Рыцарь Курятника - Эрнест Капандю

— Да, государь.

— Если вы мне его представите, сделает ли он мне золото?

— Он обязался.

— Но в таком случае его надо представить не мне, а генеральному контролеру. Сведите их, любезный д’Аржансон, вы мне окажете услугу. Когда у Орри кассы будут полны золота, он позволит мне делать все, что я хочу, без возражений, в сравнении с которыми возражения парламента можно назвать лестными комплиментами.

— Государь, я представлю Сен-Жермена Орри, если вы желаете, но позвольте мне сначала представить его вам.

— Он при мне будет делать золото?

— Да.

— Если так, я согласен.

Король встал.

— Небо чистое, солнце великолепно, — сказал он, — и я прощаюсь с делами.

Министр и начальник полиции низко поклонились и вышли. Вошел камердинер.

— Бине, — сказал король, — даже если приедут все французские министры, сегодня я тебе запрещаю пускать их ко мне. Я здесь занимаюсь не политикой, а удовольствиями. Отвори это окно Бине, пусть комната проветрится.

Бине отворил окно. Людовик XV подошел и с любовью окинул взглядом красивый пейзаж, расстилавшийся у его ног. Напротив замка была большая, широкая аллея, которую летом затеняли густые листья лип, но в это время года (в феврале) лучи солнца во всей его возрождающейся силе падали на нее без преград.

Людовик XV стоял неподвижно, опираясь обоими локтями о каменный балкон, и с наслаждением вдыхал чистый воздух ранней весны.

Вдруг на большой аллее показалась тень, и следом появилась амазонка. Она грациозно скакала на прекрасной лошади, которая как будто летела, не касаясь земли. Идеальный костюм амазонки напоминал что-то мифологическое. На плече у нее был маленький колчан, в левой руке — лук, а на голове — бриллиантовый полумесяц. Лошадь ее была покрыта шкурой пантеры. Амазонка во всем походила на Диану, богиню охоты. Быстрее пера, уносимого ветром, промчалась она галопом по аллее к вдруг, повернув налево, подскакала прямо к окну. Это окно отделялось от земли только крыльцом.

Король вскрикнул от восторга. Амазонка прогарцевала перед ним, быстро вынула из колчана стрелу, положила ее на тетиву и пустила… Стрела — крошечная, очаровательная, безвредная — попала королю прямо в сердце… Амазонка исчезла… Людовик XV стоял неподвижно, словно стрела убила его наповал.

— Опять она! — проговорил он, когда исчезли последние завихрения пыли, поднятой быстрым галопом лошади. — Опять она!..

Стрела лежала на балконе; король поднял ее и рассмотрел. Это было в своем роде чудо: стрела была из коралла, белые перья крепились изумрудными гвоздиками, а вместо наконечника было бриллиантовое сердце. Это-то сердце и ударило в сердце короля. Людовик XV обернулся со стрелой в руке, и увидел Бине, который держал петуха.

— Это день сюрпризов, — заметил король. — Ну, что сказал ювелир?

— Бемер предлагает за петуха девятьсот тысяч франков наличными, государь.

— Ну, — сказал Людовик XV, улыбаясь, — если у Рыцаря Курятника целая коллекция подобных подданных, то о нем нечего жалеть.

Король еще не закончил, как за окном раздалось громкое «кукареку».

— А! — сказал король. — Это уже слишком! Я узнаю, что это такое.

XX. ЖИЛЬБЕР И РОЛАН

В нескольких шагах от парикмахерской Даже, королевского парикмахера, находилась лавка Рунара, чулочника, мужа Урсулы, приятельницы мадам Жереми и мадам Жонсьер.

В тот день, когда у короля в Шуази было такое бурное утро, перед лавкой Рупара собралась толпа. Урсула стояла на верхней ступени, засунув обе руки в карманы передника, возвышаясь над собранием, как хозяйка дома, умеющая заставить себя уважать, за нею слева стояла мадам Жереми. Перед Урсулой на нижней ступени, прислонившись к стене, стоял Рупар, еще толще и румянее обыкновенного, слушая и говоря с видом человека, знающего себе цену. Число собравшихся увеличивалось с каждой минутой. Разговор велся с необыкновенным жаром, соседи и соседки размахивали руками, вопросы и ответы сыпались так быстро, что в конце концов должна была выйти какая-нибудь путаница.

— Так это правда, — говорила только что подошедшая мадам Жонсьер.

— Абсолютная правда, — отвечали ей.

— Он пойман?

— Да.

— Но как же это произошло?

— Его арестовали…

— Нет, он сам сдался.

— Полноте, соседи! Вы всегда говорите глупости! Его выдали.

— Кто?

— Разбойники, его друзья, сообщники.

— Но где же он?

— В Бастилии.

— Нет, он в особняке полиции, и его стережет вся объездная команда.

— Наконец-то Рыцарь Курятника пойман! — сказал Рупар.

— Пойман, пойман! — повторили хором присутствующие.

— Стало быть, теперь можно ходить по вечерам без всякого страха, — сказал толстый чулочник.

Жена сокрушила его взглядом.

— Прошу вас не позорить меня, — возгласила она.

— Но, мадам Рупар… — пролепетал чулочник.

— А-а! Вы видите в аресте Рыцаря только возможность шататься по ночам!

— Я… Я…

— Вы говорите, что собираетесь гулять по вечерам…

— Милая моя…

— Стыдно, сударь.

— Дружок…

— Я вам запрещаю называть меня так…

— Черт побери, я…

— А-а! Теперь вы ругаетесь… Молчите, я не хочу вас слушать, мсье Рупар!

Слова замерли на устах доброго чулочника, но зато другие кричали.

— Как! — говорила соседка мадам Жонсьер. — Вы не знали, что Рыцарь Курятника пойман?

— Нет, — отвечала мадам Жонсьер, — я этого не знала.

— Но весь Париж говорит об этом.

— Я приехала из Мелена, куда ездила по делам.

— И в Мелене ничего не знали?

— Нет, ничего.

— В этом я не вижу ничего удивительного, — сказал Рупар, — Мелен далеко от Парижа, этой великой столицы цивилизованного мира, как изящно выражается мсье Бернар, который пишет такие хорошенькие стишки. Он мне должен за четыре пары шелковых чулок, и неизвестно, когда заплатит… Но это поэт, а я поэтов люблю…

— Потому что вы дурак, — колко перебила Урсула, — в делах надо любить тех, кто покупает чулки и платит за них, поэт он или не поэт.

— Это как ты захочешь, потребуешь и рассудишь, мой добрый друг.

— Молчите!

— Да, мой добрый, милый, превосходный друг, я молчу!

— Итак, Рыцарь Курятника схвачен, — продолжала мадам Жонсьер.

— Да, — ответила Урсула, — схвачен, арестован вчера вечером объездной командой и отвезен к начальнику полиции.

— Рыцарь Курятника схвачен! — повторили все.

— Кукареку! — раздался пронзительный крик.

По толпе пробежал трепет ужаса, воцарилось молчание, и тут громкий хохот заставил всех покраснеть. Это двенадцатилетний мальчик, проходивший мимо, вздумал подражать пению петуха — и тотчас убежал опрометью, чтобы избежать наказания, которого заслуживала его шутка.