерном. Теперь зерна им остро не хватало. Хотя римляне на Капитолии не знали этого, Камилл уже установил контроль над большей частью сельской местности, и галлы не могли делать вылазки для пополнения своих запасов. Город, который они захватили в качестве добычи, превратился для них в западню, и дело шло к тому, что он станет их могилой.

Публично Пинария ежедневно молилась о том, чтобы Камилл явился и спас узников Капитолия как можно скорее, но в глубине души жила в постоянном страхе. Она делала все возможное, чтобы скрыть видимые признаки своего положения. Пока это удавалось, тем более что при столь скудном питании дитя в ее черве росло медленно и было маленьким. Но что будет, когда придет время рожать?

Даже если она сможет спрятаться в своей каморке и родить дитя втайне, как ей укрыть кричащего младенца? И сможет ли она умертвить дитя сразу после рождения? Конечно, младенцев, родившихся с изъянами, в Риме убивали постоянно. Но даже самая бесчувственная мать никогда не лишала жизни непригодного для жизни ребенка собственными руками: его забирали и оставляли в безлюдной местности, чтобы его убили не люди, а стихия или дикие звери. Самый быстрый и легкий способ избавиться от ребенка – сбросить его с Капитолия. Но теперь наученные горьким опытом часовые бдительно охраняли весь периметр, и обмануть их бдительность представлялось делом нелегким. Разве что попросить Пенната, он ведь такой ловкач. Но какой это ужас – просить отца убить собственное дитя!

Если от ребенка не удастся избавиться и его существование обнаружится, он все равно будет предан смерти, причем не один, а вместе с преступными родителями. Много раз Пинария просыпалась от кошмаров, в которых видела, как Пенната забивают до смерти, а ее замуровывают в подземной гробнице без света и воздуха. Ребенка, конечно, заточат вместе с ней, и его плач в кромешной тьме склепа будет последним звуком, который она услышит в жизни.

Порой она позволяла себе вообразить, что ребенок родится мертвым. Это положило бы конец ее страхам и ужасу. Но каково матери желать родить мертвое дитя! Может быть, Пинарии лучше самой спрыгнуть с утеса, и сделать это поскорее, потому что ребенок внутри нее становится все больше и больше. Пусть галлы найдут ее искалеченное тело и сожгут на погребальном костре. Тогда люди будут чтить память о ней, будут говорить, что она предложила себя, чистую весталку, в качестве жертвы богам. Так и не родившийся ребенок останется с ней, и о вине Пенната никто никогда не узнает. Пусть он и раб, но такой замечательный человек достоин счастливого будущего и долгой жизни. В скором времени он забудет о ней и ребенке, который явился результатом их преступления. Все будет так, словно Пинарии вообще никогда не существовало.

Был единственный вариант разрешения ситуации, о котором она вообще не позволяла себе думать: у нее родится нормальное дитя, которым она сможет гордиться, которое сможет любить и лелеять, ни от кого не таясь и ничего не опасаясь. Подобный исход был исключен.

Эти отчаянные мысли не давали ей покоя и привели к тому, что она отдалилась от Пенната. Они перестали заниматься любовью, ибо действо, доставлявшее ей такое наслаждение, теперь виделось чем-то вроде коварной ловушки, в которую она угодила по недомыслию. Правда, несколько тайных встреч между ними еще произошло, но они больше не предавались плотским утехам, а только разговаривали, хотя говорить, кроме как об испытаниях, причиняемых осадой и еще горших в будущем, им было не о чем. В конце концов Пинария запретила Пеннату приходить в ее каморку, сказав, что делает это ради его безопасности, хотя на самом деле просто не могла больше находиться с ним наедине.

Зато она сблизилась с Дорсоном, который всегда относился к ней с почтительностью и уважением. Пеннат как друг Дорсона часто бывал в их компании, но в присутствии патриция не мог держаться с ней фамильярно. Свою боль и смятение Пеннат скрывал за язвительными шутками, и особых перемен в его поведении никто не замечал. Таковые, правда, были замечены в поведении Пинарии: люди даже прозвали ее «меланхоличной весталкой», но все думали, что она страдает за них, и чтили ее печаль как признак особого благочестия.

На протяжении семи месяцев, с середины лета до середины зимы, галлы удерживали Рим. Но как-то раз, на иды фебруария, когда Пинария, как всегда погруженная в невеселые раздумья, шла по Капитолию, к ней подбежал Дорсон. Он что-то говорил, и, хотя девушка, мысленно находившаяся в другом месте, не разобрала слов, по одному лишь его воодушевлению было видно, что произошло нечто очень важное. Краем глаза она уловила какое-то движение, а оглядевшись по сторонам, увидела, что весь Капитолий пребывает в большом волнении. Люди спешили со всех направлений, обнимали друг друга, хлопали по плечам, шептались, кричали, смеялись и плакали.

– Что случилось, Дорсон?

– Прибыл гонец, римлянин! Галлы разрешили ему пройти, и он поднялся прямо по тропе.

– Гонец? Кто послал его?

– Камилл, конечно! Пойдем послушаем, что скажет этот человек.

Он повел ее к храму Юпитера, на верхней ступеньке которого, чтобы все могли его видеть и слышать, стоял солдат, облаченный в доспехи, но без оружия. Толпа расступилась, пропустив Пинарию вперед.

Люди наперебой засыпали гонца вопросами, но он, подняв руку, выкрикнул:

– Потерпите! Пусть соберутся все, иначе мне придется повторять сотню раз.

– Но посмотри сюда! – крикнул Марк Манлий. – Гай Фабий Дорсон с меланхоличной весталкой уже пришли. Значит, все главные собрались. Говори, с чем тебя послали!

Люди в толпе рассмеялись. Настроение было приподнятое: по лицу гонца все видели, что он пришел с добрыми вестями.

– Хорошо. За последние несколько месяцев наши войска перегруппировались под командованием диктатора Марка Фурия Камилла… – (Толпа захлопала в ладоши.) – Который встречался с галлами в ряде мелких стычек. Утверждать, будто мы разгромили врага, не стану, но изрядно потрепали, и галлам это не понравилось. Они готовы уйти из Рима.

Аплодисменты и крики восторга были оглушающими.

Гонец сделал знак, призывающий к тишине.

– Но галлы не уйдут без выкупа.

– Выкупа? – крикнул Манлий. – А разве они не забрали все, что было ценного в Риме?

– Забрать-то забрали, но им этого мало. Они требуют, чтобы им заплатили украшениями из золота и серебра с драгоценными камнями. Камилл собрал у римлян в изгнании все, что мог, и обратился к нашим друзьям с просьбой внести вклад…

– Клузии, вот кто должен заплатить выкуп! – крикнул Манлий. – Разве мы не жертвовали собой, чтобы спасти их от разграбления галлами?

– Клузии внесли очень щедрый вклад, и не одни они, – ответил гонец, – но этого недостаточно. Камилл просит вас, остававшихся на Капитолии и не покидавших Рим, собрать остаток средств для выкупа.