Роман в утешение. Книга первая - Татьяна Герцик

Воздух был таким чистым, что лился в легкие сам, без всяких усилий. Высокое синее небо с редкими пушистыми облаками было невозмутимо безмятежным, подчеркивая вековое постоянство и надежность этого мира. В общем, здесь было бы очень хорошо, если бы я могла смириться и принимать свою жизнь такой, какая она есть.

Однажды мы катались у подножья большой горы. Точнее, катались все, кроме меня. Я стояла на одном месте поодаль от всей группы и слушала мерное гудение, раздающееся со стороны горы. Оно было угрожающим, но меня это не пугало. Меня в моем теперешнем состоянии ничто не пугало. Мне даже и не хотелось ничего. Наверное, это безучастное созерцание и называлось загадочным словом «нирвана».

Вдруг раздались испуганные крики, и я увидела, как наша группа пускается наутек, призывно крича и маша мне руками. Я спокойно посмотрела наверх. По горе вниз шла снежная лавина, накрывая всё вокруг сверкающим белым облаком.

Мне это фантастическое зрелище очень понравилось, и я пошла к нему поближе, желая рассмотреть эту красоту вблизи. Ко мне, крича, бросился Роман, но на него накинулся Вадим и повалил в снег.

Я прошла еще с десяток метров навстречу лавине, прежде чем снежный вихрь закружил меня и понес с собой.

Очнулась я от слишком яркого света, бьющего прямо в глаза. Мне показалось, что это солнце, но, проморгавшись, поняла, что это просто лампочка. Возвращение к жизни меня крайне раздосадовало. Почему-то расслышавший мои мысли Роман расстроено переспросил:

– Что досадно?

Отвечать я не стала, закрыв глаза и отгородившись от них от всех, как стеной.

Никакого существенного ущерба катание верхом на лавине мне, к сожалению, не нанесло, поэтому уже через пару дней я сидела за круглым столом внизу и привычно размазывала по тарелке рисовый пудинг со свежими сливами, невесть откуда взявшимися в этом царстве вечной зимы, даже не пытаясь взять в рот хотя бы кусочек.

Посредине трапезы в столовую вошел пухленький, располагающий к себе человечек невысокого роста с задушевной улыбкой на розовых, как у девушки, губах. В первую очередь его познакомили со мной, видимо, как с хозяйкой. Он склонился к моей ручке, и в соответствии с великосветским этикетом ее облобызал.

Я отнеслась к этому совершенно равнодушно. Ну, хочется ему ручки дамам целовать, пусть целует. От меня ведь не убудет. Посадили его напротив и он весь обед кидал на меня короткие прощупывающие взгляды.

После обеда я отправилась спать. Как в детском саду. Поел – поспал. Правда, с пищей была явная напряженка, но ее недостаток я возмещала избытком сна.

Перед ужином меня растолкали и повели на прогулку, как арестанта. А что, так оно и есть. И никто меня в обратном не разубедит.

Рядом со мной оказался Лев Павлович, наш новый знакомый. Он непринужденно расспрашивал меня о том, о сем. Я неохотно отвечала, недовольная его назойливостью. Мне жутко не хотелось сосредотачиваться, чтобы понять, о чем вообще идет речь.

Гораздо приятнее было ни о чем не думать, находиться внутри собственных получувств-полуощущений, – в общем, вести растительный образ жизни. Кажется, медики называют таких людей «овощами».

Я была вовсе не против стать таким «овощем». Ни напрасных мыслей, ни обманутых ожиданий. Страданий тем более никаких. Благодать, одним словом. Нирвана…

Но когда этот самый Лев Павлович принялся расспрашивать меня о том, какие цвета я предпочитаю, я даже сквозь охвативший меня туман догадалась, в чем дело.

– Вы психиатр?

Он, казалось, немножко застеснялся.

– Ну почему уж так сразу психиатр?

Чтобы отвечать, надо было напрягаться, а мне этого не хотелось, и я лишь безразлично передернула плечами, замолчав. Больше я на его вопросы не отвечала. Это было невежливо, но мне было не до приличий. Придя в дом, я отказалась от ужина и шлепнулась в постель, где сразу уснула.

В полусне чувствовала, как Роман пытается вызвать во мне хотя бы подобие отклика, целуя и лаская с яростным пылом, но мне было так хорошо в своей бесчувственной раковине, что я не отвечала ему даже вздохом.

Закончив, он, как обычно, уткнулся мне в шею и страдающе прошептал:

– Что же мне делать, Господи? Что делать?

Да уж, не очень-то приятно, наверное, иметь дело с подобием резиновой куклы.

Я была очень благодарна Марине, которая каждое утро втайне от Романа заставляла меня глотать контрацептивы. Мне на это было глубоко плевать, но она понимала, что никаких последствий допускать не стоит. Тем более когда я в таком состоянии.

Я сознавала, что она делает, и иногда, когда мне удавалось прорваться из опутавшей меня пелены на свет божий, поощряла ее действия. Но вот прорывы эти происходили всё реже и реже. Мне порой казалось, что я всё дальше и дальше ухожу в зазеркалье, из которого не будет выхода. Но это меня уже не волновало.

В одно хмурое утро, когда я напрочь отказалась вставать, у моей постели собрался целый консилиум. Председательствовал, естественно, Лев Павлович. До меня глухо доходили его речи, но воспринимала я только несколько привычных слов: «перенапряжение», «переполнение», «эмоциональный дискомфорт», «нервный срыв», «глубочайшая депрессия» и «необходимое лечение».

Видимо, это самое лечение началось, потому что я несколько раз выныривала из тумана и видела перед собой блестящий качающийся маятник и мягкий голос Льва Павловича, вытягивающий из меня подробности моей личной жизни.

Сопротивляться я не могла, поэтому покорно выдавала на-гора всё, что ему требовалось. Как ни странно, но с каждым таким сеансом хмарь таяла, отступала, и я могла уже более-менее здраво осознавать, что со мной происходит.

Как-то посредине ночи я почувствовала такой зверский голод, что выбралась из-под руки Романа, прижимавшего меня к себе, как любимую плюшевую игрушку, и, пошатываясь от слабости, побрела по дому в поисках пищи.

Обоняние было так обострено, что я могла сказать, кто за какой дверью живет: тут Марина с Вадимом, потому что из-под двери тянуло ее нежными духами; потом я прошла комнату Льва Павловича, вдохнув запах дорогого мыла; дальше мне попалась комната Геннадия и я решила, что на завтрак у нас будут хрустящие круассаны, потому что от нее пахнуло чуть кисловатыми дрожжами.

Придя на кухню, немного поколебалась, потому что знала, где Геннадий не терпит в своем царстве посторонних. Но мой изголодавшийся желудок с такой силой потребовал хлеб насущный, что я, отбросив все сомнения, распахнула холодильник и принялась выставлять на стол остатки вчерашнего ужина.

Тут была трехслойная кулебяка с курицей, грибами и черной икрой. Прежде я не слишком одобряла подобную смесь, но теперь она показалась мне божественной. Отрезав один кусок, я принялась его жевать, параллельно вытаскивая из холодильника фруктовый мусс, нежнейший паштет из гусиной печенки и миндальный парфе.