Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Настороженно щурясь, кот проводил взглядом всплескивающийся в нетвердой руке нерегиля кувшин – Тарег спустил его с живота под бок.

– Где хлеб, спрашиваешь? Да вон он, вон он, сиди спокойно, щас принесу…

Имруулькайс взялся зубами за край лепешки. Не обращая никакого внимания на мысленные протесты Тарега, кот залез всеми четырьмя лапами нерегилю на живот – и сунул тому хлеб прямо в зубы.

– Вот так, ваше сиятельство… – прошипел джинн. – Теперь берись за нее руками. Вот так…

Соскочил и с удовлетворением принялся наблюдать за жующим Тарегом – тот недовольно морщился. Лепешка крошилась, черствые края царапали язык и нёбо.

– Ну так я рассказываю дальше?..

С трудом сглотнув, нерегиль кивнул. Прислушавшись к его вопросу, Имруулькайс довольно оскалился:

– Откуда мне известно, что в Шадяхе делается? А у меня там шурин живет. Не, не в виде кота. В виде жабы в пруду. Полдореа, я искренне не понимаю, что тут смешного!..

Тарег подавился хлебом и раскашлялся.

– Вот! Вот тебе! Нечего ржать было! – верещал джинн, бегая вокруг согнувшегося в три погибели нерегиля, – тот все никак не мог вытолкнуть из горла крошку и надсадно кашлял.

– Ну?

Перхание прекратилось, и Тарег вытер заслезившиеся глаза об остатки рукава.

Смерив его недовольным взглядом, кот сказал:

– Между прочим, шурин в пруду перед главным залом приемов живет! А в пруду харима у меня сестрица обретается, чтобы ты знал! Так что о Шадяхе мы, силат, знаем все!

И джинн гордо вскинул хвост. Потом прислушался и примирительно буркнул:

– Ладно-ладно, прощаю. Что с тебя взять, скелетина твердолобая… Кстати, чем ржать, мог бы вопрос по существу задать: с гонцом или с голубем то письмо Тахир отправил. А? Чего? Думаешь, и так и так отправлял? А ты, я гляжу, еще соображаешь, несмотря на халифскую заботу. Праа-авильно говоришь, прааа-авильно…

И, изящно присев, джинн промурлыкал:

– А теперь, Полдореа, угадай самое главное. Аль-Мамуну то письмо, с голубком долетевшее, прочитали три дня назад. Как думаешь, что он тут же сделал? А? Халифом себя провозгласил, говоришь? Ну это понятно, это угадывать не нужно. Кстати, имел на это полное право – братец-то клятвы нарушил. А раз нарушил – то престол потерял, это у ихнего отца в завещании прописано было черным по белому справа налево для всех, кто читать умеет. Ах, тебе это без разницы? Ты что, Полдореа, совсем рехнулся? Тебе аль-Амин, что ль, больше нравится? Заговор, говоришь? Ну и что? Ну и что, что аждахака напустили! Полдореа, не будь чистоплюем! Небось младший братец поприличней будет! И поумнее… Кстати, самого главного ты все равно не угадал! Чего, говоришь?..

Вдруг кот вскинул маленький треугольный подбородок, прислушиваясь к звукам сверху:

– Ну-ка подожди, Полдореа…

В самом деле, где-то далеко хлопнула дверь. Потом еще одна, ближе. Загрохотала прихлопнутая решетка. И стал различаться звук многих шагов – уверенных, четких.

– Хм, – протянул кот, – не ожидал я от них такой прыти… выходит, пока я тут с тобой возился, они уже вошли в город…

Зеленые светящиеся глаза Имруулькайса уставились на нерегиля:

– Ну вот, Полдореа. Пока ты тут воду хлебал и крошками давился, твоя самая главная новость сама сюда приперлась, моего объявления не дожидаясь. Аль-Мамун, как только получил известие о победе, кинулся с двумя сотнями конных сюда, в Харат. Чего ради, спрашиваешь? Да, Полдореа, усохли все-таки твои мозги здесь. Помчался в Харат, чтобы тебя, кокосину, лично из ямы вытащить!

Приближающийся грохот усиливался – бух! Бах! Лязгало железо, стучали сапоги, взлаивали отдающие приказы голоса.

– Чего ты? Чего хмуришься, Полдореа, тебе что, без цепей жить уже невмоготу, привык слишком? Что-о?!.. Что значит аль-Мамун не имеет права на престол?! Ты чего несешь, Тарег, ты что?!..

Бряканье, лязг и скрип двери над самой головой заставили обоих вскинуться.

В башенной комнате зашуршали шаги. Звякали кольчужные кольца.

– О Всевышний… – тихо пробормотал глубокий мужской голос.

Стражник, вошедший следом, скорбно бубнил и звякал ключами:

– Вот, пожалуйте, господин, пожалуйте… Вот здесь вот эта беспримерная жестокость и вершилась до сих пор – да проклянет Всевышний тех, кто называет себя правоверным после этого! Слыханное ли дело, так мучить живое существо – а ведь, рассказывают, за единую овечку праведный халиф Умар держал ответ перед Всевышним! Несчастному узнику добрые люди пытались риса да фруктов пронести – так что вы думаете, схватили и велели палками бить. Эх, страшная, страшная была у нас здесь служба, почтеннейший, да простит и не поставит нам ее в вину Милостивый, Прощающий…

Бормотание стражника приблизилось вместе с осторожными шагами множества людей. На светлое солнечное пятно в устье колодца легли человеческие тени. Показался черный очерк увенчанной шлемом головы – кто-то, судя по кожаному скрипу и звякам, присел у края ямы и заглядывал вниз.

– Господин нерегиль! Господин нерегиль! Вы живы?

Имруулькайс мрачно глядел на сидевшего у стены Тарега. Тот молчал, кроша в скрючивающихся пальцах недоеденный хлеб. И стискивал зубы так, что ходили ходуном желваки под впалыми щеками.

– Господин нерегиль?.. Не отвечает… И не видно ничего… Похоже, лежит без сознания. Отпирайте решетку!

Наверху завозились с оглушающим скрежетом и звоном.

Кот еще раз смерил нерегиля взглядом. Того ощутимо потряхивало от злости. Даже под слоем грязи на коже было видно, как заволакивается темной тучей ярости лицо. Джинн холодно заметил:

– Я, конечно, знал, что ты безумен, Полдореа, но не знал, что до такой степени. Вишь ты, аль-Мамуну он служить не будет! Гордыня у тебя, я смотрю, а не голодуха мозги перекашивает…

Засов решетки, видно, заплыл ржавчиной за полтора года – наверху с руганью принялись долбить по концу железного штыря, пытаясь выбить его из заушин. Гулкие удары отдавали вверх, опадая в колодец глуховатым эхом.

Поднимаясь на лапы, джинн свирепо прошипел:

– Что, говоришь? Не гордыня? А что, позвольте спросить? Ах, ты о Юмагас с мальчиком думаешь? И что, как ты им из тюрьмы поможешь?

Наверху снова закричали, требуя молот побольше – засов не поддавался.

– Так! – сердито мявкнул кот. – Слушай меня внимательно! Помнишь, что случилось, когда ты в прошлый раз даму в беде спасал? Правильно! Ты умудрился убить единственного приличного человека во всем халифате! Ты убил Али ар-Рида! Помнишь такого?!..

На засов обрушился новый, еще более сильный и громкий удар. Кот аж подскочил от неожиданности. И снова прошипел:

– Ну?! Тебе мало, дурачина? Что?! Аль-Мамун прикажет их убить? Ты с ума сошел? Ах, уже видел, как братья сестру не пощадили? Что?.. Юмагас с мальчиком нужно бежать? Конечно, я передам Хафсу! Конечно, я сделаю все, что в моих силах, Полдореа! Но ведь дворцовые сумеречники под замком сидят! Прям как ты!

Грохот наверху стал непрерывным и оглушающим. Джинн в ужасе прижал уши и жалобно замяукал:

– Полдореа, я все понял, все сделаю, но Хварной молю, прекрати кобениться, присягни аль-Мамуну! Ты ж у них в руках щас окажешься – а если на дыбу вздернут? И ведь в своем праве будут! Кокосина, не лезь на рожон, слышишь?.. Присягни добром, ведь на пытки возьмут, душу вытрясут!

Сверху донесся резкий звук удара – и следом бряканье и звон покатившейся по камню железяки. Засов выбили.

– Ну? – мрачно переспросил джинн.

Нерегиль упрямо помотал патлатой головой.

Имруулькайс горько сказал:

– Прощай, Полдореа.

И силуэт большого черного кота развеялся в темноте ямы.

С режущим уши скрежетом раскрылась наверху решетка. Звучным голосом кто-то отдавал приказы:

– Давайте сюда лестницу! И фонарь, а то не видно ничего! И напильник – цепи проще будет распилить, чем расклепывать! Вот сволочи, это ж надо такое в четвертом веке от возглашения откровения устроить, кафиры, язычники, установления шарийа для них не писаны…

Кусая губы, Тарег смотрел на свои сжимающиеся кулаки. Ногти больно вонзились в ладони, но он продолжал стискивать пальцы.

– Не стану, – пробормотал он, вскидывая голову.

В колодец опускалась корявая, из прутьев связанная лестница.

– Не буду…

Его всего трясло.

– Похоже, Единый, у Твоего мира вывернулся сустав, – прошипел нерегиль, глядя в колышущийся наверху свет. – Страной правит извращенец, его свергает убийца-чернокнижник… Твой мир никуда не годится, Единый, – и я рад, что ему недолго осталось. Это будет заслуженный конец для такого ублюдочного творения…

Солнце мигнуло и ослепительно вспыхнуло в нагруднике склонившегося над колодцем воина.

От жгучей боли в глазах Тарег вскрикнул – и потерял сознание, со звяканьем железа обвалившись на пол.

Неделя с лишним спустя

По крыше айвана молотил дождь. С карниза лило так сильно, что даже ветер не мог разбить на капли эту прозрачную, рвущуюся вниз струями завесу. На гладкие полированные доски пола текло, и аль-Мамуну уже дважды приходилось пересаживаться вглубь террасы.