Проклятая игра - Клайв Баркер

— Он ведь такое дерьмо, — сказал Марти. — Разве ты не видишь, что он за дерьмо?

— Он был здесь, — горько ответила она. — А тебя не было.

— Да он же сраный сутенер, Господи ты Боже мой!

— Да, — ответила она, поднимаясь наконец и оставляя коробку лежать на полу; глаза ее горели от желания выплеснуть ему всю правду. — Да, это так. А почему, как ты думаешь, я спала с ним?

— Нет, Шар…

— Тяжелые времена, Марти. Не на что жить, кроме свежего воздуха и любовных писем.

Она стала шлюхой — этот говнюк сделал ее шлюхой. Наверху на лестнице Флинн стал бледнеть.

— Спокойно, Марти, — сказал он. — Я не делал ничего такого, черт возьми, чего бы она не хотела.

Марти двинулся к лестнице.

— Разве не так, — обратился Флинн к Шармейн. — Скажи ему, женщина! Разве я заставлял тебя делать что-нибудь, чего бы ты не хотела?

— Не надо, — сказала Шармейн, но Марти уже стал подниматься вверх по лестнице. Флинн выдержал на месте только два шага, затем попятился назад.

— Эй, ну ладно… — поднял он ладони вверх, пытаясь защититься.

— Ты сделал мою жену шлюхой?

— Разве?

— Ты, сука, сделал мою жену шлюхой?

Флинн повернулся и побежал вверх по лестнице. Марти ринулся за ним по ступенькам.

— Ублюдок!

Трюк с бегством сработал: Флинн был в безопасности за дверью, закрытой стулом, прежде чем Марти добрался до верхней ступеньки. Все, что ему оставалось, это бесцельно колотить в дверь, требуя у Флинна, чтобы тот впустил его. Но этой маленькой заминки оказалась вполне достаточно, чтобы он излил свою злость. К тому времени, как Шармейн поднялась наверх, он уже оставил все попытки взломать дверь и стоял, прислонившись спиной к стене, смотря на нее испепеляющим взглядом. Она молчала — у нее не было ни способа, ни желания преодолеть разрыв между ними.

— С ним, — это было все, что он смог произнести, — из всех только с ним.

— Он был очень добр ко мне, — ответила она. У нее не было намерения защищаться — Марти был чужим здесь. Ей не требовалось извиняться перед ним.

— Этого бы не случилось, если бы я не сел.

— В этом только твоя вина, Марти. Ты проиграл нас обоих. Я никогда не говорила тебе этого… — Он видел, что она дрожит от ярости, а не от сожаления. — Ты проиграл все, что у нас было. Все, черт тебя возьми! И проиграл нас.

— Но мы не мертвы.

— Мне тридцать два. И я чувствую себя вдвое старше.

— Он утомил тебя.

— Какой же ты глупец, — бесцветным голосом сказала она; ее холодность совсем обессилила его. — Ты никогда не видел, насколько все хрупко, ты просто жил своей жизнью, которая тебе нравилась. Глупой и эгоистичной.

Марти прикусил губу, глядя на нее, пока она говорила ему все это. Ему хотелось ударить ее, но это не сделало бы ее менее правой — только избитой и правой. Тряхнув головой, он прошел мимо нее и прогрохотал вниз по лестнице.

Она молча стояла наверху.

Он прошел мимо коробки и брошенного меха. «Они могут потрахаться на ней, — подумал он, — Флинну бы понравилось». Подобрав сумку с костюмом, он вышел, громко хлопнув дверью, которая отозвалась звоном дрожавшего стекла.

— Можешь выходить, — сказала Шармейн закрытой двери спальни. — Стрельба закончена.

44

Марти не мог выбросить из головы одну мысль: рассказала ли она Флинну все о них, вывернула ли все тайны их совместной жизни? Он представил Флинна, лежащего на постели в носках, гладящего ее и смеющегося, пока она вываливала всю грязь: как Марти тратил все деньги на лошадей или покер; как у него никогда в жизни не было полосы удач, продолжавшейся более пяти минут («Посмотрели бы вы на меня сегодня, — хотел сказать он ей, — Все уже по-другому, я теперь охренительно крут»); как он был хорош в постели только в те редкие моменты, когда выигрывал, и абсолютно неинтересен все остальное время; как он сначала проиграл Макнамаре машину, затем телевизор, затем лучшую часть обстановки, а выиграл слишком мало; как он отправился на поиски своего собственного способа избавиться от долгов, и даже здесь оказался неудачником.

Он переживал погоню снова, четко, как всегда. Машина, пахнущая дробовиком, который любовно чистил Найгард, капельки пота на лице, выступавшие из пор и покалывающие его, когда они охлаждались потоком воздуха, струящимся из открытого окна. Он видел это так ясно, как будто все было лишь вчера. Все, что случилось потом — почти десять лет его жизни — вращалось вокруг тех нескольких минут. Думая об этом, он почувствовал почти физическую тошноту. Потеряно. Все потеряно.

Надо было напиться. Деньги, оставшиеся в его кармане, прожигали в нем дыру, требуя быть потраченными или проигранными. Он походил по Коммершиал-роуд и поймал такси, не слишком уверенный в том, что делать дальше.

Было почти семь — наступающая ночь нуждалась в четком планировании. «Что бы сделал Папа, — подумал он. — Преданный и сломленный, что бы сделал этот великий человек?»

«То, что подсказало бы ему сердце, — последовал ответ, — что подсказало бы ему его гребаное сердце».

Он отправился на Юстон Стейшн и провел полчаса в туалете, где умылся и переоделся в новую рубашку и новый костюм, выйдя оттуда полностью изменившимся. Старую одежду вместе с десятифунтовой банкнотой он отдал служителю.

После того как Марти переоделся, он почувствовал, что буквально рожден заново. Ему понравилось собственное отражение — вечер мог бы снова сделать его победителем, если только он не будет тратить время на нытье. Чтобы поднять дух и разогнать кровь, он немного выпил в Конвент Гардене, затем поужинал в итальянском ресторане. Когда он вышел, люди возвращались из театров; он ловил оценивающие взгляды, в основном женщин среднего возраста и аккуратно причесанных молодых людей. «Я, наверное, выгляжу как жиголо», подумал он. Между его лицом и его одеждой было явное несоответствие, которое указывало на то, что человек играет какую-то роль. Эта мысль доставила ему удовольствие. Отныне он будет играть Мартина Штраусса, человека большого мира, со всей бравурностью, на которую он способен. Он не слишком далеко зашел, будучи собой. Может быть, фантазия убыстрит его достижения?

Он прогулялся по Чаринг Кросс-роуд к треугольнику машин и пешеходов на Трафальгар-сквер. На ступенях собора Св. Мартина назревала драка — двое мужчин обменивались проклятиями и оскорблениями, пока их жены наблюдали за ними.

За площадью движение было тише. Несколько минут ему потребовалось, чтобы оглядеться вокруг. Он знал, куда он идет и как туда добраться, но он не был уверен. Прошло уже много времени с тех пор, как он был здесь в последний раз, и что, в конце концов, он предстал перед «Академией» — клубом Билла Тоя — было скорее случайностью.