Сторож брату своему - Ксения Медведевич

За резными квадратами было прекрасно видно, что нерегиль, против обыкновения, не сидит, упершись тяжелым взглядом в дверь, а лежит, с головой закопавшись в меховые покрывала.

«Вот и все чудище, – озорно подумалось аль-Мамуну. – Горка меха – и только…»

Дверь заскрипела, открываясь, но куча шуб не пошевелилась.

Осторожно – чтобы молоко из чашки не расплескать – Абдаллах прошел к ало-синему краю хорасанского ковра, на котором лежал нерегиль. По-прежнему под ворохом шуб – трех соболиных и одного норкового покрывала. Под ворох уходила блестящая толстая цепь, крепившаяся к внушительному кольцу на стене. Прям как тигр в зверинце, только мех не свой, полосатый, а чужой, со зверьков из лесов на ханьской границе…

Аль-Мамун присел на ковер – тоже неплохой, мать упорно настаивала на том, что место пребывания Стража должно быть убрано со всей возможной роскошью. Правда, Абдаллах отчаялся понять, как в отношении госпожи Мараджил к нерегилю сочетались великолепные ковры, золотая посуда, цепь с ошейником и умиротворяющие клещи с дыбой.

Так вот, усевшись на ковер, он поставил чашку на пол. Молоко плеснулось в посудине, едва не залив роскошный густой ворс.

Ворох шуб не шевелился.

И тут аль-Мамун озадачился: а что, собственно, делать дальше?

Протянуть руку и растолкать спящего?

М-да, примерно так и поступили, когда пребывавшего в беспамятстве нерегиля расковали, извлекли из ямы, вымыли и одели в чистое. Сумеречник едва не свернул шею лекарю – старый Садун чудом остался в живых. Самийа рычал и рвался в удерживающих руках воинов, подобно хищному зверю. С тех пор нерегиль сидел на цепи, и близко к нему не подходили.

Абдаллах почесал в затылке под куфией, изумляясь идиотизму ситуации. Уважаемый джинн, не желаете ли полакать вкусненького? Да как вы можете такое предлагать! Неужели вы, почтеннейший, не видите, что уважаемый джинн спит, храпит и видит седьмой сон?

Ну не дурь?

Да еще старый Садун стоит и смотрит на все это дурацкое представление.

Аль-Мамун вздохнул и обернулся к лекарю:

– Оставь нас, о ибн Айяш. Я не враг себе и не стану совершать неразумного…

Садун молча поклонился и исчез за дверью.

Еще раз посмотрев на молоко, Абдаллах фыркнул – воистину, сейчас он пребывал в самом глупом положении за всю свою жизнь.

– Эй… – нерешительно окликнул он гору меха.

«Уважаемый джинн, не изволите ли высунуть голову и полакать молочка?..» – пронеслось в голове.

Голова высунулась из-под шуб настолько быстро, что аль-Мамун подпрыгнул от неожиданности. Глухо звякнула цепь – и они уставились друг на друга. Абдаллах – озадаченно, Тарик – мрачно.

– Ты не имеешь власти мне приказывать, – проговорил, наконец, нерегиль. – И не смей надо мной издеваться… человечек.

Аль-Мамун вздохнул и покачал головой. В прошлый раз Тарик тоже дерзил и сплевывал обидные слова. И выглядел точно так же – хмурый и стриженый: свалявшиеся за полтора года заточения волосы не удалось промыть и расчесать, пришлось обрезать под корень. Вспомнив тот первый разговор, Абдаллах неожиданно рассердился. И строго сказал:

– Имею. Полное право. Согласно завещанию отца я – халиф аш-Шарийа. Что бы ты по этому поводу ни думал.

Нерегиль выкопался окончательно, сел и оперся подбородком о пальцы сложенных рук. И прижмурился – с любопытством, догадался аль-Мамун.

– Я не сказал – права. Я сказал – власти, – усмехнулся сумеречник.

От этой кривой ухмылки Абдаллаха прорвало:

– А мне плевать на твои волшебные выкрутасы! Я – человек и понимаю все по-человечески! Как разумное существо! А ты – как волшебное! То есть через жопу! Что плохого тебе, такому всему из себя волшебному, я сделал, когда освободил из тюрьмы?! А? Отвечай! Почему кидаешься на моих людей?!

В ответ нерегиль приподнял бровь и взялся двумя пальцами за цепь:

– Это ты называешь освобождением? По-твоему, я, как ханьские монахи, которые учат, что свобода – внутри, должен считать это – иллюзией?

– Мне плевать на ханьских монахов, – мрачно сказал аль-Мамун. – Ты повел себя недостойно разумного существа. Ты набросился на лекаря.

– На разумных существ ошейники не надевают.

– Вот именно. Надевают только на волшебных. Потому что они калечат людям мозги.

Тарик продолжал задумчиво смотреть на него. От взгляда мурашки, конечно, не бегали, но ощущение было такое, словно кто-то пытается изнутри ощупать голову.

– Отвечай, – строго потребовал аль-Мамун. – За что меня так ненавидишь? И зачем напал на невольника?

Нерегиль спокойно проговорил:

– Я не тебя ненавижу. Я вас всех ненавижу. Всех скопом.

– За что же?

– За то, – отчеканил самийа, – что вы воюете беспрерывно. А когда не воюете, то друг друга убиваете и чужое делите.

– Это ты о чем? – мрачно поинтересовался Абдаллах. – Мне, чтоб ты знал, чужого не надо. Я свое защищаю. У меня в Нишапуре – семья. И подданных в Хорасане – пять с лишним миллионов человек. Ты полагаешь, мне нужно было сдаться брату? Чтобы города и вилаяты жгли и грабили, а моих родных – развесили на балках дворца в Нишапуре?

А потом не удержался и добавил:

– Впрочем, волшебному существу вроде тебя не понять. Именно этим ты со своими дикарями и занимался восемьдесят лет назад в Хорасане.

В лице Тарика не дрогнул ни один мускул.

Вдруг бледные губы разжались:

– Кто подослал в харим аль-Амина женщину по имени Кабиха?

Вопрос был настолько неуместным, что Абдаллах опешил:

– Что?.. Какая еще Кабиха? Кто это?

Холодные глаза сузились:

– Кто оклеветал меня в Фейсале? Кого вы подослали к аль-Амину? Кто придумал меня устранить? Ты? Твоя мать? Кто?

– Ч-что?..

– Кто натравил на аль-Амина аждахака? Где ларец с зубом змея?

– Что?!..

– Я же сказал – вы друг друга убиваете и чужое делите, – прошипел нерегиль с такой жгучей, опаляющей ненавистью, что аль-Мамун непроизвольно отодвинулся. – Думаешь, свергнешь брата – и я подползу к туфлям, виляя хвостом?! Ты не имеешь права на престол! Ты – заговорщик и убийца!

Аль-Мамун сморгнул и ошалело пробормотал:

– Ты что, рехнулся? Да помилует меня Всевышний! Ты, мало того что волшебное, так еще и полностью сумасшедшее существо…

А ведь и вправду, свистнуло в голове, ему же говорили: Яхья ибн Саид признавался – нерегиль слегка тронулся рассудком во время пути в аш-Шарийа! Видать, полтора года в яме довели беднягу до окончательного безумия…

– Вот оно что… – пробормотал Тарик, быстро темнея лицом и хмурясь. – Тебя ни во что не посвящали… Ты марионетка, но кто же кукловоды…

– Что-оооо?!

Вот это аль-Мамун проорал уже с настоящей яростью. Так его никто еще не оскорблял!

– Я – марионетка?! Да как ты смеешь! Сначала обозвал убийцей, теперь вот это!

Тарик издевательски ухмыльнулся:

– Ну же, человечек, давай – покажи себя! Отправь в подвал к палачу – он уже три дня как прибыл из Нишапура!

– Что? Я же сказал… О, Всевышний, они… – Тут Абдаллаху изменил голос.

В горле пересохло.

– Т-так…

Он медленно поднялся на ноги. Дойдя до стены, уперся лбом в холодные изразцы.

Пока он так стоял и думал, за спиной сохранялась совершеннейшая тишина.

Обернувшись, Абдаллах увидел нерегиля все в той же позе: ноги скрещены, подбородок опирается на сложенные ладони. Тарик смотрел на него очень внимательно и серьезно. Не сверлил взглядом. Просто смотрел.

Потом задумчиво проговорил:

– Сначала я думал, что ты устроил заговор с целью свержения своего брата. Теперь понятно, что ты его не устраивал. Ты его профукал. И я даже не знаю, что хуже – первое или второе.

Абдаллах снова почесал под куфией, сделал глубокий вдох, подошел, сел напротив и сказал:

– Значит, так. Ни в каких аждахаков я не верю. В сговор против твоей волшебной персоны – верю. А в то, что брата якобы дракон покусал, – не верю. Мухаммад всегда был неуравновешенным засранцем, и, чтобы рехнуться и начать заниматься мучительством, дракон ему не требовался. Он с детства любил лягушек резать и кошек вешать на задах сада.

– Ты что, мутазилит? – тихо осведомился нерегиль.

– Да, – гордо вскинул голову Абдаллах. – Аль-Асмаи – мой наставник и учитель!

– Понятно, – вздохнул Тарик.

– Не вздыхай, – строго сказал аль-Мамун. – Это еще не все, так что слушай внимательно. Если кто-то сговорился, чтоб тебя на время отстранить от дел, – я ему благодарен, скрывать не стану. А вот посадить тебя в яму и морить голодом – это решение брата, а не тех людей. И мятежником меня брат объявлял, и наследства лишал – тоже сам. Или, скажешь, ему на ухо кто диктовал?

– Насчет ямы – не диктовал. Насчет изменения порядка престолонаследия – не знаю, не видел, – сухо ответил нерегиль, отворачиваясь.

И, дернув плечом, добавил:

– Аждахака не забудь поблагодарить – лучше фирманом. Он тебе сильно помог.

– Хватит! – вспылил Абдаллах. – Много ты знаешь! Или ты на той охоте при брате был, что аждахаком мне в глаза тычешь? И вообще, кто это тебе наплел? Темным феллахам простительно, но ты ведь старше и образованнее! Еще немного, и я услышу, что новости тебе приносили джинны!