То было давно… - Константин Алексеевич Коровин

– А чего «то»?..

– А то, что сказано. Блюсти надо.

Тихонько доктор мне говорит:

– Что это говорят? Не из коробов ли с озера повылезли? Вот, должно быть, эдакие-то идиоты князя Андрея Боголюбского и убили.

Как любили у нас говорить, где что сказано, где написано. Толстовцы ходили с его книгой под мышкой и читали барышням-толстовкам так внушительно, где и как у него сказано. И жили «по писанию». А в одном чудном имении, где я гостил, тамошний сынок, очень умный, начитанный, страшный спорщик, на всё, кто что ни скажет, протестовал, заявлял:

– Граф Этьен сказал: «От великого до смешного один шаг».

– Позвольте, – перебивали его, – это не Этьен сказал, а Наполеон.

– Ничего подобного, – горячился молодой человек. – Это Этьен… На триста двадцать второй странице… – И сынок бежал в библиотеку искать Этьена.

И выдумал один, в гостях у этих милых людей, тоже истины изрекать. Бывало, за чаем, на чудной террасе сада, скажет:

– Истинная любовь множит жертвы, лампадой чистою горя.

– Это кто сказал? – спрашивают все.

– Мериме, Жан. На сто тридцать второй странице.

Бегут в библиотеку, сынок ищет. Есть Мериме – только не Жан.

– Жаль, – говорит гость. – А у Жана так много истин.

Это хорошо, что так любили истины, сказанные великими людьми. Но еще сильнее любили у нас то, что запрещено. Напечатано, но запрещено. Вот это найти, прочесть, ну просто – радость безмерная. Запрещено цензурой – вот это-то и надо. Молодые девушки зачитывались до обалдения, ходили после такие умные, таинственные.

Один такой умный спрашивал меня:

– Прочли?

– Прочел, – отвечаю.

– Теперь вы будете влиять. Должны влиять, – сказал он мне поучительно.

Один родственник мой сказал мне:

– Равенство правовых субстанций есть мерило общественного сознания.

Я сразу увидел – «прочел».

– Валяй дальше, – говорю я.

– Абстрактные идеи масс не выявляют тезиса законченных прогнозов мышления.

– Замечательно, – говорю. – Это ты откуда?

– Это мой вывод…

И вот один такой пациент и принес запрещенную книгу тому моему приятелю, владимирскому доктору, который мне о князе Боголюбском рассказывал. Принес книгу в страхе и трепете. Книга – запрещенная. По-русски написана. Издание – Лейпциг. Сверху написано: «Долой камарилью».

Доктор прочел и сказал мне:

– Тощища. И почему запрещена – неизвестно.

Взял он у себя в библиотеке подходящую по размерам книгу. Попалась «Огород». И отдал он ее переплести переплетчику. Нутро всё запрещенной книги выдернул, а «Огород»-то вставить велел внутрь. Вышла книга с картинками.

– Вот у меня книжка, – говорил он знакомым. – Читать осторожней.

И сзади дома доктора, в саду, в бане, вечером читали, закрыв окошко, учительница его маленького сына, фельдшерица, ее племянник и другие, все читали.

– Ну что? – спросил доктор как-то за чаем. – Какова книжечка?

– Обман, – говорят ему все. – Там всё про капусту, репу, морковь, черную смородину.

– Вы ничего не поняли, – сказал мой приятель-доктор. – Надо между строк читать. Черная смородина – вы думаете, просто так смородина?.. Ан нет. Это черная сотня. Морковь – красное знамя.

– Я так и думала, – сказала фельдшерица. – Парники – это, наверное, дворянские институты благородных девиц.

Книгой стали зачитываться опять.

Его родственник как-то говорит мне:

– Там черт знает что написано, если между строк читать.

– А что же? – спрашиваю.

– Да про сорные травы!.. Все – вон. Это ясно. Обрезать всходы. Это – «долой камарилью»… Не всё, конечно, сразу поймешь. Нарочно запутано. Но когда вдумаешься серьезно, видно всё, что и как. Вот горох убирать на зиму в сухие помещения. Ясно, что это патроны для восстания.

Словом, книга имела успех.

Один какой-то из судейских, самых махровых политиков, долго думал над книгой и сказал:

– Ерунда! Тут ничего нет политического. Вас обманывают.

– Как! – завопили все. – Кто обманывает? Вы говорите как тупица. А красная и белая смородина, по-вашему, ерунда?

Судья опешил, взял книгу и сидел дня два в бане. Потом заявил, что согласен: намеки есть, ясно, особенно – где молодые всходы.

– А желтая и синяя репа? – стали его перебивать. – Это, по-вашему, что такое?.. Это жандармы, Третье отделение. Синий и желтый кант.

– Пожалуй, – согласился судья. – Отвезу-ка я ее в Москву… Там лидеры политические, мои друзья, всё разом расшифруют.

И увез. Только, возвращаясь назад, забыл он эту книгу на станции. Ну ее нашли и отдали железнодорожному жандарму. Тот посмотрел книгу, видит лук, морковь, капусту и подумал: «Отдам я ее начальнику, человеку старому. Он любит лук сажать у себя в огороде. Вот она ему и понравится».

Отнес он эту книгу недалеко, к начальнику. Тот начальник надел очки и вечером за чаем смотрел книгу. Картинки прекрасные. Только сбоку как много написано пером, карандашом. Когда он прочел, у него на лысой голове встали последние волосы дыбом.

И отнес он ее в управление. Там собралось начальство. Читают – понять ничего невозможно. На картинке клубника, хорошенькая картинка, а написано: «Российская проституция». Особенно задумались жандармы над хорошенькой картинкой. Решили отправить книгу в Петербург в центральное отделение политического сыска.

В управление, где лежала книга, зашел писарь и, увидев книгу, заинтересовался от нечего делать. Посмотрел картинки, увидел клубнику, засмеялся и сказал:

– Это, значит, не иначе как Шурка Кудлашка. Или Машка Клубника. – И написал сбоку «Верно» и расписался: «Иван Сученко».

Владимирское жандармское управление книгу отправило в Петербург.

Ну и пошла переписка с Петербургом. Писаря Сученко допрашивали:

– Ты знаешь эту книгу?

– Так точно.

– Это ты написал тут?

– Так точно. Я писал. Чего же, все пишут. Так что, это я писал.

– Кто это Шурка Клубника?

– Очень даже приятная проституция.

– Да ты смеешься, что ли! – кричат на него.

– Никак нет. Ее завсегда Клубникой зовут. Я у ней напереди всех. А другим не очень. Отхаживает.

– Да ты знаешь ли, сукин сын, – говорят ему, – что через твое тут писание нас всех под суд отдают.

– Никак нет, не знаю…

Под суд, правда, никого не отдали, а писарь Сученко под арестом сидел.

Вот и весь рассказ про русский «страшный» огород.

В палатке

Купил себе в Петербурге у Кепке походную палатку. В этой палатке был складной стол, две кровати и стулья, тоже складные. Какая живая радость – поставить эту палатку в красивом глухом месте у леса и реки!

Мне вспомнились места по реке Нерли, которые я видел, когда бывал на охоте. Весной я готовился уехать в эти места и жить в палатке, жить в природе. Я заготовил ящик для холстов, краски, мольберт, удочки для ловли рыбы, сеть, консервы, вино. Согласился со мной ехать слуга и приятель мой – рыболов