Сторож брату своему - Ксения Медведевич

– Не надо, – тихо ответил Тарик.

Под его руками замок щелкнул и распался. Мотая обкорнанной головой, нерегиль принялся выпрастываться из железяк.

– Ух ты! – развел руками Абдаллах. – Я не знал, что вы такое умеете!

– О мой халиф! Что случилось? – раздался из-за спины возглас Садуна.

Увидев нерегиля без ошейника и не прикованным, лекарь застыл как вкопанный. Непонятно как аль-Мамун успел заметить неприметно-мягкое, кошачье движение руки сумеречника.

– Не смей, это лекарь! – рявкнул он. – Забыл?

Тарик недобро оскалился:

– Лекарь?.. А ты уверен?

– Это мой человек, – процедил аль-Мамун. – Исполняй уговор, самийа.

Пальцы согнулись, рука медленно опустилась. Это было похоже на то, как охотничий барс разжимает клыки на шее газели.

Лекарь и нерегиль продолжали неотрывно смотреть друг на друга.

– О Син… – выдавил из себя, наконец, сабеец. – Господин, что… как…

Сумеречник сидел неподвижно, с каменным лицом, перебирая пальцами левой руки пушистый мех покрывала.

– Тарик дал мне слово благородного человека… тьфу… в общем, дал слово, что не причинит вреда моим людям, – кивнул аль-Мамун. – Завтра нам всем пора трогаться в путь. Мне – на столицу. А нерегилю – в Мейнх. Да ты слушаешь меня, о ибн Айяш?

Лекарь, все так же глядя на руки Тарика, тихо охнул и поднес ладонь к груди.

– Господину лекарю, похоже, нездоровится, – криво улыбнулся сумеречник.

– Иди, Садун, – поморщился Абдаллах и махнул рукой.

Толку от этих людей никакого, подумалось ему. Лекарь кивнул. И медленно, будто во сне, повернулся и вышел.

– Эй! – воскликнул вслед аль-Мамун, вспомнив про злосчастную чашку с молоком.

Никто не откликнулся.

Обернувшись, он увидел Тарика с пиалой в руках. Нерегиль задумчиво потягивал молоко через толстый глиняный край и слизывал его с верхней губы розовым, по-кошачьи длинным языком.

– И чего было неделю кобениться… – пожал плечами Абдаллах.

Потом добавил:

– Да, до отъезда здесь посиди. Нечего тебе по аль-касру шляться.

И вышел из комнаты.

Госпожа и Садун ожидали выхода халифа на айване.

Когда аль-Мамун показался в дверях, госпожа Мараджил опустилась наземь в полном церемониальном поклоне. Перо шапочки коснулось досок пола, прозвучал титул древних шахиншахов:

– Приветствую тебя, владыка северных и южных земель!

Юноша испуганно склонился над женщиной:

– Да что с вами, матушка!..

Садун тоже чуть приподнял голову и потому видел, что в глазах госпожи дрожат слезы:

– Дитя мое… – Голос Мараджил тоже дрожал. – Ты… сделал это. Ты подчинил Стража…

– Я? – искренне изумился аль-Мамун. – Это из-за чашки молока столько шуму?

Госпожа, все еще оставаясь на коленях, молча прижалась щекой к его руке. Молодой халиф покачал головой, обхватил мать за плечи и поднял на ноги. Потом вдруг озабоченно нахмурился:

– Матушка, – сказал. – Я не хочу отправлять Тарика в Мейнх под охраной нишапурцев.

– Понимаю, – кивнула Мараджил, легонько отстраняясь и быстро вытирая слезы.

– Одолжите пару десятков ваших айяров? – поинтересовался аль-Мамун.

– Конечно, дитя мое, – улыбнулась Мараджил. – Конечно…

Когда аль-Мамун покинул террасу, госпожа обернулась:

– Поедешь в Мейнх и останешься при Страже, о ибн Айяш.

– Он снял с него Ожерелье Сумерек… – простонал Садун. – И зачем вы, госпожа, согласились на ушрусанский эскорт? Это же не люди вашего сына! Нерегиль им не обязан словом!

– Он обещал отправиться в Мейнх и ждать там фирмана, – усмехнулась Мараджил, потихоньку промакивая платочком враз посерьезневшие глаза. – И как Яхья ибн Саид сумел довезти нерегиля до столицы, так и ты, о Садун, сумеешь доставить его до Одинокой башни. Запрешь там и глаз спускать не будешь. Кормить будете с золота, как здесь. Ни в чем не отказывать. Кланяться, ноги, руки целовать. Страж злопамятен, не стоит возбуждать в нем излишнюю вражду, о Садун.

Конечно, мрачно подумал он. Кто, кроме него, знал, что Сахля ибн Сахля именно госпожа надоумила выписать сюда заплечных дел мастера и настаивать на том, чтобы… нажать на Тарика.

Госпожа уже стояла в дверях и вдруг нахмурилась и медленно обернулась:

– Садун…

– Да, величайшая!

– Этот твой слуга, как его…

Сердце в груди замерло – с тихой, подкрадывающейся болью.

Мараджил пощелкала унизанными перстнями пальцами:

– Как его… Фархад, вот. Он слишком много знает, Садун.

– Госпожа… – Его голос сорвался на хрип. – Госпожа, он мой ученик… Я дал ему вольную, госпожа…

– Оставь это, старик, – недовольно прошипела женщина. – Я возмещу тебе цену этого невольника. Ты же слышал – Страж обо всем догадывается. Нельзя позволить ему добраться до точных сведений.

– Но, госпожа… Фархад ни разу не заходил туда…

– Они могут встретиться – и не раз, – жестко проговорила Мараджил, разворачиваясь на каблуках. – Мальчик не сумеет удержать Стража за пределами своего разума, как удерживаем его я и ты.

– Госпожа… – В груди стеснилось, и мир поплыл перед глазами.

– Я не желаю ничего больше слушать, старик, – железом звякнул голос ведьмы. – Сохранение тайны – залог сохранения жизни. Твоей и моей. Или ты думаешь, что мой сын пощадит тебя, когда Страж выложит всю подноготную?

– Госпожа… – Он мог только жалко хрипеть.

– Дай ему сто динаров – в дорогу. Вели собрать подарки семье. Пусть даже Шади, девчонку свою, возьмет – невелик расход, она стоила всего десять золотых. Скажешь, что отпускаешь его повидаться с родными. Скажешь также, что Бехзад и Амр проводят их до развалин Самлагана – дальше дорога безопасна, это все знают. Когда поедут мимо Старого кладбища – пусть твои айяры сделают все, что нужно. Там всегда безлюдно, особенно вечерами. Ты понял меня, старик?

– Да, моя госпожа, – прошептал Садун, тихо заливаясь слезами.

– Вот и прекрасно. Прикажи юноше, чтобы он и его невольница были готовы покинуть город завтра после заката. Айяры присоединятся к тебе по дороге в Мейнх. Помни о Луббе и его веревке, о ибн Айяш.

– Да, госпожа, – еще тише проговорил сабеец.

И вытер рукавом мокрые глаза.

Старое кладбище, вечер

– …Да никого здесь, никого! – раздраженно пробормотал Амр. – Давай уж, взялись!

Сопя, айяры подхватили тело Фархада за руки и за ноги и потащили к свежей яме между двумя просевшими холмиками.

Шади замотала головой и застонала – от боли в затылке и от отчаяния. Рот ей заткнули платком, да еще и связали по рукам и ногам.

Фархада убили на дороге. Когда они поравнялись с оградой кладбища, Амр вдруг нагнулся к стремени юноши и сказал:

– Эй, счастливчик, да у тебя ремень распустился! Нельзя так ехать, стремя потеряешь, эй, слезь поправь!..

Железная скоба и впрямь висела криво и слишком низко – Фархад поблагодарил, спешился и нагнулся к стремени. А бедуин вытащил из-за пояса дубинку и ударил юношу по затылку. С размаху. Быстро. Один раз. Фархад упал как подкошенный. Изо рта потекло, Амр соскочил с коня и для верности всадил в грудь джамбию.

А потом посмотрел на Шади и криво улыбнулся.

Это было последнее, что девушка помнила, – ей тоже дали по голове, и очнулась она на кладбище. Этот участок густо зарос кипарисами, разлапистыми и высокими. Старая часть старого кладбища – надгробия торчали разбитые и покосившиеся, между осевшими, едва заметными холмиками густо волновалась нетоптаная полынь.

Только чернела и пахла землей яма.

Тело Фархада упало вниз с глухим стуком – зашелестела потревоженная земля, посыпались мелкие камушки.

– Да будет доволен им Всевышний, – пробормотал Амр, отряхивая руки.

– Да ты никак, бедуин, рехнулся, – ответил Бехзад, поправляя поясной платок. – Он же звездопоклонник, неверный.

– Тьфу, – сердито отплюнулся айяр. – Да простит меня Всевышний за напутствие такой собаке…

Бехзад тоже сплюнул.

– А она? – кивнул на Шади бедуин.

– Огнепоклонница, конечно, – фыркнул айяр. – В Фейсале ж купили!

И пошел к девушке. Амр – за ним. Шади застонала, закрутила связанными запястьями.

Бехзад наклонился:

– Ну что, как решим?

– Ты придумал, ты первый, – великодушно отмахнулся рукавом Амр.

– Надо было бы и Фархадку… не сразу, – мечтательно протянул айяр и принялся развязывать Шади ноги.

– Ты уж один раз пробовал, – пожал плечами бедуин.

В четыре руки они быстро сняли с нее шальвары. Судя по частому дыханию, обоим не терпелось. Платье рванули от ворота до подола, рубашку тоже.

Рассказ Фархада о столе и ларце с инструментами Шади помнила. Навряд ли Бехзад окажется таким тупым, что дважды попадется на одну и ту же приманку. Но в детстве мать не зря назвала ее Омид – «надежда». Нужно было попытаться. О Ахура-мазда, помоги…

Девушка подмигнула мужчинам, согнула ноги и призывно раскрыла колени.

Айяры переглянулись и заржали: